Курьёзы Комбинатора в тонких намёках на толстые обстоятельства

– Разъясняю тупым и убогим, пока с двухпроцентной скидкой, – ты, со своей «шваброй», не поставил «законникам» и обществу «Сексуальных меньшинств» положенные при вселении ёмкости со спиртными напиткам. Короче, по-французски с вас «Бутыльброд» по-русски или «МАГАРЫЧ» по-французски! А вообще-то настала пора вас потрогать за «вымя».

– Не надо меня трогать, я голодаю, – пропищал Клячкин, уклоняясь от волосатой руки Гуаношвилли, который чуть было не ухватил его за подтяжки.

– Вот сейчас я тебя прихвачу за красненькие резиночки и ты сразу обо всём догадаешься!

– Я доходчиво излагаю, друган? – спросил Квашкин соседа из 13-ой.

– Весьма! – и Гуаношвилли мотнул бритой головой, чуть не разбив лампочку над Клячкиной ячейкой, произнёс, – ладно, друган, не трать энергию, а зачитай наш ПРИГОВОР…

– Короче, Клячкин, твоя приступная халатность карается статьёй 138-ЗМ, – обнародовал Квашкин.

– Верно, карается! – подтвердил Гуано, – сказано кратко, но со вкусом!

– Но так нельзя! – стал возмущаться Клячкин, – вы не дооцениваете значения индивидуальности в нашем клубе!

– Ты что, индивидуально по фейсу желаешь схлопотать? – поинтересовался Квашкин. – Гуано, ты готов помочь уважаемому Каземировичу в этом вопросе?

– С большим удовольствием, вот только с тумбочки спрыгну.

– Что я вам сделал?.. Не надо меня за «вымя» и по фейсу. Я малокровный, но уже вроде-бы начинаю догадываться, – тихо пролепетал Мусик Каземирович, выдавливая из себя слова, с трудом перемещая язык в пересохшем пространстве, – и что мне нужно сделать, чтобы уйти от Закона?

– Вот это уже по теме деловой разговор, – повеселевшим голосом произнёс Гуано, шустро спрыгнув с тумбочки и, по ходу, громыхнув волосатой ладонью, как кувалдой по жестяному корыту, висевшему рядом на стене. Затем добавил, как нарушителю «Морского Закона» следует срочно «прописаться», уважаемый, или как тебя там?

– Да, кстати, совсем забыл, – подхватил возникшую мысль Квашкин, – уходя из туалета свет надо гасить и за верёвочку хотя бы иногда дёргать. Честно говоря, мне счётчик отматывать в обратную сторону бесплатно уже надоело, а тёте Моте смывать ваши «удобрения» в клозете!

Гуаношвилли, дослушав до конца приговор Квашкина, сквозь щель между передними зубами презритено пустил струйку желтоватой слюны «озонирующую» перегаром.

– Караул! Сейчас будут бить, но меня нельзя бить, я же малахольный, – прошептал Клячкин и зачем-то добавил, – а лампочка в туалете сама перегорела.

– А почему сразу не ввернул?

– Лампочки с собой не было.

– Последнее нам «до лампочки» – мы за нее вычтем, потом…

– В тройном размере! – добавил Гуаношвилли, – а побьём мы тебя, Каземирович за нарушение «ЗМ», если не дашь срочно четвертак на первач, то есть на твою «прописку»… – с подругой.

– Мой друган доходчиво излагает или пояснить? – поинтересовался Квашкин.

– Нате, нате, подавитесь – сразу отреагировал Клячкин, обрадовшись перемене темы, доставая, трясущимися рука-ми, мятые купюры из внутреннего кармашка трусов в горошек. – Почему не дать на благородное дело.

– Тогда временно отложим твоё погребение, – снисходительно произнёс Гуаношвилли, забирая мятые купюры. – Да, совсем было упустил, раз ты, Каземирыч, голодаешь и заодно не пьёшь, то не расстраивайся, если мы, с моим друганом, твою долю перепишем на наш счёт и оприходуем.

– Надеемся, что с Божьей помощью мы с твоей долей справимся, – обнадёжил Квашкин.

– Я на вас надеюсь. Вы справитесь. непременно справитесь! Премного благодарен за поддержку в серьёзном семейном вопросе, – Клячкин резко мотнул лохматой головой и, поднимая, упавшие очки в красную крапинку, вытащил из носка заначку, при этом незаметно проглотил слюну, накопившуюся при упоминании о пище.

– Значится так, господа или как вас, товарищи Клячкины, – произнёс Квашкин, – подводя черту нашей «приятной беседе, прошедшей в дружественной обстановке», вам следует через полчаса явиться с закусью в «Красный уголок». Мой друган Гуано сам позовёт кого посчитает нужным. Всех собирать не будем.

– Друган, ты, пожалуй, прав. Действительно сегодня всех собирать не следует, ведь это пока не похороны, и нам больше достанется, да и вам расходы увеличивать не с руки, но мы вас всё-таки предварительно «обмоем»!

