Hits Collection from «AwerHouse» for Central Asia. for Central Asia

Маша согласилась, чтобы Женя пришел – скорее от безразличия, чем из-за чего-то еще. Аня продолжала, говорила, что Рома ревновал ее к Жене, хотя ревновать тут не к чему, Женя настолько ей непонятен, что у нее пропало желание его разгадывать – и его рукопись, в котором он пытался выставить себя еще непонятнее, убедила Аню в правильности не начинать пытаться.

– Мне сложно влюбиться в то, чего я не знаю, – говорила Аня. – А Роме было несложно ревновать к неизвестному. Слава Богу, «было». Сказал, что перестал, и я ему верю. Вести себя стал, как… – Аня не договорила и спросила о платье, что именно, по мнению Маши, должно в ее платье быть. Маша сказала, что платье должно быть желтым, а нюансы – фата или вуаль, со шлейфом или без – значения не имеют.

Слава Богу, «было».

Эти слова часто звучали в голове Маши. Даже на девичнике, когда она так искренне расхваливала Яна подружкам из университета, словно рекламируя его, что Ульяна вслух заметила, что не следует ее братом откровенно соблазнять девчонок.

– Твой брат теперь мой! – заявила Маша, как на игрушечной дуэли. – Что хочу с ним, то и делаю!

А сама подумала грустно: «Чего хочу, на то и не решаюсь». А рассказ Ани про Женю так и вовсе сделал последние ночи Маши бессонными. Маша поняла, что раз Рома перестал ревновать Аню к Жене, то Аня не так для него важна, а раз Аня не так для него важна, следует, что важна для него она, Маша. Редко какая догадка бывает и счастливой, и грустной одновременно. Маша не считала ее надуманной. Для нее все было просто. Отсутствие ревности к одной – равняется любви к другой. Лишь в редкие минуты она прозревала, понимая, что перестала мыслить критически от желания расстаться с Яном в желании начать встречаться с Ромой. В эти же моменты она переставала считать Яна заслуживающим ее несуществующей любви – она ненавидела его, прежде всего за то, что не могла все время ненавидеть себя. О таких чувствах Маше было вспоминать неловко. Чтобы так больше не думать, она взяла у матери желтый образок с Николаем Чудотворцем и начала ему молиться, с ужасом себя при этом чувствуя ближе к Тане, чем к Яну.

Sensitif?? 04:35

Часа через три воскрес, как ни в чем не бывало, и поехал в школу. Что меня на это толкнуло? Желание перечить Ляндинису, конечно.

Я сказал водителю желтого автобуса заветную фразу (Ко Льву Снислаичу), и фраза эта сработала. А раз работает для меня, то работает и для Бельчагина с Кривко-Гапоновым, весело решил я и бесплатно доехал до школы. Я, кстати, впервые ехал не в пустом автобусе, а со спешащими на занятия детьми. Они, понятно дело, смотрели на меня, как на переростка, безнадежно тупого и потому восьмой год подряд остающегося на второй год. Я же, окрыленный вчерашними танцами, беззаботно улыбался им в ответ. Кое-кто из них улыбался тоже, отвечая на мою улыбку. Приятно, когда не зло, а добро в этом мире идет по кругу.

Прибежав в школу и повторив охраннику заветную фразу (не буду добавлять, вы и так поняли, что она сработала), я сбавил темп и уверенно зашагал к восьмому кабинету. По пути я наткнулся на кучку младшеклассников. Они суетливой толпой розовых попрыгунчиков толкались около зеленых лавок и желали знать, кто же будет заменять Ларису Васильевну, и будет ли сегодня урок музыки. Знакомые имя и отчество заставили меня остановиться и задуматься – куда же пропала красавица-Лора? Заболела? Да не дай Бог! А как же информация о Линдянисе? Надеюсь, Катя сможет навестить Ларису, если та действительно заболела, и выпытать у нее всё, что я хочу знать.

Успокоившись последним, я возобновил свой путь к восьмому кабинету, но навстречу мне вышла красивая блондинка в строгой форме, как в викторианских девичьих заведениях. Я прошел мимо нее, следом же услышал детское и неровное: «Здравствуйте, Ирина Александровна!» и строгий форменный голос учительницы:

– Здравствуйте. Пятый «Б»?

