Бизерта

Константинополь

На другой день после выхода из Севастополя ветер посвежел и на пока еще небольших волнах появились белые пенистые барашки. А уже на следующий день разразился жестокий шторм. Вздымались высокие волны, вдоль которых тянулись пенные шлейфы срываемых порывами ураганного ветра верхушек волн.

Командир и старший офицер «Гневного» были на мостике, удерживаясь за планширь* его ограждения, чтобы не упасть при резких кренах корабля, когда палуба уходила у них из-под ног.

– Нам-то, Степан Петрович, еще ничего, – громко произнес старший офицер, стараясь перекричать завывания ветра, – а вот экипажи наших малых миноносцев времен еще Русско-японской войны хлебнут лиха по полной программе. Ведь у них водоизмещение-то почти в пять раз меньше нашего.

– Ничего страшного, Владимир Аркадьевич. Эти миноносцы хоть и не так велики, но довольно остойчивые, способные противостоять стихии. Мой старший брат командовал одним из таких в Порт-Артуре и, как рассказывал мне, попадал и не в такие переделки. Да что там – миноносцы времен Русско-японской войны, когда он же, командуя одним из первых миноносцев этого класса кораблей типа «Або», этим карликом по сравнению даже с миноносцами, о которых вы упомянули, смог четверть века тому назад привести его в составе Средиземноморской эскадры под командой адмирала Макарова* в Порт-Артур. Каково?!

– Я, Степан Петрович, склоняю свою далеко еще не седую голову перед мужеством моряков его экипажа…

– Но заметьте, Владимир Аркадьевич, – продолжил командир, в очередной раз успев ухватиться за планширь ограждения мостика при резком крене корабля, – что эти миноносцы, преодолевая разгулы стихии, были-то все-таки на ходу. А вот за «Жаркого», честно говоря, беспокоюсь – ведь он с разобранными машинами, без электрического света идет на буксире у плавмастерской «Кронштадт». И швыряет его сейчас с борта на борт так, что не приведи Господи. Да что это я, собственно говоря, распинаюсь перед вами? – удивился он сам себе. – Ведь вы же и сами опытный моряк и знаете это не хуже меня. А посему лишь молю Всевышнего, чтобы выдержали его буксирные тросы. Иначе…

И Степан Петрович, сняв фуражку, перекрестился.

– А тут к тому же, – озабоченно продолжил он, – по распоряжению командующего флотом его командира и старшего офицера, поскольку эсминец идет на буксире, перевели на время перехода из Севастополя в Константинополь на один из транспортов, оказавшийся практически без командного состава. Дело-то, конечно, нужное, однако «Жаркий» сейчас находится под командой лишь старшего инженера-механика, оставшегося верным своему кораблю, в отличие от его механиков, сошедших на берег. Правда, Бантыш-Каменский – офицер толковый, – уточнил командир.

Старший офицер, вздохнув, неопределенно произнес:

– В море-то всякое бывает, Степан Петрович… А в жестокий шторм может произойти и такое, что не приведи Господи.

Тот согласно кивнул головой.

* * *

Выйдя поздним вечером в море, огромный «Кронштадт» вел на буксире «Жаркий», а за ним еще два катера – истребителя подводных лодок и парусную яхту, но уже без экипажей.

Неожиданно корабль вздрогнул от сильного удара, чуть было не став, по образному выражению его команды, на дыбы. Все тут же выбежали на верхнюю палубу: море в огнях, мечущиеся лучи прожекторов, крики о помощи, резкие команды…

Как выяснилось позже, болгарское судно «Борис» водоизмещением около двух тысяч тонн с беженцами из Севастополя на борту по каким-то причинам стало выполнять неожиданный маневр и оказалось прямо перед носом «Кронштадта», и тот врезался в его борт, несмотря на то что оба судна были хорошо освещены. «Кронштадт» тут же дал задний ход, и «Жаркий», продолжавший движение по инерции, врезался под его нависающую над уровнем воды корму. В течение нескольких мгновений радиоантенна и рея большой мачты рухнули, шлюпки были раздавлены, рубка помята.

«Борис» же, протараненный «Кронштадтом», стал погружаться. Французский буксир, сопровождавший колонну русских судов, принял сигнал «SOS», поданный «Борисом», и, подойдя к тонущему судну, спустил шлюпки для спасения людей. В то время как «Кронштадт» уже сделал это.

Однако на этом неприятности для «Жаркого» не закончились.

Погода портилась, а на другой день разразилась буря. С восходом солнца сигнальщики миноносца доложили, что парусная яхта за его кормой исчезла. Шторм оторвал и истребителей, но так как людей на них не было, их и не стали искать.