– Бай, бай, до встречи под столом «Красного уголка», – и приветливо помахав волосатой рукой Гуаношвилли удалился…

Клячкины сидели долго молча, как под гипнозом, ошарашенные новыми житейскими обстоятельствами. Наконец Клёпа первой вышла из «пике» и, выдержав паузу, спросила, как бы продолжая прерванный разговор: «Ну и что же ты, Мусик, для нашей семьи полезного сделал?

– Я?

– Ну да, – ты, как герцог Клячкин-Наварский, что сделал?

– Но, ну, но…, – он колебался стоит ли сообщать сейчас об этой его тайне.

– Ну раз запряг, – трогай! – вдохновляла Клёпа.

– Ну вот, например, я на днях приобрёл дополнительно, на всю нашу сумму, от продажи последней квартиры, акции «Три Ку-Ку», зная, что в ближайшее время ставки резко возрастут! И наконец-то исполнится наша голубая мечта.

– Ого! Не вероятно! – мгновенно оценив ситуацию, примирительно произнесла Клёпа. – А что так долго молчал?

– Хотел сюрприз преподнести.

– Какой ты у меня талантливый, скрытный и хитренький! – нежным голосом произнесла Клёпа, а про себя подумала, – видимо я его не до оценила и слишком рано стартанула. Да… фальстарт как-то надо загладить, а то останусь ни при делах и без акций.

– Да, я такой! – бодрым голосом произнёс Клячкин.

– Хорошо, уговорил речистый! – примирительно произнесла она, – я остаюсь… ещё на пару недель.

– Нет! Только на всю оставшуюся жизнь!

– Это с какого бодуна? – она решительно махнула рукой. – Не дождёшься! Только на две недели, включая день приезда и отъезда.

– Тогда я продолжу голодовку до полной победы, – но сделав гордый вид и очередную соответствующую запись на листочке, предварительно послюнявив чернильный карандаш, с указанием времени и номера серьёзного очередного предупреждения, Клячкин произнёс уже более дружелюбно, – ну что, Клёпочка, раз общество требует, значит будем «прописываться». Бери закусь и пошли в «Красный уголок» отстаивать наш «Уголок», а точнее эту нашу уютную «Ячейку общества»!..

Эта «Ячейка общества» располагалась в двухэтажном воробьянинском особняке – дома №28, самого предводителя дворянства, Ипполита Матвеевича Воробьянинова. Точнее – того самого «Кисы», с которым Великий комбинатор объединил усилия для поиска сокровищ мадам Петуховой…

Бывший Старгубстрах в этом доме, на первом этапе экспатриации ещё в двадцатые годы, разместил государственную богадельню, где старушки, живя на полном пансионе, совершенствовали свои голосовые данные. Об этом также свидетельствовала обветшалая вывеска «СССР, РСФСР. 2-Й ДОМ СОЦИАЛЬНОГО ОБЕСПЕЧЕНИЯ СТАРГУБСТРАХА», до сих пор прикреплённая латунными шурупами к стене этого красивого особняка, породнившаяся с другими новыми номерами и вывесками, весящими рядом.

В послевоенные годы особнячок отреставрировали и приспособили под городское «Общежитие студентов и работников пищевой промышленности», но только для студентов и работников пищевой промышленности, приглашённых на работу по лимиту.

Дом сразу стал образцово-показательным. По особому распоряжению Совмина, была выделена одна из больших квартир общежития под «Красный уголок», потому что там располагался санузел, совмещённый с ванной комнатой. Учреждение «Красного уголка», до «ветра перемен», справедливо считали делом общественно-политическим, серьёзным и важным. Здесь проводили политзанятия, награждали победителей соцсоревнований, хранили подшивки газет и обсуждали насущные вопросы.

В красном углу, на самом почётном месте, красовалась тумбочка, с бюстиками вождей разных периодов и переходящее знамя.

Стены были увешены грамотами трудящихся за их достижения в работе и учёбе. Здесь же на почётной доске, красовались лица заслуженных работников, а ниже располагались вымпела победителей соцсоревнований.

Рядом с вымпелом «За победу в соцсоревновании», в бронзовой рамке располагался «Патент», полученный ещё в Менделеевские времена группой одарённых студентов, свидетельствующий об их особом праве на производство крепких и благородных напитков…

Ветры случались разные – менялись бюстики и флагштоки, а старинный колокольчик продолжал звенеть, как и в эпоху Воробьянинова, оповещая приход очередного пешехода, по ступенькам, которые еще помнили подошвы лаковых штиблет с замшевым верхом апельсинового цвета, но без носков, самого Великого Комбинатора – турецкоподданного Остапа-Сулеймана-Берта-Мария-Бендер. Кстати, эта «без носочная» мода вновь претендует на место в строю у современной молодёжи.

В наступившую эпоху, используя «сквозняк перемен» и своих сокамерников, общежитие прихватизировал Кнырик Иван Разгильдяевич. В целях сокрытия своих тёмных дел, он принял на себя управление домом, проводя в нём реконструкцию и нововведения. По ходу «пьесы», Иван Разгильдяевич, на сходке «условно-уголовных вольнонаёмных», переименовал образцовое городское «Общежитие студентов и работников пищевой промышленности», в общагу «Законников и сексуальных меньшинств». Официальной вывеской он обзаводиться не стал – для конспирации, что позволяло ему уходить от непредвиденных затрат и налогов.