Ученики утвердительно забормотали. Я же остановился, прислушиваясь.

– Лариса Васильевна заболела, урок проведу у вас я. Поднимайтесь в тридцать восьмой кабинет. Я схожу в учительскую за журналом. И не шумите.

Дети пошли в мою сторону, а Ирина Александровна – в противоположную. Я помнил, что учительская находится на втором этаже, поэтому быстрым шагом, словно убегая от приближающегося пятого «Б», пошел к лестнице, чтобы воспользоваться круговой планировкой школы для перехвата Ирины Александровны ДО ее проникновения в учительскую.

Пока я шел, прозвенел звонок на урок. Это сыграло мне на руку – коридоры опустели, никто не смог увидеть меня, а если бы и мог, заветная моя фраза была бы тут как тут. Я уже приготовился ее озвучить Жанне Александровне, подвернувшейся прямо около учительской, но она не придала моей фигуре особого значения и просто прошла мимо. Я замер у самых дверей, в ожидании строгой фигуры за поворотом. Из начальных классов – возле учительской были лишь они – шел неясный гул, иногда он обрывался накрывающим этот гул, словно пожарной тревогой, голосом учительницы. Я не хотел, чтобы из классов кто-то выходил – я понимал, что это собьет мой настрой. Я так уперся своим нутром в ожидание чьего-то вмешательства, к примеру, израильской стражницы, ловящей меня за руку, что проглядел Ирину Александровну. Она уже вошла в учительскую. Поняв это и надеясь, что кроме нее там никого нет, я вошел туда и чуть не врезался в уже собирающуюся уходить Ирину. В ее руках был журнал, а в синих глазах – непонятное, похожее на брезгливость, чувство.

– Вы ученик? – спросила она недоверчиво. – Или учитель?

Она увидела мою кожаную куртку, не самую чистую, прямо скажем, и сном всклокоченные волосы и сама же ответила:

– Ученик.

– Не угадали, – сказал я. – Я нищий. Ветер корону с главы моей сорвал, трон сокрушил, тем самым власти меня лишил. А славу мою другие забрали.

Синие глаза требовали пояснений, и их им дал я:

– Я к Ларисе Васильевне. Она меня частенько кормила.

Ирина Александровна сделала то, чего менее всего я ожидал – улыбнулась.

– Врете, молодой человек, – сказала она. – Вы плохо знаете Ларису Васильевну. Как вас вообще сюда впустили?

– Как обычно. Я сказал охраннику: «Ко Льву Станиславычу». И этого хватило.

Руки с журналом дрогнули, а в синих глазах я увидел ошеломление – или страх?

– Меня Лариса Васильевна выучила так говорить, – добавил я.

Неясная тень сошла с ее длинноносого лица, и ее отсутствие смягчало черточки и морщинки, делало их более свободными.

– Я… я могу с вами поговорить. Вы ведь Ларису Васильевну хотели?

Я кивнул.

– Да. Насчет покормить – извините, не могу. Но поговорить по поводу Ларисы… Васильевны – да, вполне. Но сейчас у меня урок, дети ждут, посидите в холле, что ли… да, в холле, я вас там найду.

Я вновь кивнул. Она просила меня назвать свое имя. Я назвал.

Мы вышли из учительской. У самой лестницы расстались – она пошла наверх, в тридцать восьмой кабинет. Я – вниз, к коридору, благозвучно прозванным ею «холлом». Я сел на зеленую лавку, на которой обычно сидят ученики, когда к уроку не приходит учитель, и невидящим взором уперся в доску, на которой висели школьные рисунки, посвященные первым дням весны и восьмому марта. Охранник, старый усатый мужчина без единого намека на седину, иногда отрывался от своего кроссворда и поглядывал на меня с подозрением, но так мне ничего и не сказал. Я думал об Ирине Александровне, очевидно строгой учительнице, которая услышав «Ко Льву…» и так далее, сразу же обратилась в трогательную ученицу с розовым портфелем, которая не выучила урок.

