Оценить:
 Рейтинг: 0

Хроники пана Бельского. Книга первая. Манускрипт «Чародея»

Год написания книги
2022
Теги
<< 1 2 3 4 5 >>
На страницу:
2 из 5
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– Дядя, а вот тебя-то, я не приглашал! Иди-ка, похлебай чудный какао в кафетерии на первом этаже, может тебе после этого чего-нибудь доброго сделать захочется, – проговорил Мартин и, не дожидаясь попытки возражения, быстро захлопнул обе двери. Дверные замки защёлкнулись друг за другом с лязгом винтовочных затворов.

Гость пожал плечами, снял шляпу, положил её вместе с увесистой тростью на столик в прихожей и вопросительно посмотрел на хозяина квартиры.

– Прямо по коридору и налево. Я через минуту буду, – произнес Мартин, направляя гостя в кабинет, а сам отправился в столовую.

Разглаживая свои пышные усы, Мирский прошел по указанному маршруту. Войдя в кабинет, он заглянул в приоткрытую дверь книжной комнаты, где начал рассматривать в запертых шкафах наименования книг на торцах футляров. За этим занятием его и застал Мартин, вернувшись с подносом бокалов с напитками и полной вазой фруктов.

Адам Винцентович Мирский вышел из хранилища, и мимоходом взглянув на часы, устроился в кресле напротив массивного стола, внимательно наблюдая за Мартином, который в это время сервировал маленький столик у входа в кабинет.

Пан Бельский производил солидное впечатление на пана Мирского. Рост метр восемьдесят, русоволосый, интеллект в голубых глазах на красивом породистом лице, отточенные и плавные движения сильного и независимого человека. Мартин не был атлетом, но Мирский прекрасно осознавал, что отлично скроенная фигура Бельского, это фигура не выставочного спортсмена. Это тренированное тело матёрого хищника, побывавшего во многих переделках и умеющего выживать в любых условиях. «Он не для спортивных поединков за очки и баллы. Он для схваток на смерть ради жизни» – не без грустного чувства легкой зависти стареющего мужчины отметил про себя Мирский.

Мартин закончил сервировать столик, подкатил его к гостю, после чего, заперев дверь книжной комнаты, с бокалом морса и тарелкой очищенных лесных орехов уселся во главе своего стола.

Отпив из одного бокала холодный морс, поморщившись, Мирский отправил в рот несколько виноградин и пристально посмотрел Бельскому прямо в глаза. Мартин, не отводя своего взгляда от Мирского, невозмутимо забрасывал себе в рот орешек за орешком, медленно их пережевывая. В это время в кабинет вошел Пачвара, равнодушно оглядел мизансцену, несколько дольше задержав свой взор на Мирском, развернулся и с чувством королевского пренебрежения удалился на кухню, после чего Адам Винцентович первым прервал молчание:

– Наслышан о вашей коллекции книг, Мартин Юрьевич. Но признаться даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять, слухи о ней не соответствуют реальности. Ваша коллекция впечатлила и превзошла мои ожидания, поверьте давнему знатоку и ценителю дорогих вещей.

– Считайте, что дань уважения хозяину дома вы отдали. Ответного комплемента от меня вы не дождетесь, так что прошу переходить сразу к делу. Чем обязан, столь навязчивому вниманию? – произнес в ответ Мартин, встав из-за стола и поднося коробку сигар Мирскому.

Адам Винцентович выбрал одну из сигар, раскурил её от поднесенной зажигалки и, дождавшись, когда Мартин, поставив перед ним пепельницу, вернулся на свое место, продолжил:

– Я также наслышан о вашем стиле общения с людьми, который вызывает у некоторых наших общих знакомых как минимум удивление. Но большинство из них считают вас просто хамом. Но кто я такой, чтобы судить? Все мы не без странностей, не без своих чудаковатостей и грехов…

– Мне уже совсем становиться скучно, Адам Винцентович. Вы не психиатр, не священник, и не пришли обсуждать отклонения моей психики или мои грешные помыслы. Я с вами встретиться согласился лишь только потому, что с надеждой ожидал услышать занимательное повествование. В противном случае, можете с чистой совестью присоединяться к своему зверьку в кафетерии на первом этаже, – не дослушав, перебил Мирского Мартин.

