Анна. Тайна Дома Романовых

– Да, я понимаю, что мне не придется участвовать в решении государственных дел, – ответила Анна. – Но при дворе происходят торжественные выходы, приемы, прочие церемонии. Я не буду знать, где мне встать, где сесть, кому отвешивать полупоклон, а кому полный – ничего не знаю! Как же мне не беспокоиться?

– Да, согласна, ты не вполне знакома с этикетом, – заметила на это мачеха. – Но ведь это дело наживное, ты быстро научишься. И потом, тебе не придется так уж часто находиться в свите императрицы.

– А где же? Ведь я буду ее камер-фрейлиной!

– Камер-фрейлина – очень почетное звание. Почетно оно прежде всего тем, что позволяет круглый год находиться при дворе. Но «при дворе» – не значит «при императрице». Я полагаю, что гораздо больше времени ты будешь проводить с его величеством.

Эти слова мачехи смутили Анну.

– С его величеством? – переспросила она. – Как это?

– Разве ты не заметила, как охотно государь беседовал с тобой? Как увлекался этой беседой? Он просто глаз от тебя не отрывал! Я думаю, ты привлекла его внимание еще там, на балу в Москве, поэтому он и вызвал нас всех сюда. Теперь ему захочется общаться с тобой снова и снова. Ты должна быть к этому готова.

– Но… это так неожиданно! – в смущении произнесла Анна. Она явно была растеряна. – Вы говорите – беседовать с его величеством наедине… Но… разве это прилично? Что подумает ее величество? Что подумает двор?

– Это не должно тебя смущать, – решительно заявила Екатерина Николаевна. – Какое тебе дело до мнения двора? Да и императрица не так важна. Ты будешь беседовать с самим самодержцем! В этой сфере не может быть ничего неприличного! У государей другие правила, не такие, как у обычных людей. Подумай об этом! Тебе выпала редкая удача, которая не у всякого бывает.

Анна задумалась…

Глава 6

Обоз с одеждой, посудой и прочими вещами Лопухиных прибыл в Петербург лишь спустя десять дней, в начале июля. И только после этого жизнь в особняке на Литейном проспекте вполне наладилась. Генерал-прокурор и его супруга уже могли совершать выезды и приглашать гостей. Екатерина Николаевна немедленно воспользовалась этой возможностью, которой так долго была лишена. Теперь она могла устроить настоящий прием, не жалея для этого средств, ведь государь продолжал проявлять свою щедрость в отношении семьи Лопухиных. Петру Васильевичу были пожалованы пятьдесят тысяч рублей «на обзаведение», кроме того, ему было передано имение близ Гатчины, и в нем – 800 душ крепостных.

Генерал-прокурор, его жена, их дети – все члены семьи радовались прибытию обоза, для них это стало важным событием. Единственным человеком, совершенно не заметившим появления в доме знакомых вещей, была Анна. Слишком много важного случилось в ее жизни за эти десять дней, которые она провела в Павловске, с императорским двором. И то, что с ней случилось в эти десять дней, вызвало в душе девушки настоящую бурю.

…На другой день после их с мачехой общего визита в императорскую резиденцию, едва семья села завтракать, как слуга доложил о прибытии офицера с поручением от самого императора. Петр Васильевич велел звать порученца, полагая, что послание адресовано ему. Каково же было его удивление, когда вошедший капитан заявил, что государь повелел ему срочно доставить в Павловск новую камер-фрейлину императрицы – за ней прислана карета.

Поднялась суматоха. Конечно, все знали, что Павел встает рано, но ведь на часах еще не было девяти! Анна кинулась одеваться, собираться. И спустя полчаса она уже ехала в Павловск – на этот раз одна. Вот снова мелькнули усыпанные красным песком дорожки, мраморные фигуры среди зелени, река – и карета остановилась перед дворцом. Едва лакей распахнул дверцу кареты и Анна ступила на булыжник у главного входа, как дворцовые двери распахнулись, и перед оробевшей гостьей предстал сам государь. На этот раз он был в простом темном камзоле, без орденских лент. Его лицо выражало нетерпение.

– Вот, наконец, и вы! – воскликнул он. – Вы заставили меня ждать, а я не привык!

