О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы

Тяжёлым было прощание на Ваганьковском кладбище с отпеванием в церкви 18 июня. Родственники – два дяди, два маминых брата, – утешали меня, но никто не предложил конкретной помощи и не дал никаких советов, как жить дальше. И пошёл отсчёт времени «после»: покатилась другая, самостоятельная жизнь, когда пришлось самому думать, вертеться и принимать решения. Как единственному наследнику мне досталась дача в Тайнинке, половину которой я был вынужден продать и на некоторое время защитить себя материально.

Школу я закончил и получил аттестат зрелости, и встал вопрос о поступлении в институт, хотя кто-то из соседей по дому робко посоветовал пойти в техникум при Гознаке (а он был напротив дома) и выучиться на гравёра. Какой гравёр? Только институт, но анкета с записью «сын врага народа» не позволила пойти туда, куда хотел: ВГИК или ГИТИС. Пришлось выбрать вуз попроще: экономический на Зацепе, где, кстати, лаборанткой работала будущая жена. Недобрал один балл (20 из 25). А дальше засветила армия, но идти служить мне не хотелось и даже пугало. Решил проболтаться год и вновь поступать в августе 1953 года, повторяя «только в вуз», как мантру. Наверное, это была ошибочная ставка. Лучше бы поискать какую-нибудь работу, но никто не подсказал, не посоветовал, не помог. Сам я пребывал в некоторой растерянности и громыхал в стихах, подражая Маяковскому, критикуя обывателей, которые «без взлётов фантазий и смелых дерзаний», ходят на премьеры, курят «Казбек» и имеют «жену с шёлковой блузкой» (чем не угодила шёлковая блузка?):

По-вашему, это и есть человек?
По-моему, только моллюски…

А дальше в стихотворении я сравнивал себя с овцой, которую остригли и «выжгли дотла сердечные тигли». И в конце крик:

Сегодня души моей химеры
Предсмертный бросили, как вызов, крик!!!

Стихотворение длинное, написано в период декабря 1952 – января 1953 года (а в это время я был уже женат, бросившись головой в омут). Ну, а крик воплотил художник Эдвард Мунк, его вопиющий холст «Крик» я увидел значительно позднее.

Итак, тонущий корабль оказался без помощи. Одни только сигналы SOS. А где девочки, подруги? С Наташей Пушкарёвой как-то не спелось, любовь выкипела до дна, и мы тихо расстались. «Ундина» рядом, но она была явно не ровня мне. Появилась Мила Тимофеева, вроде бы любовь, но это из серии любви ради любви (о ней в главе «Девочки»). Ещё одна «кандидатка в фаворитки» (определение Игоря Северянина) – Алиса Тарасова, студентка иняза и, кажется, дочь генерала из органов. Мы с ней познакомились в конце 1951 года, гуляя по аллее вдоль Морозовской больницы на Мытной улице. Она была начитанна и звала меня коротким именем «Ю». Когда умерла мама, я ей сообщил об этом, она рассказала своей маме, и та пригласила меня на пару дней приехать к ним на дачу. Я поехал и был там обласкан, почувствовал настоящий семейный уют. Это были два дня, как облачко в небе, лёгкое и приятное. Мы с Алей гоняли на велосипедах, целовались и изливали душу друг перед другом.

Спустя какой-то короткий промежуток времени уже в Москве, в Мароновском переулке около парка Горького, мы зачем-то зашли в её дом (родители на даче), и там состоялась гамлетовское «быть или не быть». Я посадил её на стул, стоял около и горячо её целовал, она горячо откликалась, однако мою попытку предпринять нечто решающее она отклонила. Я выпалил: «Выходи за меня замуж!» Она ответила: «Милый Ю, мне ещё рано…» Отказ, отлуп – понимай, как знаешь.

Действительно, а ей это было зачем?! Она – генеральская дочь, ей надо закончить институт, делать карьеру, а создавать молодую семью да ещё с перспективой получить ребёнка, и что, конец всем планам? А кто, собственно, жених, кто он и что? Милый, приятный, обходительный, но ведь этого недостаточно… Короче, по старому романсу: он был титулярный советник, она – генеральская дочь. Социальная несовместимость. «Она прогнала его прочь». А тут не титулярный советник, а молодой человек, не подошедший даже к двери какого-нибудь департамента. Хотя если бы она согласилась, то был бы возможен вариант, когда генерал-отец за уши вытащил меня из воды на благополучный берег. Но вариант не состоялся.

Знаки внимания в школе оказывала мне завуч, она же и историчка, но тут меня пугала возрастная разница. И тогда я обратил уже сам внимание на одну из учениц класса – приведу только инициалы Г.В. Я ей очень нравился и сделал выбор в её пользу. Роковой выбор. Во всех смыслах неудачный. Я не годился в мужья ни по какой статье, но и выбранная женщина, хотя и была старше меня на один год (20 и 21), но тоже оказалась неспособной сопротивляться бушующим волнам жизни. И получалось под романс Вертинского:

Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые,
Счастья нам не дано.
Нас обманули, нас ложью опутали,
Нас заставляли любить…

Эти слова Вертинский написал в 1917 году, в Одессе. В год революции. Если говорить о нас, то она любила, а я заставлял себя любить, чтобы сохранить тепло в семье. Счастье отсутствовало. Была только видимость. Имитация.