Мирский рассмеялся в голос, по юношески звонко и зло.

– Я обескуражен и заинтригован, пан Бельский. Давно так никто не разговаривал со мной. Столь бесцеремонно и без почтительного уважения. Хотя вы прекрасно знаете, кто я, – отсмеявшись, сказал Мирский, и потянулся к бокалу с минеральной водой, который выпил в три больших глотка, и сквозь пустой бокал, зажмурив левый глаз, словно прицеливаясь, посмотрел на Мартина.

– Кто вы, пан Мирский, действительно для меня не секрет. Вы очень крупный, я бы даже сказал масштабный … вор и разбойник. Знаменитый контрабандный король Виленского края. Правда, если меня правильно проинформировали, вы вроде как отошли от своих, так сказать, «непрезентабельных делишек». Но у меня нет никакого желания продолжать этот вечер знакомств, Адам Винцентович, поэтому, будьте так любезны, расскажите мне о причине, по которой вы захотели встретиться со мной, – уже без иронии, с чувствительным металлом в голосе ответил Мартин.

– Я буду более чем краток, пан Бельский. У моего помощника, которого вы оставили за дверью, портфель с полицейскими документами, которые касаются как дела о пропаже моей дочери, так и дела о найденном вслед за этим трупе неизвестной женщины. У нашей полиции, при всём её усердии, ничего пока не получается. Я оставлю их вам до завтрашнего дня. Прошу вас просмотреть их. Собрав о вас информацию, а мои возможности я, думая, для вас тоже не секрет, я сделал вывод, что вы сможете помочь несчастному отцу найти его любимую дочь. Извините за родительский драматизм. Прошу поверить, я действительно в очень тяжелой ситуации, можно сказать почти в отчаянии. Позже я объясню вам, если, конечно, вы заинтересуетесь моим предложением, почему обращаюсь именно к вам, а не подключаю к розыску иные свои возможности. Завтра также в пять часов вечера к вам за документами заедет мой помощник, и если вы согласитесь мне помочь, он отвезёт вас ко мне, где мы сможем обсудить всё более детально и обстоятельно, – закончив говорить, Мирский, явно нервничая, затушил сигару, поднялся и быстрым шагом направился в прихожую.

Взяв со стола шляпу и трость, он резко обернулся к следовавшему за ним Мартину и протянул руку для прощального рукопожатия. Бельский, пожимая её, заметил, как резко потухли глаза у Мирского и чётче проявились морщины на лице, от чего тот сразу как будто состарился на десяток лет. Его поначалу бравый и невозмутимый вид, являл собой не более чем личину человека, научившегося за много лет не проявлять своих настоящих эмоций и чувств, а показывать окружающим его людям только то, что заставляет их подчиняться его воле. Но представление закончилось, они понимали друг друга, как ни кто другой, эти две ягоды одного поля, пусть и растущие на разных его краях, поэтому разыгрывать далее комедию после сказанного было уже ни к чему. Мирский действительно нуждался в помощи.

Открыв входные двери, Мартин без удивления обнаружил за ними стоящего на лестничной площадке почти по стойке «смирно» помощника Мирского с портфелем в руках. Адам Винцентович, опустив низко на глаза полы своей шляпы, быстро вышел и, проходя мимо «неандертальца», молча указал тростью на портфель и Мартина. Тот моментально передал свою поклажу вышедшему из квартиры Бельскому и поспешил за своим патроном.

Насвистывая мелодию арии Лоэнгрина, Мартин вернулся в квартиру, запер двери и отнес портфель в кабинет. После зашел в гостиную, взял на руки кота и, почёсывая его за ушами, подошел к окну, которое находилось как раз над центральным входом в кондитерскую. Его посетители только что отбыли восвояси в черном «Mercedes-Benz 770». Бельский под благодарное урчание Пачвары, ухмыляясь чему-то своему, продолжал задумчиво смотреть в сторону удалившегося автомобиля.

03

Прихватив с собой кувшин молока, стакан и тарелку с куском свежеиспеченного земляничного пирога, который принесли ему из кондитерской, Мартин устроился в кабинете за столом с документами, привезенными Мирским. Во время своей работы, связанной как он сам выражался с непосильными и вредными для здоровья мозговыми нагрузками, он любил «чего-нибудь пожевать». Со временем, перепробовав много чего разного, он остановился на двух видах «чего-нибудь пожевать», одним из которых и было молоко со слоеным земляничным пирогом.