– Простите, ваше величество, но я не знала вашего распорядка, – вежливо ответила Анна. – Больше такого не повторится. Скажите, к какому часу я должна являться, и я всегда буду на месте. А сейчас, пожалуйста, укажите мне, куда я должна идти, где будет проходить моя служба?

Лицо Павла изменилось. Гримаса нетерпеливого раздражения разгладилась, на губах появилась улыбка.

– Ваша служба? Сейчас мы решим, где она будет проходить. Я полагаю, это будет вон в той стороне. – И он указал на дорожку, ведшую вправо от главной аллеи, в сторону от дворца. – Эти утренние часы я люблю отдавать прогулке, – продолжал император. – В эти часы, когда воздух еще свеж и прохладен, в голову приходят хорошие мысли. Я хотел бы, чтобы вы разделили со мной эту прогулку. Извольте идти слева от меня, так мне будет удобнее.

И, не спрашивая ее согласия, он направился в указанном им направлении. Анне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Дорожка шла слегка под уклон. Они дошли до места, где она разветвлялась, на развилке возвышалась статуя Афродиты. Скульптор запечатлел момент, когда богиня рождалась из морской пены. Легкое покрывало не могло скрыть выразительных линий ее фигуры. Павел остановился и, указав тростью на скульптуру, спросил:

– Как вы ее находите? Правда, она прекрасна?

– Да, государь, – ответила девушка, покраснев, при этом она старалась не смотреть на обнаженную грудь и бедра красавицы.

– Когда я впервые попал в эти места, – вновь заговорил Павел, – тут не было ничего, кроме дикого леса. Скучные деревья стояли в беспорядке, между стволами валялись тела их упавших сородичей. Имелась лишь одна главная аллея и несколько ухабистых дорожек. Я знаю, что некоторые поэтические натуры находят такой природный хаос весьма возвышенным. Меня же он раздражает. Я хочу внести в природу красоту, которой в ней нет. А вы как полагаете об этом предмете? – испытующе поглядел он на нее.

Павел еще не вполне узнал эту девушку, не был уверен в ней. Не ошибся ли он, так обласкав ее отца, приблизив ее семью к себе? Надо было проверить впечатления, полученные тогда на балу и затем вчера, во время чаепития, так некстати прерванного его супругой. Поэтому он и затеял эту прогулку, чтобы наедине, свободно меняя темы, узнать ее мысли.

– Но ведь вы не хотите, ваше величество, построить деревья, словно солдат на плацу? – сказала в ответ Анна. – Я вижу, что вы сохранили естественное расположение кустов и дерев, они стоят редко, но свободно, не теснятся, не мешают друг дружке. Да, ваш парк стал красивей, чем обычный лес, и это мне нравится.

– Ага, значит, вам нравится английский стиль парка, как и моему архитектору, – усмехнулся Павел. – Признаться, я бы предпочел более порядка и стройности, как в Версале. Но он убедил меня, и я согласился, пусть будет так. Главное – чтобы сохранялся надзор и чтобы скульптуры и здания впечатлевали в природу мысль, которой она лишена. Ведь человек, как Божье творение, всюду должен вносить отпечаток своей данной от Господа души.

– Ах, вот с этим я полностью согласна! – воскликнула Анна.

– Ну, вот, наконец нашлось что-то, в чем вы согласились со своим государем! Да не смущайтесь так – ведь я шучу! Впрочем, нет – смущайтесь, вам это выражение очень идет.

Анна не нашлась что ответить, да ее царственный спутник и не требовал ответа. Они миновали еще две развилки, каждый раз Павел уверенно поворачивал в нужную ему сторону. Было ясно, что он отлично знаком с расположением парковых дорожек и знает, куда идти.

Впереди блеснула вода, на людей пахнуло речной сыростью. Они вышли на берег Славянки, где стояло небольшое круглое здание с куполом, по виду немного напоминавшее церковь.

– Вот мой Храм Дружбы, – гордо заявил Павел, указывая на здание. – Давайте к нему подойдем. И позвольте подать вам руку – здесь, на лугу, нет дорожки, вы можете поскользнуться.