Официальный брак был зарегистрирован 28 сентября (через три с половиною месяца после смерти мамы). И удивительным образом продержался почти 15 лет, до августа 1967 года. «Каждое супружество – мезальянс», – утверждал австрийский писатель Карл Краус, а уж этот был абсолютным мезальянсом, по всем статьям мы были разными: по темпераменту, по знаниям, по отношению к миру. Совпадение было одно: неумение вести быт и хозяйство. Всё было кое-как. А рождение ребёнка лишь усугубило положение. Но что об этом? Это прошумело и прошло…

А в конце 1952 года в один из дней звонок в дверь. Открываю – на пороге Алиса Тарасова, генеральская дочь, с ярко накрашенными губами. Почему? Зачем? Как вызов или приманка? Сказала, что хочет со мной прояснить отношения. Я с грустью в ответ: поезд ушёл… А мог и сказать, что коней на переправе не меняют. А я как раз был в состоянии переправы в новую жизнь.

На этом точка (январь 2019 г.), и перейдём к сохранившимся листочкам дневника, что я записывал именно тогда.

* * *

1 января

Встреча Нового года и новый любовный сюжет: Мила Тимофеева. «Она отдалась без упрёка, / Она целовала без слов…» (Бальмонт).

«Всякий мыслящий человек знает, что жизнь – неразрешимая загадка; остальные тешатся вздорными выдумками да ещё попусту волнуются и выходят из себя…» (Драйзер, роман «Финансист»).

И вспомню Блока:

Или устал ты до времени,
Просишь забвения могил,
Сын утомлённого племени,
Чуждый воинственных сил?..

Комментарий. Воинственных сил как раз и не было. Была сплошная рефлексия. Хотя поставил себе целью совет Джона Голсуорси: «Чувства – это змеи, которых надо держать в банках с притёртыми пробками», – совету этому так и не последовал. И писал какие-то женские жалостливые стихи:

Ах, вот судьба! Ужель ты мне
Готовишь только слёзы и мученья,
Чтоб, к подушке прижимаясь в тишине,
Не мог найти себе я утешенья?..

И что я один такой, который терзался мыслями и чувствами? Бельтов из книги Герцена «Кто виноват?» признавался:

«Ну, как тяжело всё это, право, если б вперёд говорили условия, мало нашлось бы дураков, которые решились бы жить».

Снова рассуждения, воспоминания, причитания, а где конкретные записи из дневника?

29 февраля

Новости такие: получил два письма от Милы и Чонка. Милино: «Здравствуй… Я очень тоскую по тебе и поэтому не могу заниматься даже. Решила написать, может, станет легче. А о чём писать, не знаю… Хочется посмотреть в твои глаза, прочесть в них „люблю“ и положить голову тебе на грудь…»

(А далее в дневнике выписки из Максима Горького):

«…Вспоминая о евреях, чувствуешь себя опозоренным. Хотя лично я, за всю жизнь мою, вероятно, не сделал ничего плохого людям этой изумительно стойкой расы, а всё-таки при встрече с евреем тотчас вспоминаешь о племенном родстве своём с изуверской сектой антисемитов и о своей ответственности за идиотизм соплеменников… Не больше ли „человека“ в семите, чем в антисемите?..»

Ремарка. Моя голова была забита не только любовью, волновало и многое другое… (21 января 2019 г.)

Начало марта (даты нет – листы уничтожены)

Захожу к «Нехаевой», она – неистощимый поставщик книг. Читаю «Визу времени» Эренбурга и прочитал «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников» (1921). Сколько ума, остроумия, блеска, скептицизма и меткости…

«Когда весь сад давно обследован, – он говорил, – тщетно ходить по дорожкам с глубокомысленным видом и ботаническим атласом. Только резвясь, прыгая без толку по клумбам, думая о недополученном поцелуе или о сливочном креме, можно случайно натолкнуться на ещё неизвестный цветок…»

«Как ни была возвышенна и заманчива любовь в произведениях всех лучших писателей, как ни были сладки пухлые губки Нюры, многое заставило его призадуматься. Нюра не Стеша и не Маруня, у неё отец и прочее, значит – жениться. Но Нюра не Беатриче, у неё нет жажды божественного и священного бунта. Значит – служба, пелёнки. Главное дети – разве можно читать Ницше или Шопенгауэра, когда младенец пищит рядом?..» (Илья Эренбург. «Хулио Хуренито»).

Март (без даты)

Люблю статистику. С марта прошлого года по март нынешнего года в кино просмотрел 33 кинофильма, причём три картины – «Яника», «Артисты цирка» и «Моё сокровище» – по два раза. Среди картин понравились: «Маленькая мама», «Мечта», «Девушка моей мечты», «Вратарь», «Первый бал», «Под небом Сицилии», «Боксёры», «Котовский», «Петер».

За три месяца 1952 года сыграл 79 шахматных партий: 44 победы, 8 ничьих и 27 поражений. А в 1951 году была сыграна аж 631 партия!

За два месяца 1952 года прочитал 24 книги: несколько томов Горького, Козьму Пруткова, по одному тому Байрона, Брюсова и Маяковского, избранное Мицкевича, ещё Хафиз, Петефи, Саади, сборники Ахматовой и Цветаевой, «Виргинцы» Теккерея, ещё Эренбург и даже сборник «Маркс и Энгельс об искусстве».

18 марта

Снова выпал снег и кругом всё бело. Видно, весна-то ещё будет не скоро. Настроение так себе…

(И опять уничтоженные листы. После женитьбы пришлось ликвидировать многие страницы, ибо в них было много описаний встреч с разными девушками и пришлось «подчищать» жизнь. Пропали страницы, связанные со смертью мамы…)

19 марта

Круглая дата – 20 лет – 2 марта пролетела как-то кувырком, а поэтому, встретив Андрея Захарова, толстяка с аккордеоном, затащил к себе, благо был один, и тут же появились Горанский с Усом и с девочками. И мы, конечно, оторвались. Захаров угостил нас популярными западными мелодиями: «Конанногеф, конанногеф… Александер бэнц регтайм», «Венгерским танго» и прочими музыкальными яствами. И я лихо оттанцевал.