Первую папку Мартин начал изучать с просмотра находящихся в ней нескольких фотографий Барбары. Мирская действительно, как считали многие, была красивой женщиной, но сам Мартин отнес её к тому типу красавиц, которых он называл «ледяными кралями». После их поцелуя не покидает стойкое ощущение того, что губы начинают саднить и кровоточить так, будто они соприкоснулись в морозный день с острым краем куска холодного льда. При этом сами «крали», считал Мартин, это прекрасно осознавали, и получали наслаждение вовсе не от самого поцелуя, а именно от той паники, которая после охватывала их любовников от этих мерзких ощущений своих кровоточащих губ. Для самого же Бельского главным критерием женской красоты всегда являлось его желание незамедлительно до этой женщины … дотронуться. Прикасаться к Барбаре Мирской ему хотелось не больше, чем к грациозной… морской медузе.

Изучив же документы полицейского расследования её предполагаемого похищения, Мартин выяснил для себя следующее.

Пятого июля в девять часов утра Барбара Адамовна Мирская прибыла в дирекцию фонда из дома за рулем личного кабриолета «Fiat 114 ММ» красного цвета, где провела рабочее совещание, на котором весьма бурно, на повышенных тонах, обсуждался вопрос строительства при опекаемой фондом школе для мальчиков слесарных и столярных мастерских. Это строительство, по мнению Барбары, обеспечило бы в будущем с одной стороны трудовое воспитание учеников, а с другой – получение школой некоторого дохода от будущих подрядов. Оппонентом ей по данному вопросу, и весьма жёстким, неожиданно для всех выступил заместитель Мирской, ближайший и верный её сподвижник во всех делах и начинаниях – Чеслав Брониславович Мержанский. Мирская, по свидетельству очевидцев, от такого поведения своего заместителя поначалу растерялась, но, после, быстро взяв себя в руки, устроила Мержанскому на глазах у подчиненных унизительную выволочку. Он вскипел и раздраженный таким отношением к себе демонстративно, не дожидаясь окончания совещания, покинул его, очень громко хлопнув дверью.

В 11.00 Мирская посетила центральную городскую больницу, где осмотрела новый гинекологический кабинет, и здесь же для примера, с некоторым налётом общественного вызова, прошла медицинский осмотр, после чего провела непродолжительную беседу с главным врачом о потребностях больницы в новых технических оснащениях.

В 12.30 у неё состоялся обед в ресторане яхт-клуба в компании с одним из потенциальных благотворителей и двумя дамами из попечительского совета детского приюта для сирот.

С 14.00 до 16.00 Барбара, вернувшись в дирекцию, принимала посетителей, и решала текущие рабочие вопросы в деятельности своей организации.

После работы, по дороге домой, она заехала в детскую библиотеку, где просмотрела и утвердила список новых книг, приобретаемых фондом, вычеркнув из него несколько наименований.

В начале девятого часа вечера Барбара во всей красе своего вечернего наряда прибыла в Театр на Погулянке, где в тот вечер гастролирующая из Львова оперная труппа давала «Кармен», но в начале второго акта неожиданно покинула ложу и за рулём автомобиля уехала в неизвестном направлении. Согласно показаниям Мержанского, который в тот вечер также посетил представление, и находился в компании приятелей в соседней ложе, Мирской передали записку, прочитав и разорвав которую, Барбара незамедлительно направилась к выходу из театра. Мержанский нагнал её в фойе и поинтересовался тем, что произошло, одновременно предложив ей свою помощь, на что Мирская очень резко его одёрнула и посоветовала заниматься собой, а «не сунуть своё смазливое рыльце в чужое корытце». Его показания в той или иной степени подтверждали иные зрители и служащие театра. Вахтер служебного входа, передававший записку, показал, что доставил её некий смуглявый мальчишка, которого он не пустил в театр из-за его неопрятного внешнего вида, поэтому и отнёс Мирской записку самолично. Она была в запечатанном конверте с указанием на нём фамилии и имени получателя. Мальчишку-посыльного к настоящему моменту разыскать полиции ещё не удалось, как естественно и установить личность отославшего его с посланием к Мирской. Мержанский же с приятелями после спектакля кутили почти всю ночь в театральном ресторане, отмечая с заезжими хористками премьеру. Разъехались все только под утро в состоянии весьма пьяном, при этом Чеслав Брониславович вернулся домой не один.