В школу пришел Бельчагин. Я уткнулся лицом в ладони, чтобы он меня не заметил, и, кажется, да – он подумал, что я очередной одиннадцатиклассник, сказавшийся больным. Я услышал заветную фразу, произнесенную его грубым голосом и тяжелые шаги, звучащие на школьному полу, как на казарменном. Полная фигура Бельчагина со спины едва ли лучше выглядела, чем спереди, и маршрут этой фигуры давал мне понять, что движется она в сторону восьмого кабинета. Что они, интересно, там делают? Поминают Сашу Рори? Слушают за фальшивые монеты споры Ляндиниса и Стайничека? Или же, избавившись от меня, занимаются именно тем, ради чего их и созвали? Быть может – борьбой? Я вслух усмехнулся. Охранник бросил на меня вряд ли попавший в меня взгляд и вновь склонился над кроссвордом. Движения его усов словно переваривали очень сложную мысль. Бельчагин не мог слышать моего смешка – да и для меня его фигура была уже вне досягаемости. Правда, в самый последний момент я увидел какой-то блеск за поясом Бельчагина, но он сразу же исчез, так что я подумал, что блеск мне просто привиделся. Техничка в синем халате подметала пол. Стрелки часов на стене показывали «8:45», но я помню, что школьные часы всегда отстают. Было тихо. Никого другого не было.

Каюсь – мне очень хотелось пойти вслед за Бельчагиным, рывком раскрыть дверь восьмого кабинета, чтобы пройти мимо шокированных моим появлением парубков, стать перед начальственным профилем Линдяниса и плюнуть в него словами: «Что у вас здесь происходит?», но этим, думал я, я подставлю прежде всего себя. Я уверен, что моя новая встреча с Ляндинисом станет для него доказательством, что именно я убил Сашу Рори. Я знал, что даже сейчас у него я первый на подозрениях, особенно после того, намеренно запоротого мною, стихотворения, и думал, что болезнь Ларисы – не болезнь вовсе, что ее отсутствие связано если не со смертью Саши Рори, то с деятельностью Линдяниса точно. Ирина Александровна дала мне это ясно понять. Скорее не она, а ее реакция на слова «Ко Льву Станиславычу». В этой реакции я увидел скрытый протест, направленный против учителей, потакающих Ляндинису. А все они, учителя, и с ними же и охранник, и водитель автобуса, и даже вот эта техничка, подметающая сейчас пол – все знают о тайной деятельности Линдяниса и даже если не знают ее суть, то знают точно, что эта деятельность имеет место быть, и не мешают этой деятельности осуществляться. И она, эта деятельность, точно ненормальная, в плохом смысле слова, иначе, зачем ее скрывать?

– Поможешь? – окликнул меня охранник.

Я тупо на него посмотрел.

– С чем?

– Один из двенадцати малых пророков. Малых – в кавычках. Был изгнан в Иудею по требованию Амасии. Четыре буквы.

Я смотрел на охранника, как на врага. Он не увидел в моих глазах неприязни – а пояснял причину, по которой решился просить помощи в разгадке слова:

– «Крота» в «Союзпечати» не было, был вот этот мудреный сканворд и чайнворды – не чайнворды же брать?

Я представил всю деятельность Ляндиниса огромным сороконогим чудищем, покрытым желтоватой слизью. Если Линдянис был в этом чудище головой, то охранник был одной из его ног. А безмозглые по определению ноги должны отвечать за вину головы.

– Амос, – ответил я охраннику.

9

У гаража я оказался вовремя. Тютелька в тютельку. Почему с Юлей мне не удавалось быть таким пунктуальным? Я подходил к гаражу; в это же время к нему подъезжала Катя. На своей машине подъезжала. Марку я не скажу, значок я не искал, могу лишь сказать, что это маленькая зеленая иномарка эконом-класса.

– Привет! – сказал я, садясь с ней рядом.

– Привет, лейтенант! Узнал что-нибудь о монетах?

Я покачал головой и к этому добавил:

– Ну, раз ты упомянула, я сегодня виделся с Илзе. Она очень красивая. И я не шучу.

Катя, закурив (да, она курила), отреагировала на это пожиманием плеч, мол, вкусы у всех разные, а я продолжил: