– Пугает, – чуть слышно ответила я.
– Тебе и в голову не приходит, как издеваются над тобой, прежде чем ты попадаешь в карцер.
– Даже боюсь представить.
– Всё происходит в медицинском кабинете.
– Почему именно там?
– Ты будешь слушать, что я говорю, или продолжишь меня дёргать и задавать тупые вопросы?
– Я буду слушать…
– Руки связывают сзади и подвешивают на решетке так, чтобы стопы пола не касались. На голову надевают шапку-ушанку, в нее вмонтированы динамики, включают сигнализацию. После этого сотрудники колонии били меня палками, по гениталиям в основном. Между пальцами ставили карандаши и сжимали, заматывали скотчем. Бить уставали уже через полчаса, и из кабинета выходили, но перед этим наполняли его перцовым газом. Окна и двери были закрыты. Жгло не только глаза, но и всю кожу. И так я висел – в крови, с орущей в ушах сигнализацией, в перцовом газе, по восемнадцать часов. Газ всё равно через щели утекал, и периодически в медкабинет заходил инспектор и добавлял еще. Не отвязывали меня даже для отправления естественных потребностей, так что мочиться надо было под себя. Время от времени сознание теряешь. Самое тяжелое – приходить в себя.
– Зачем они это делают? Неужели нельзя просто посадить в карцер, без всяких издевательств?! – От услышанного мне стало панически не хватать воздуха.
– Чтобы я забрал все свои жалобы.
– Господи, кошмар какой, – только и смогла сказать я.
– Ты вообще хоть приблизительно представляешь, что такое карцер?
– Нет, – честно призналась я любимому.
– Это каменный мешок. Там даже руки вытянуть в стороны нельзя, чтобы хоть какое-нибудь упражнение сделать, чтобы мышцы не атрофировались. Там же даже не ходишь, места мало. На прогулки, правда, выводили, но так, что я даже иногда отказывался.
– Почему ты отказывался?
– Потому что на улице зима, а у меня нет зимней одежды и обуви. И всё по твоей вине. Когда ты мне уже её купишь? Сколько будешь ещё водить меня за нос?
– У нас зарплату задерживают, – пробормотала я.
– Я мёрзну на морозе, – Игорь продолжал давить на жалость. – Да из-за собак гулять пойти не могу.
– А собаки-то здесь при чём?
– Притом, что уже в коридоре меня обычно ждала огромная собака. Без намордника. Такая так порвать может, врачи не сошьют.
– Она на тебя бросалась? – Я ощутила, как сжалось моё сердце.
– Я хорошо бегаю, как выяснилось…
– Кошмар. У меня просто нет слов. Это садисты.
– Вот и я про то же. Если отказывался идти на прогулку, они забирали из камеры все. Вообще все, включая трусы, носки и туалетную бумагу. Я оставался в голых стенах абсолютно голый. Железную дверь камеры открывали настежь, но оставалась решетчатая, чтоб не сбежал. А по диагонали от моей камеры была дверь входная в корпус, ее тоже открывали. Это чтобы мороз прямо на меня шел. Они думали, я простужусь, умру, и дело с концом. Единственный способ согреться – дотянуться до труб отопления. Они располагались высоко и накалялись до предела. Я прыгал, но иногда неудачно, и получал сильные ожоги.
– Игорь, мне так больно это слушать, – всхлипнула я.
– Но это ещё не самое страшное. Самое страшное – это музыка. В карцере был динамик. И с утра до вечера на бешеную громкость включали музыку. У меня всё время звенит в ушах. Я вообще спать не мог. Даже если ночью звука не было, в голове он всё равно звучал.
– Господи, родной мой, а как же всё это прекратить?!
– Для начала купи мне зимние вещи.
– Я это уже поняла. Даже если зарплату не выплатят, перехвачу деньги в самое ближайшее время у кого-нибудь из близких и всё куплю. Ненавижу этих тварей! Да что ж они от тебя хотят?
– Они требуют бумагу, что я претензий к ним не имею, что все прежние жалобы написал якобы с целью их оклеветать и в том признаюсь. А также, что соглашаюсь сотрудничать с администрацией и следить за всеми заключенными, докладывать об их опасных высказываниях и действиях. Ты же понимаешь, никаких бумаг я им не даю, не собираюсь забирать свои прежние жалобы и уж тем более быть стукачом.