На следующий день, шестого июля, после того как секретарь Мирской ближе к полудню сообщила её отцу о том, что вот уже как добрую половину дня никто и нигде не может найти его дочь, весь полицейский комиссариат был, выражаясь по-простому, «поставлен на уши». Прибывшая к ней на квартиру оперативная группа обнаружила там большой беспорядок и пятна крови на полу в спальне, косвенно подтверждавшие версию сыщиков о похищении хозяйки дома. Барбара с детства на серьёзном уровне занималась стрельбой из лука и верховой ездой. По всему было видно, что женщина не желала беспрекословно подчиняться похитителям и оказывала им отчаянное сопротивление. Приходящая прислуга, горничная и кухарка, ничего сообщить дельного не смогли, так как никогда не оставались в квартире на ночь, а хозяйку в последний раз видели накануне, когда она отправлялась в театр.

Городская полиция, надо отдать ей должное, за короткий срок провела масштабную розыскную работу, перевернув «вверх дном» всю Вильню. В ходе своих проверок и рейдов, полицейским удалось отловить нескольких негодяев, которые находились в давнем розыске, и раскрыть пару серьёзных преступлений прошлых лет, но положительного результата в поисках самой Барбары, или её предполагаемых похитителей, увы, это не дало…

Мартин сложил бумаги в папку, отложил её в сторону, и откинулся на спинку кресла, сцепив руки за головой. Посидев так несколько минут, что-то обдумывая, он резко вытянул руки вверх и с благодушным кряхтением потянулся, после чего снял трубку телефонного аппарата и быстро набрал номер.

– Вечер добрый, дружище, собери, пожалуйста, мне к завтрашнему дню всю, какую сможешь, информацию о Барбаре Адамовне Мирской. Да-да, именно о ней, пропавшей так сказать, или исчезнувшей, это уж как тебе больше нравиться, не смею настаивать. Дама она светская, очень известная, поэтому, зная твой интерес к популярным персонам из общества, думается, что уже сейчас ты смог бы мне чего-нибудь о ней рассказать. Но подожду до завтрашнего дня. Освежи свой архив, возможно, что-то новое станет известно, – говорил Мартин с растянутой во весь рот улыбкой шагаловского кота, после того как на противоположном конце ответили ему явно недовольным голосом. Выслушав мнение своего собеседника о неприличии столь поздних звонков, и кое-что непосредственно о себе, Мартин спокойно продолжил:

– Я прекрасно знаю, что лучше меня никто не портит людям настроения, а порой и жизнь, но думаю, твоя обворожительная нимфа не сильно обидится, если ты, после того конечно как она уснёт, уделишь немного внимания и моей персоне. Усыпи её поскорее, и займись делом, Доминик. До завтра!

Мартин положил телефонную трубку, хлопнул в ладоши и с аппетитом принялся за пирог с молоком. Перекусив, он поднялся из-за стола, включил настольную лампу и опустил ночные шторы на окна кабинета, после чего направился к коробке с сигарами. Бельский практически не курил, но иногда под настроение, особенно в минуты глубокого раздумья, либо в хорошей компании приятных ему людей, да за интересной беседой, позволял себе выкурить дорогую сигару, непременно кубинскую. В память о тех днях, которые ему пришлось по расписанию судьбы провести на этом чудном острове, хотя его жизнь там была вполне себе прозаичной с набором обычных житейских мытарств, а порою даже трагичной, но даже при всём при этом воспоминания о Кубе у Мартина всегда были только благостные.

Раскурив сигару, он, зажмурив глаза, с удовольствием вдохнул табачный дым с ароматом солнечных кубинских воспоминаний, и с пепельницей в руках вернулся к папкам с документами, открыв вторую из них.

