Мессианский квадрат

– Это что-то вроде точки «омега», но только не во времени, а в пространстве, – пояснил он.

– Титруешь вселенную?

– Именно. Объекты вселенной соотнесены логарифмически. Назови самый крупный объект во вселенной.

– Галактика?

– Нет, скопление или даже сверхскопление галактик. Так вот. Эти сверхскопления в триллион триллионов раз больше человека. Пугающие масштабы, не так ли?

– Ты прав. Всегда неуютно себя чувствую, когда на все эти цифры натыкаюсь.

– Так вот я тебя успокою. При этом сам человек ровно в триллион триллионов раз больше самых маленьких объектов во вселенной – некоторых микрочастиц типа нейтрино. Масштаб живых существ – нулевой масштаб. То есть в центре мироздания – женщина среднего роста!

Андрей сиял. Трудно было понять, чему он так радуется: гармонии сфер или просто Катю вспомнил. Она и впрямь невысокая была.

– А ты секвойю-то учел, когда этот свой средний размер живых существ вычислял?

– Я испробовал несколько способов подсчета, – уклончиво ответил Андрей. – И то, что секвойи бывают выше ста метров, мне, конечно, известно.

Я усмехнулся и вернулся на кухню к своей Гемаре. Закончив тему, я набрал номер Сергея Егорова.

Он очень обрадовался и пригласил меня сегодня же к нему зайти. Жил он неподалеку, на Чистых прудах, и я решил, что вполне могу с ним повидаться, не дожидаясь Сарит.

Я заехал к нему домой – и застал целую компанию. Пять-шесть человек сидели за столом, пили водку и были уже изрядно возбуждены.

– Вот знакомься, Олег, это Юра, – представил меня Сергей холеному мужчине средних лет. – Помнишь, я тебе о нем рассказывал. Нелестного мнения о США придерживается и знаком с некоторыми интересными лицами…

– Очень приятно, – высокомерно протягивая руку и окидывая меня томным взором, произнес Олег. – А я вот, представьте, слышал, что за всю историю не было более произраильского президента, чем Билл Клинтон… Неужели вы и на него ропщете?

– Сейчас Израиль расколот, поэтому «произраильским» при желании можно назвать любого человека. Не ошибешься – кого-нибудь он в Израиле непременно поддержит. Что же касается меня, то я вижу в «произраильской» политике Клинтона бедствие для нашей страны…

Я замолчал и сел.

Сергей и Олег продолжили разговор. Как я понял, подразумевалось, что на свете нет большего зла, чем демократия. Когда возникла пауза, я вставил:

– Не очень я это понимаю. Демократия – это прежде всего контроль над властью, это механизмы обратной связи, как можно против этого выступать?

– Нет, демократия не только это, дорогой, – осадил меня Олег. – Демократия держится на релятивизме, на всеобщем обнищании духа, на равнодушии. Посмотри на эти народы, живущие при демократических режимах, они же все деградировали, они полностью лишены жизненных целей. Я уже о том не говорю, что они ненавидят Россию. Только и думают, чтобы нас развалить. Всем этим «демократиям» русский человек угодить не может, сколько бы перед ними ни пресмыкался…

Я пожал плечами.

В этот момент ко мне подошел белобрысый парень, посмотрел на меня изучающе и зло спросил.

– Ты стрелял когда-нибудь по палестинцам?

Компания мне все больше и больше не нравилась. Я тем не менее ответил, что по особенно агрессивной арабской толпе действительно иногда стреляют, но не боевыми патронами, а резиновыми пулями.

На самом деле правила открытия огня многократно менялись в зависимости от политической ситуации, и во времена интифады солдатам, оказавшимся под градом камней и не имеющим других средств разгона толпы, позволялось стрелять по ногам нападавших. Но вдаваться в такие нюансы в этой компании смысла не было. Да и к тому же я сказал правду – открывать по камнеметателям огонь на поражение без явной угрозы собственной жизни никогда не разрешалось.

Знал ли что-нибудь об этих тонкостях белобрысый или нет, но он, внушительно погрозив пальцем, заметил:

– Ну, это ты нам не рассказывай! Мы располагаем достоверной информацией. И про ковровые бомбардировки в секторе Газа знаем, и про многое другое…

– Ковровые бомбардировки? – ошалело переспросил я. – Да у Израиля нет на вооружении даже самолетов, которые бы позволяли производить ковровые бомбардировки.

– Наши источники гораздо серьезней, чем ты думаешь. Вам просто промывает мозги ваша пресса и пропаганда.

– Ты хотя бы признайся, что религия ваша расистская! – нервно выкрикнул еще кто-то.

– Отвяжись от него, Кирилл. Юрка наш человек, – заступился было Сергей.

Но я решительно встал и вышел из его дома. Сергей выбежал на улицу и прошел со мной метров двести, пытаясь убедить в том, что люди у него собрались все как на подбор замечательные. Просто погорячились. Однако у меня уже сложилось по этому вопросу собственное мнение.

***

Когда я пришел домой, Сарит еще не вернулась из рейда по магазинам, и мы с Андреем уселись пить чай.

– Я догадываюсь, кто они, – сказал Андрей, после того как я рассказал ему о своем визите к Сергею. – Я как-то встречался с твоим другом и понял из некоторых слов, что он общается с какими-то национал-большевиками… Мне показалось, что с евразийцами.

– Кто это такие?

– Исходно имеется в виду некая геополитическая доктрина, согласно которой Россия больше связана с Азией, чем с Европой, и призвана ей противостоять. Но это фон. В целом это обычное неоязычество, очень агрессивно относящееся к либерализму. Антисемитское, конечно… Они видят в Западе и его рационализме некий некроз. Вот уж кто никогда к Экзистенционалу не примкнет.

– Подожди, а что ты Сергею об арамейском Евангелии рассказывал? – забеспокоился я.

– Да ничего. Просто сказал, что нашел в Израиле рукопись. Но я не говорил ему ни где ее нашел, ни где рукопись в настоящее время.

– Ничего?! Я страшный дурак, Андрей! – чуть не заплакал я, – потому я ему как раз об этом рассказал…

– Подожди, подожди. Что он знает?

– Он знает, что рукопись до сих пор находится в ущелье Макух! Хотя не знает, где именно…

– Ну что ж. Это все неприятно, но и не страшно. Разыскать он ее со своими приятелями не сможет. А мы и так в самое ближайшее время передаем рукопись Пинхасу. Не вижу никаких причин для волнения.

***

На другой день, во вторник, мы с Сарит и с Андреем договорились идти в Пушкинский музей.

Я выехал чуть пораньше, чтобы передать кому-то из Израиля деньги. Андрей и Сарит должны были ждать меня при входе в музей.

С передачей я управился быстрее, чем ожидал, и приехал на Кропоткинскую раньше времени. Я уселся в сквере на скамейку и стал изучать купленную по дороге газету.

Оторвавшись от чтения, я заметил на скамье напротив долговязого парня. Он сидел, уронив голову на руки. За длинными волосами лица я его не видел, но поза была самая трагическая – было ясно, что парень очень расстроен.

Он поднял голову и посмотрел невидящим взглядом перед собой. В лице его было настоящее отчаяние. В какой-то момент наши глаза встретились. Парень опять уронил голову, потом резко поднял ее и еще раз взглянул мне прямо в глаза.

Видимо, хочет что-то попросить и не решается, подумал я.