– А может, лучше сделать то, что они хотят?
– Ты совсем дура?!
– Я просто дико переживаю и не понимаю, что лучше всего делать в подобных случаях.
– Да меня здесь кончат сразу. Так хоть какая-то борьба!
– Какой ужас… – бубнила я себе под нос.
– Меня, кстати, хотели в тюремную психбольницу поместить. Требовали написать добровольное согласие на лечение. Я не дал. Я в курсе, как там заключённых галоперидолом колют бесконечно… Самое страшное, когда обколотого человека бросают в камеру с обиженными. Там они с ним вытворяют такое…
– Боже, что же делать, – беспомощно вздохнула я.
– Для начала купить зимние вещи.
– Я это сделаю. Игорь, но ведь тебя бросают в карцер не только за жалобы и намерения сделать тебя стукачом, но и за то, что ты постоянно играешь в карты на деньги. Ты вечный должник, – тихо сказала я и даже через трубку ощутила страшную ненависть своего возлюбленного.
Увы, но слышать правду он был не готов… Когда в трубке послышались быстрые гудки, я закрыла глаза, вжалась в стену и заревела в голос.
ЗАПИСЬ В ДНЕВНИКЕ
Сижу и анализирую, как меня угораздило связаться с зэком. Кто вообще попадается на их удочку? Думаю, обычно отвечают на такие объявления женщины, уставшие от одиночества. Нам всем кажется, что подобное может случиться с кем-то, но только не со мной. Каждая из нас уверена, что все, сидящие по ту сторону забора, негодяи, за исключением этого, написавшего ей письмо. В переписке женщину технически подводят к мысли, что на зоне тоже есть «настоящие полковники», случайно попавшие за колючую проволоку, и она, жаждущая внимания и ласки, легко попадается на крючок.
Психология одинокой женщины – сложная штука. Красивые и нежные слова в ее адрес, которых она не слышала никогда, обещания и клятвы про любовь делают свое дело. Потом наступит пробуждение от сна, но будет поздно. И ей останется только зализать раны и опять окунуться в одиночество.
И совершенно они не дуры… Я их столько видела… Они просто хотят быть любимыми, а любовь, она слепа.
И всё же я пришла к мысли, что чаще всего на подобные письма ведутся либо уставшие от жизненных неурядиц и разочаровавшиеся в мужчинах женщины, либо начитавшиеся красивых романов восторженные романтичные девицы. А то, что там существует такой вид бизнеса – профессионалы пишут красивые письма для всех, кто может за это заплатить, – обычно остается за кадром.
Одним словом, многие об этом знают, но надеются, что именно ей и именно этот конкретный человек пишет сам и от чистого сердца. Он ведь не пишет, что ему нужна дура, чтобы приезжала на свидания и удовлетворяла его тоску по женскому телу, а за красивые и не очень дорогостоящие письма передавала для него передачки и посылки с продуктами и вещами…
Эти граждане пишут то, что каждая женщина мечтает услышать или прочесть от любящего мужчины… И каждая надеется, что он действительно её любит и будет всю жизнь носить на руках. И что именно он все осознал и никогда не повторит своих ошибок…
Пустоту в сердце и на душе надо чем-то заполнять. Сквозит ведь… Почему бы их не заполнить иллюзией нужности хоть кому-то? Женщины, вступающие в отношения с мужчинами, отбывающими срок в местах заключения, нередко несчастливы в личной жизни и имеют низкую самооценку. Также романтическим отношениям с осуждёнными может способствовать похожий опыт родственниц, подруг, а иногда и тяга к криминальной романтике.
У большинства осуждённых потеряны социальные связи. Некоторые ещё на свободе вели себя столь мерзко, что их бросили жены и дети. Кроме того, в лагере женщина – источник достатка. В колонии очень хочется деликатесов. Необходима местная валюта – курево и чай. Это чтобы покупать носки, трусы, мыло, бритвенные станки, туалетную бумагу…
А перед глазами пример соседей по нарам, к которым приезжают супруги и любовницы. Эти же товарищи расскажут при случае, что не все они с женами на воле познакомились. Многие списались по объявлению в газете, а там уж дело техники. Надо просто загрузить в письмах, надавить на жалость и сентиментальность, заманить на короткое свидание, блеснуть чешуей. И дама твоя. Тем более что она к этому в принципе готова. Если зэку написала, значит, личная жизнь вообще не складывается.