Хомотрофы

Неожиданно прямо из остатков еще не развеявшегося марева появляется юноша – совершенно эфемерный. На нем белая рубаха, сиреневый галстук, очки в серебристой оправе. Я успеваю заметить наглаженные стрелки на коротких рукавах. Он проходит сквозь меня, – горло и грудь сдавливает спазмом. Я вскрикиваю и, секунду спустя, обнаруживаю себя стоящим в беседке посреди ясного летнего дня.

Сердце отчаянно билось, и его стук отдавался в висках. Я вглядывался в зелень деревьев, стоящих поодаль, дожидаясь, пока утихнет дрожь в коленях. Ни девушки, ни других людей поблизости не было.

Я растер лицо и взял папку. Если не задумываться об этих странностях, что происходят со мной с тех пор, как я оказался в Полиуретане, то вполне можно существовать. Где-то я читал, что удары головой не проходят бесследно. Но больше всего мне хотелось бы списать это на влияние ядовитой атмосферы производства. На худой конец – на ауру города-ловушки.

Постояв еще немного и придя в себя, я развернулся, чтобы уйти, но вдруг заметил обрывки бумаги на полу беседки. Быстро нагнулся, зачем-то собрал их и сунул в карман.

Пора было возвращаться к работе.

Нигде я не встречал такого количества проходных и вахтеров, как на этом заводе. В крыле здания, куда я направился, был отдельный вход, который сторожил человек с мрачным, неподвижным лицом. Показав удостоверение, я поднялся на третий этаж. Здесь находился отдел производства.

Металлическая табличка над входом предостерегала надписью, выведенной красными буквами на черном фоне: «Твой завод – твой дом. Сохраняй в нем порядок!»

Лишь только я вошел в просторный зал, молодой клерк, сидевший ближе всего к двери, отложил в сторону ручку и спросил:

– Новичок?

– Да, – ответил я и достал из папки листок с каракулями Тутанхамона. – Вот записка для Куксина. Кто это такой?

Клерк посмотрел в сторону.

– Есть тут один… Вышел.

– Ваш босс? – Я сунул записку в нагрудный карман. Строгое правило – вручать адресату.

Клерк обреченно вздохнул, и мы обменялись рукопожатиям, знакомясь и заключая маленький тайный союз.

Жора Цуман был инженером второй категории. Я прочел это у него на бирке. Его внешность показалась мне приятной: тонкие черты лица, густые черные волосы, туманный меланхоличный взгляд. Он был на несколько лет моложе меня.

Узнав о моем столичном происхождении, он слегка ободрился и предложил подойти к окну для разговора.

– Этот участок не захватывает камера наблюдения, – сказал он мне на ухо.

Цуман открыл форточку, закурил. Я бросил папку на подоконник. Мы переговаривались полушепотом, угадав друг в друге единомышленников и опасаясь, что нас услышат.

Жора уже третий год работал в аппарате поролонового завода. Он от души костерил руководство и систему. Его, разумеется, не устраивали ни царящие тут порядки, ни зарплата. У него была куча предложений по реконструкции всего. Конечно, никто из администрации не прислушивался к его мнению.

Особую нелюбовь Жора питал к заместителю директора по финансам Вырловой, которую боялся до одури. Он говорил монотонно и непрерывно, часто повторяясь, как заевшая пластинка. Через пять минут стало ясно, что Жора никогда не сможет выговориться. Он вещал, как заведенный. Иногда не предложениями, а лишь их обрывками. Я вдруг почувствовал, что как бы далеко не зашла наша с ним откровенность, есть нечто такое, о чем он говорить не станет.

Все, что он сказал, звучало поверхностно и неубедительно, как скверная актерская игра. Несмотря на то, что он говорил об интересующих меня проблемах, я не узнал ничего нового.

После того, как я спросил, не может ли он объяснить мне, кто такие менги и какое отношение они имеют к поролоновому заводу, он занервничал и перевел разговор на тему инертности профсоюзов.

– Стопроцентные крысы, – убежденно сказал он.

– А за что вы так не любите Вырлову?

Уже не в первый раз я слышал о ней. Что это за женщина, одно упоминание о которой заставляет людей бледнеть?

– Это исключительная стерва, – скривился Жора. – Вы видели ее?

– Еще нет.