Главный боцман первым заметил, что один из двух буксирных тросов, идущих от кормы «Кронштадта», лопнул.

– Выдержит ли второй? – заволновался старший инженер-механик.

– Может быть, выдержит, а может быть, и нет… – неопределенно пожал плечами боцман, так как старый моряк знал, что в море никогда нельзя ни в чем быть уверенным.

И все-таки и второй трос лопнул. Это все сразу же почувствовали, так как от беспорядочной качки стали кататься по палубе помещений вещи и мебель, а стоять, не держась за что-либо, стало невозможно. И «Жаркий», без действующих машин, без света, беспомощный, остался один в разбушевавшемся море, в то время как громада «Кронштадта» удалялась в темноте ночи…

Моряки миноносца, стараясь удержаться на скользкой палубе, изо всех сил кричали «Кронштадту» вслед, но ветер уносил их отчаянные крики. И тогда старший гардемарин Хович, отбросив в сторону ставший бесполезным рупор, выстрелил из ракетницы. Красная ракета взметнулась ввысь и тут же была унесена порывом ветра в сторону. Но этого оказалось достаточно: исчезновение «Жаркого» заметили на «Кронштадте».

Он грузно возвращался, медленно переваливаясь с борта на борт, разыскивая в бушующих волнах маленький, по сравнению с ним, миноносец, освещенный только полудюжиной свечей, слабо подсвечивающих его иллюминаторы. Трудный маневр в штормовую темную ночь для транспорта его размеров.

Боцманской команде потребовалось много умения и терпения, чтобы снова завести концы. В кромешной тьме, исчезая иногда из глаз в пенистых брызгах, матросы упорно снова и снова заводили буксирные тросы. Ведь свой прожектор бездействовал, а от попытки осветить бак* «Жаркого» прожектором с «Кронштадта» пришлось отказаться, так как его мощный луч слепил глаза матросов боцманской команды миноносца. И все-таки, несмотря на все трудности, буксирные тросы были заведены.

Но шторм продолжался, и еще четыре раза тросы рвались. И каждый раз надо было снова искать «Жаркий», терпящий бедствие.

В то же время «Кронштадт» перевозил 3000 человек, и очень ограниченное количество угля в его бункерах позволяло ему только-только дотянуть до Константинополя. И он уже больше не мог расходовать драгоценный уголь на поиски «Жаркого». Поэтому его капитан отдал приказ переправить экипаж, пассажиров и ценные вещи с «Жаркого» на «Кронштадт». И миноносец был пришвартован к огромному борту «Кронштадта».

Женщины и дети, которых было около тридцати человек, с трудом удерживались на качающейся, залитой водой его палубе. А ведь им надо было подниматься по веревочным штормтрапам*, болтающимся над бушующим морем, вдоль высокого борта «Кронштадта»…

Матросы миноносца с детьми на руках, стараясь удержать равновесие, поднимались по вертикальным шатким штормтрапам вдоль борта, а к ним, перегнувшись через фальшборт*, уже матросы «Кронштадта» тянули свои руки, чтобы принять детей из их рук на его устойчивую палубу. И никто из ребят не упал в воду!

А в это время матросы боцманской команды завели новые буксирные тросы. Главный боцман Чмель, несмотря на протесты старшего инженера-механика, решил остаться на «Жарком», на котором служил с момента его спуска со стапелей верфи на воду. Он, конечно, знал, что на этот раз, в случае если буксирные тросы не выдержат, миноносец будет брошен. И для него теперь оставалось только одно: молиться святому Николаю-угоднику. Он даже по совету одного из его предков, данному ему когда-то, опустил на лине* за борт в бушующее море икону святого покровителя моряков.

И последний трос выдержал! «Жаркий» на буксире «Кронштадта» дотянул-таки до Константинополя.

* * *

Через несколько дней на рейде бухты Мода при входе в Мраморное море появились первые русские корабли. Изумленные турки увидели на кормовых флагштоках Андреевские флаги, но не победительницы России, а России в изгнании. Французские флаги, поднятые на их мачтах, молча свидетельствовали об этом…

Наконец здесь собрались все 120 боевых кораблей и торговых судов бывшего Черноморского флота, эвакуировавших около 150 тысяч человек. Армада, не имевшая примера в мировой истории, недосчиталась лишь двух кораблей.

Эскадренный миноносец «Живой», близнец «Жаркого», выйдя из Керчи под командой лейтенанта Нифонтова, не прибыл в порт назначения. Когда миновали последние сроки ожидания, на его поиск были посланы суда, которые вернулись ни с чем. Очевидно, он погиб в морской пучине во время шторма. На борту эсминца находилась небольшая команда и около 250 пассажиров, главным образом офицеров Донского казачьего полка.