Она подала руку и ощутила прикосновение его маленькой холодной ладони. Рука императора не производила впечатления надежной опоры, впрочем, она помогла Анне идти по траве и правда довольно скользкой.

Они подошли к желтой стене здания. Вблизи Анна ощутила, насколько оно гармоничное, соразмерное человеку. Ей стало интересно, что же находится внутри. Они двинулись вдоль стены, огибая здание. Она все ждала, когда же появится вход, но так и не дождалась: они вернулись в то же место, откуда начали свой обход.

– Что это значит, ваше величество? – спросила она. – В этом здании нет входа! Для чего же оно?

Павел взглянул на нее со странным выражением, затем произнес:

– Я же уже сказал: это Храм Дружбы. Видите ли, сударыня, я почитаю дружбу за величайшее из человеческих чувств.

– Неужели вы ставите ее даже выше любви?

– Да, представьте. Ведь любовь бывает корыстна, жадна и даже зла. Дружба же – никогда. Любящий может разлюбить, изменить и даже предать тебя. Друг же, если он настоящий, не предаст никогда.

И вновь Анна не нашлась что ответить. И правильно сделала, что промолчала: Павел оценил ее молчание как согласие с его словами, и после небольшой паузы вновь заговорил, уже тише:

– Я велел соорудить сей храм, дабы он напоминал мне о моей первой жене Наталье Алексеевне. Вы, верно, знаете, что я женат вторым браком.

– Да, я слышала, что ваша первая супруга скончалась при родах, – сказала Анна. – Но более о том я ничего не знаю.

– Да и откуда? Не только вы – почти никто из приближенных не знает, что случилось в ту ночь. Моя супруга была замечательной женщиной – умной, тонко чувствующей. Мы были с ней так дружны! Одно омрачало наш брак – в течение трех лет у нас не было детей. И вот наконец пришла долгожданная весть, что Наталья ждет ребенка. Все были этому рады. И только она сама была полна дурных предчувствий, часто плакала, боялась смерти. Я, как мог, старался ее утешить. Моя мать, императрица, тоже успокаивала Наталью. Ходят слухи, что моя мать была дурно расположена к моей жене, что они не ладили, и поэтому императрица была даже рада смерти невестки. Слушайте же: да, между ними не было согласия, как не было его и у меня с матерью. Но когда начались роды и стало ясно, что они проходят плохо, – императрица переживала это как собственную беду. Мы все наблюдали, как страдает Наталья, – и ничем не могли ей помочь. Это было ужасно! И вот, после этого… много позже, когда я стал государем, я велел соорудить этот храм. Он посвящен моей первой жене.

Глаза Анны наполнились слезами. Она совсем по-новому смотрела теперь на императора. Она увидела не воплощение власти, не владыку, которого все боятся, а обычного человека – страдающего, любящего, нуждающегося в утешении.

– Я сочувствую вашему горю, государь, – произнесла девушка. – То, что вы рассказали, так печально!

– Да, это печально, – согласился Павел. – Вот почему в этом храме нет дверей, и никто не может попасть внутрь его. Ведь посторонним нет доступа в сердце дружбы – как и в сердце любви. Однако не будем делать нашу прогулку слишком печальной! Идемте далее, и по дороге поговорим о более легких предметах.

Он подал ей руку, как бы желая ободрить, и они по другой дорожке пошли вдоль реки, а затем повернули и стали снова подниматься. Павел расспрашивал ее о книгах, которые она успела прочесть, о танцах, о ее родителях, сестрах, подругах – о самых разных предметах. Было заметно, что он хочет составить для себя как можно более полное и точное представление о девушке, приближенной им ко двору. И точно так же было заметно, что императору нравятся ответы его спутницы.

Он выяснил, что Анна не такая уж прилежная читательница, за свою жизнь она успела прочесть всего шесть книжек, не считая Писания. Более, чем читать, она любила слушать песни крепостных девушек или петь сама.

– Песни девушек, конечно, милы, – заметил на это Павел. – Но ведь есть еще опера – это высшее проявление музыкального вкуса. Разве вы не бывали в опере?

Анна ответила, что бывала, вместе с мачехой и сестрой они ездили на представление, которое давала в Москве итальянская труппа. Слушали оперу композитора Керубини, но какую – она не помнит.