В ней полезной информации было не больше чем той сметаны, что остаётся в тарелке после трапезы Пачвары. Одним словом во второй папке толком ничего не было, что помогло бы Мартину, а вместе с ним и полицейским сыщикам, составить более или менее точное представление о неизвестной убитой женщине. Лет ей было не долее тридцати, рожала. Одета была только в одну шёлковую черную ночную рубашку, которая была практически вся изорвана и большей частью пропитана кровью убитой. Сексуального насилия не выявлено, хотя на запястьях и кистях рук, а также на лодыжках и коленях имелись синяки, ссадины и кровоподтёки. Впрочем, само тело женщины было ухожено и не испорчено повседневным физическим трудом. Учитывая это, а также дорогую ночную рубашку, полиция предположила, что пострадавшая явно представляла некогда «сливки» общества. Мартин не без цинизма, который не редко проявлялся в его характере, вспомнил знакомых ему в былые времена своих скитаний парижских проституток в дорогом шёлковом белье, среди которых было немало представительниц знатных фамилий канувшей в небытие Российской империи.

Для него было пока ясно лишь только то, что несчастную женщину убили, проломив ей голову, после чего лицо мёртвой жертвы довели до состояния полной неузнаваемости. Затем уже крысы ещё более осложнили работу следствия по установлению личности погибшей. У Мартина интуитивно сложилось стойкое убеждение того, что убийца весьма хорошо знал свою жертву, при этом долго и люто её ненавидел. Убили несчастную в этом заброшенном доме, куда, по всей видимости, привезли принудительно прямо из собственной спальни, не дав даже набросить поверх ночной рубашки хоть какую-то одежду.

В найденной убитой женщине Мирский свою дочь не опознал. Экспертиза же показала, что группа крови, обнаруженная на полу спальни Барбары, и группа крови убитой неопознанной женщины совпадают, но вот группа крови самой пропавшей Мирской была совсем иной. Заявлений в комиссариат о пропаже схожей женщины также не поступало, и сыщики вновь оказались в тупике.

Закрыв вторую папку, Мартин какое-то время понаблюдал за большим ночным мотыльком, порхающим под потолком у люстры, залетевшим, наверное, в кабинет ещё до того, как Бельский опустил на окна ночные шторы.

– Ну, и что вы обо всём этом думаете, коллега? – обратился он шутливым писклявым голосом к Пачваре, мирно дремавшему в темноте на противоположной стороне стола. Понимая, что обращаются к нему, он вскинул свою красивую голову, украшенную схожей на львиную гривой, и выразительно блеснул из темноты большими жёлтыми глазами.

– Прошу прощения, милейший, что помешал тебе созерцать свой внутренний противоречивый мир, но мне был нужен мудрый молчаливый собеседник, – закончил резвится Мартин.

Сложив папки с документами обратно в портфель и раскурив затухшую во время чтения сигару, он припомнил всё то, что ему прошлым вечером рассказывал о Мирском его единственный близкий друг и, как это не покажется парадоксальным, коммерческий компаньон, Якуб Янович Стахович.

Вчера по дороге домой, возвращаясь от фрау Зингер, Мартин без предупреждения заехал к Якубу, проживавшему рядом с немкой на соседней улице в небольшом причудливом доме. Этот домик, покрытый узорной черепицей и раскрашенный в радужные цвета, стоял посреди ухоженного цветочного палисадника, окруженного декоративной кованой оградой. От калитки к крыльцу дома посреди ярких цветов пролегала дорожка из разноцветной плитки, по краям которой были расставлены глиняные и деревянные фигурки различных зверей и птиц. Весь этот ансамбль походил больше на игрушечную усадьбу доброй волшебницы из детских сказок, чем на пристанище двухметрового силача с мрачным прошлым. Якуб был вхож в определенную среду человеческого обитания, в которой люди, её населявшие, не желали жить по установленным обществом правилам, за что были преследуемы и наказываемы государственной властью. Стахович не просто был вхож в эту среду, он родился и вырос в ней, и посему имел надежные связи с влиятельными людьми криминального мира, в котором и сам пользовался весомым авторитетом среди «ловцов душ человеческих», как он сам их называл.