Еще одной потерей стал катер «Язон», шедший на буксире парохода «Эльпидифор». Ночью его команда, насчитывавшая 10–15 человек, видимо, большевистски настроенных, обрубила буксирные тросы и вернулась в Севастополь.

Теперь беженцам оставалось только ждать своей дальнейшей участи. Но каким тяжким было это ожидание для тех, кто на перегруженных кораблях был лишен самых элементарных удобств! Ведь еще в первую ночь после погрузки в тишине заснувших кораблей по темным трюмам, по бимсам* казематов и кубриков выползали старые и молодые рыжие и черные крысы и, шевеля усами и сверкая красными глазками, пошли в ночной дозор, осматривать что-то новое, появившееся на их кораблях: есть ли чем поживиться? С ужасом смотрели на них бедные женщины и дети, которым было не до сна в эту страшную ночь. Они, которые так боялись и малой серой мышки, увидали этих гигантских крыс: «Боже, куда же деваться?!»

– Не бойтесь, барышни, они не кусаются, – утешали их привычные матросы.

Как, к примеру, размещались беженцы на «Владимире», большом пассажирском дальневосточном пароходе, который, будучи рассчитанным на три тысячи человек, имел на борту двенадцать тысяч?! Голод, отсутствие гигиены, начинающиеся эпидемии не позволяли долго ждать.

На всех русских кораблях и судах были подняты желтые карантинные флаги, которые запрещали кому бы то ни было сход на берег.

« Продержите пароходы еще неделю, и не понадобится хлопот по размещению беженцев. Все они разместятся на кладбище», – отмечалось в местной прессе.

« Стон и ужас стоят на Босфоре», – писал другой репортер.

После продолжительных переговоров с представителями стран Антанты, отнюдь не заинтересованных в сохранении независимой мощной эскадры, барон Врангель вынужден был дать письменное обязательство: « Отдавая себе отчет в том, что Франция – единственная держава, признающая правительство Юга России и оказавшая ему материальную и моральную помощь, я отдаю мою армию и мой флот и всех, кто за мной последовал, под ее покровительство. Я рассматриваю также эти корабли как залог в уплату тех издержек, кои предстоят для оказания первой помощи, вызываемой текущими событиями».

Французское правительство признало свои обязательства по отношению к правительству Юга России. В то время как Англия заявила о своем нейтралитете в этом вопросе, указав, что вся ответственность ложится на Францию, которая, дескать, признала правительство Врангеля.

В результате переговоров с представителями Балканских стран было решено армейские части интернировать в Галлиполи на одноименном полуострове у пролива Дарданеллы, донских казаков – в Чатальдже к западу от Константинополя, а кубанцев – на острове Лемносе. Турция, Сербия, Болгария, Румыния и Греция согласились принять гражданское население. Оставался флот.

21 ноября Черноморский флот был реорганизован и переименован в Русскую эскадру, состоящую из четырех отрядов, во главе с командующим вице-адмиралом Кедровым. И хотя эскадра и испытывала недостаток в личном составе, в топливе и припасах, все же представляла собой внушительную силу. Ведь в ее состав входили новейший линейный корабль «Генерал Алексеев», старый броненосец «Георгий Победоносец», крейсера «Генерал Корнилов» и «Алмаз», дивизион эскадренных миноносцев, дивизион подводных лодок и ряд вспомогательных судов. В том числе плавмастерская «Кронштадт» и база подводных лодок «Добыча».

* * *

Несмотря на то что на большинстве судов были подняты желтые карантинные флаги, запрещавшие их командам и пассажирам сход на берег, Степан Петрович с Ольгой Павловной смогли все-таки побывать в городе. Ксения же, сразу как-то повзрослевшая за время перехода сюда из Севастополя, не хныкала, что ее, мол, родители не берут с собой, а оставляют на корабле. Она за даже непродолжительное время пребывания на миноносце уже твердо поняла, что приказ есть приказ, и раз говорят, что нельзя, то, стало быть, нельзя, несмотря на то, что и очень хочется.

Из Константинополя, по-турецки – Истамбула, они вернулись, находясь под впечатлением от этого города, который для русских всегда был сказочной Византией. Чего только стоило, например, одно лишь посещение Айя-Софии, бывшего патриаршего православного собора Святой Софии Константинопольской, всемирно известного памятника византийского зодчества, символа золотого века Византии. Оживленный многонациональный восточный город, а теперь полностью находящийся во власти союзников-победителей, эскадры которых стояли в водах Босфора.