– Поднимитесь на два этажа. Она в вашем крыле сидит. И тогда вы сами все поймете, – он наклонился ко мне и прошептал:

– Прожорливая гадина. У нее среди акционеров крыша. Думаю, даже директор ее опасается. Сама же она ни черта не боится. Разве что избавителя, которого все ждут.

Он стал уверять меня, что замдиректора виновна в самоубийстве некоего Андрея, бывшего служащего из финансового отдела.

Я спросил его о директоре.

Похоже, это была любимая Жорина кость.

– Артур Присмотров на публике появляется раз в году, на заседании акционерного общества, – сказал он. – Я его ненавижу, этого крота. Сидит в своей норе и читает доносы, которые строчат такие, как Грязин. Но он-то начальник службы безопасности, ему по должности полагается. А пишут все. Любого начальника взять – пишет, сволочь!

Он снова наклонился ко мне, и сказал шепотом:

– Слушайте… Пока вы в карантине…

Неожиданно открылась дверь, от чего Жора вздрогнул. Вошел человек в строгом черном костюме без бирки на груди. Мне показалось, глаза его вспыхнули красным огнем. Я догадался, что это Куксин, которому принес записку от Тутанхамона. Нужно было срочно возвращаться к своим обязанностям.

Куксин вырвал у меня записку и сунул в карман, затем поманил пальцем Цумана. Тот неохотно, но, вместе с тем, беспрекословно подошел. Куксин задрожал, у него закатились глаза. Я тотчас вспомнил лысого начальника отдела кадров, он выглядел так же.

Куксин вытянул шею, и мне показалось, он хочет поцеловать Жору, который вдруг стал покачиваться на полусогнутых ногах. Мой новый знакомый выглядел так, словно ловил кайф от какой-нибудь дури. По телу его время от времени пробегала дрожь. Тело шефа тут же содрогалось в ответ.

На меня накатила волна отвращения, и я выскочил, чтобы не видеть эту сцену. Сбежал по лестнице вниз и тут вспомнил: папка! Я оставил ее на подоконнике. Пришлось вернуться.

Когда я опять вошел в отдел производства, Жора Цуман уже сидел за рабочим столом. Он трудился усердно, хотя и вяло. На меня даже не взглянул. Сейчас им владело тупое безразличие к окружающему, которое я часто замечал его на лицах работников корпорации.

Папка, никем не тронутая, так и лежала на подоконнике. Я взял ее и направился к выходу. Хриплый вскрик заставил меня обернуться. В дальнем конце помещения что-то происходило. Даже вялый Цуман заинтересовался. Я подошел ближе.

В окружении ничего не предпринимающих работников на полу корчился начальник отдела производства. Тело Куксина то выгибалось дугой, то опадало и тряслось мелкой дрожью. Он хрипел, изо рта ползла пена. Ближе всех к нему стояла девушка в синем костюме, покачиваясь на полусогнутых ногах. Она постепенно приходила в себя.

«Неудобоваримая», – прошептал кто-то рядом. Я оглянулся. Служащие неотрывно смотрели на корчащегося начальника.

«Что там? «– раздалось с другой стороны.

«Первая проба», – объяснил кто-то.

Куксин неожиданно сел. Он сплюнул пену и глянул затуманенным взором на девушку, вернее на бирку, приколотую у нее на груди. Поднявшись, начальник отдела производства нетвердым шагом направился к себе в кабинет. На пороге он оглянулся и поманил кого-то пальцем. Меня? Я бросил взгляд по сторонам. Любопытные уже разошлись. Я один все еще топтался на месте, даже девушка в синем костюме куда-то подевалась. Мне стало не по себе.

Когда я вошел, Куксин, аккуратно выводя буквы, писал. Голову он придерживал рукой, уперев лоб в узкую ладонь, а бледностью превосходил Тутанхамона. Поставив подпись, Куксин положил записку в конверт и, запечатав его, сказал:

– В приемную директора.

Он даже не подписал конверт, потому что забыть адресата я бы не смог. Такая почта первостепенной важности, так что мне сейчас надлежало топать прямо в директорскую приемную. Я положил письмо в папку и вышел.

На лестнице я остановился, глянул по сторонам – никого. Очень хотелось взглянуть на послание Куксина хоть одним глазком. Я вынул конверт из папки, повертел в раздумьях и сунул письмо обратно. Не вскрывать же. Есть и другие способы.