Калитка палисадника и дверь дома были, как обычно, не заперты. Пройдя через маленькую веранду, Мартин вошел в гостиную комнату, в центре которой за широким столом сидел Якуб в белом медицинском халате. Под мелодичные звуки романса, звучащие из новенького патефона, он занимался своим самым любимым делом, делом для которого был рожден, как он сам однажды торжественно объявил Мартину, с наивным детским пафосом указывая пальцем на небо. Стахович в свободное время лечил животных, и на этот раз его пациентом был хохлатый серый голубь. Якуб не имел никакого официального образования, даже школу не закончил. Всю свою жизнь, в том числе и сидя по тюрьмам, он с настырным упорством занимался собственным самообразованием, став, в конце концов, отличным ветеринаром-самоучкой, эдаким народным звериным целителем, о чём мечтал с детства. Чуть ли не со всей Вильни и его окрестностей люди несли, везли к нему своих больных и раненых животных, которых местные ветеринары сочли безнадежными. Якуб же брался лечить любую животину, беззаветно веря в благосклонность судьбы к добрым делам, и не раз вознаграждался за свою веру чудом – кто-нибудь из его безнадежных пациентов выживал. В такие моменты счастливее человека, чем Якуб Янович, было сложно сыскать во всей Речи Посполитой.

Приподняв бритую наголо голову, Стахович, без малейшего удивления в своих больших, всегда почему-то печальных глазах, молча кивнул головой в знак приветствия, убрал руку с обреза «дробовика», лежащего рядом на тумбе у стола, и продолжил заниматься птицей. Мирский, сбросив на диван пиджак и шляпу, зашел на кухню, где стоял жбан знатного Якубова кваса, налил себе в большую глиняную кружку и вернулся с ней в гостиную. Устроился в противоположном углу в покрытое пледом кресло-качалку, закрыл глаза и, раскачиваясь в такт мелодии, отпивая малыми глотками квас, заслушался старинным романсом в исполнении Шаляпина.

– Не знаю, Март, что будет дальше с этим миром, но ничего хорошего ждать точно не приходится, если уже дети такое творить стали. Прохожу сегодня мимо старого парка и вижу двух малолетних мерзавцев, творящих несусветное. Ловят голубей, ослепляют их, изверги, и выпускают, а те слепые от ужаса мечутся да разбиваются о деревья и стены домов, а нелюди ржут во все горло. Этому «счастливчику» повезло, успели, только одного глаза лишить. Было у меня огромное желание удавить подонков, пока ещё маленькие и бед больших не натворили, но бог миловал. Изловил и только выпорол, да передал мимо проходившему ксёндзу. Пусть он попробует их души черствые оживить, но, думается мне, все это без толку, – заговорил Якуб в своей обычной манере так, будто сам с собой человек разговаривает, и мысли свои вслух произносит для пущей убедительности их правоты.

Закончив с птицей, Якуб поднялся с подопечным в своих огромных ладонях, в которых того даже не было видно, и отправился в боковую пристройку к своему дому, где он организовал что-то вроде больничной палаты, в которой выхаживал своих разношёрстных и разномастных пациентов. Проходя по комнате, он все приговаривал, разглаживая голубиный хохолок: «Вот и всё. Сейчас, милый, будешь отдыхать. Выхожу, тебя, парень, не волнуйся. Ещё полетаешь. Ясное дело, с одним то глазом, хреново, но всё же лучше, чем слепым то об стенку башку разбивать». Вернувшись в гостиную, Якуб снял халат, подошел к столу, и со словами: «Такие вот дела, дружище. И что делать – я не знаю. Ну, не топить же этих выродков при рождении, прости меня, господи, грешного. Люди же, вроде как», – быстро перекрестился и стал освобождать стол от медицинских принадлежностей. После чего застелил новую скатерть, принес из кухни для вечернего чаепития тарелки с овсяными оладьями, миску с медом и чайник со своим вкуснейшим духмяным травяным чаем.

– Говоришь, изверги из детей растут, а как же тогда твой соседский малец, кажется, Франтишек его зовут? Каждый день к тебе помогать приходит, видно, что от всей души заботиться о больных зверушках, в радость ему это занятие – жизнь спасать. Славный ведь паренёк растёт, – продолжил разговор Мартин уставшим голосом, наблюдая с недовольством сытого человека за тем, как Якуб расставляет посуду к чаю. Отказаться от еды в доме у Якуба было равносильно тому, что плюнуть ему в душу. Поэтому, направляясь к нему, Мартин заранее был готов к тому, что после ужина у фрау Зингер, ему придется перекусить ещё и у хлебосольного друга.
<< 1 2 3 4 5 >>
На страницу:
2 из 5