Свободные пьесы

ЖЕКА. К нашим маньякам у меня отрицательное отношение. К Чикатило, например. Да, там есть забавные вещи. Например, было казнено несколько человек, которые признавались в его преступлениях, и так далее. Но вообще Чикатило – мерзкий старикашка, а его история – мясницкая, гадкая и гнилостная, и при этом совершенно российская. Причем в худшем смысле, из области мягкой мебели, обоев с золотыми разводами и новогоднего стола с салатами. А Джеффри Дамер – от него какое-то сияние исходило. Когда я читаю о таких людях, как он, то вспоминаю о тибетских демонах в коронах из черепов, многоруких, многоглавых, одиноких, танцующих на горах мертвых тел. Если бы я не стал художником, моя история могла бы кончиться такой же ерундой. Я, конечно, сейчас немного лукавлю, стараюсь понравиться тебе. Но при этом я понимаю логику Дамера, понимаю, что он пытался найти внутри всех этих людей. Что-то сияющее холодным светом, что-то вечное. Думаю, ему надоела эта история расставаний, история утраты. Потому что в этой космической пустоте, вакууме хочется прижаться к чему-то, но в тепле быстро разочаровываешься – все это слишком мимолетно, слишком быстро прогорает. Холод в этом плане честнее.

ИРИНА АНТОНОВНА. И знаете, напрасно так уж уповают на то, что устами общественности глаголет истина. Это необязательно так. Очень часто право совсем маленькое меньшинство.

СТЕЛЛА. Я считаю, что сейчас время концептуального искусства, мне кажется, что «поднадоело» совсем другое искусство – салонное, поверхностное, декоративное. Современный мир требует размышления, а не посмешища. Я считаю, что в мире достаточно художников, которые «мощно» высказываются. Что же касается российского искусства, то я думаю, что у нас тоже есть талантливые художники

ЖЕКА. Некромант Анатолий Москвин, который выкапывал детские трупы и делал их них кукол в масках, не так прост. Я думаю, что, как ни странно, это самый интересный художник в России – за последние тридцать лет точно. А может быть, и дольше. Про него одного можно записать отдельный текст.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Вообще, мне нравится в нашем разговоре молчание. Эти длинноты – это пролетающие ангелы.

(Пауза, музыка, некоторые танцуют, мужчины пьют, дамы заняты делом.)

ИРИНА АНТОНОВНА. Смерть. Вы, наверное, не поверите, я очень спокойна. Главное, что я абсолютно не думаю о ней. Несколько раз я задиристо говорила «Я никогда не умру». Ну это больше так, чтобы шокировать собеседника. Да, смерть неизбежна, она непременно придет. Но когда вы исчезли, вы исчезли, а пока вы живы, вы живы. Вы же не почувствуете момент перехода. Единственное, чего я опасаюсь, это стать кривой, косой, недвижимой, парализованной и – кому-то в тягость. А мне некому быть в тягость. За мной никого нет.

ЖЕКА. Меня задевает тема бессмертия, потому что я в него верю. В детстве перед сном я часто проектировал свою гробницу – как она должна выглядеть, охраняться и пребывать в абсолютной вечности, неподвижности. Каждая моя выставка – это такая гробница. Совершенный законченный мемориал.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Я – мертвый художник, законченный. Мне очень интересно смотреть на свой труп со стороны. У меня продолжается просто жизнь. Вряд ли я что-нибудь ещё открою или создам как художник. Я имею в виду внутренние открытия, не в смысле инновативности, а в смысле, чтоб катарсис был.

ЖЕКА. Я не верю в смерть. Но давайте поговорим о материалах. Они же меняют всё. С тканью или керамикой все строится вокруг наращивания материала, его вытягивания. Дерево, наоборот, – отсекание лишнего. А для вас материал – человеческое тело?

ЗВЕЗДОЧЁТ. Как сложились, так и разложились. Старость!

ДАША. К праздникам многим хочется сделать что-то хорошее, и оформление ежемесячного пожертвования небольшой суммы, даже эквивалентной чашке кофе, может стать отличным добрым делом, которое растянется на весь новый год. Детский хоспис – одна из организаций, которую я сама поддерживаю небольшим баблом, и, мне кажется, что если минимумом усилий можно сделать чью-то жизнь менее тяжелой, стоит этим воспользоваться.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Я за то, чтобы русская школа великого европейского реализма, наша Академия несла хоругвь святости русского искусства. И я горжусь, что моя галерея – самая посещаемая. А на так называемое современное искусство, где иконой является Черный квадрат Малевича, ходит очень мало народу: это никому не интересно.

ИРИНА АНТОНОВНА. Я понимаю работы Уорхола – как и «Черный квадрат» Малевича – не как произведение искусства. Что такое «Черный квадрат»? Манифест. Конец искусства. Но у Малевича есть и другие картины. Я многое понимаю и люблю в абстрактной живописи. То же самое у Уорхола. Для меня эти фотографии Мэрилин и банки консервные – не искусство, а формула, жест, заявление».

ЖЕКА. Тот же Павел Филонов, на мой взгляд, интереснее Кандинского, но на Западе его просто не знают, потому что он мало выставлялся и не продавал свои работы.

СТЕЛЛА. Открыв галерею, я показала не русское искусство, а произведения Уорхола, Вессельмана и Баскиа. Потому что до этого в Москве была лишь одна выставка Энди Уорхола, а Вессельмана и Баскиа никто в глаза не видел. До сих пор в России нет ни одного музея, в коллекцию которого вошли бы работы Уорхола и Баскиа. В России на тот момент вообще не существовало художественного рынка. Я привозила первоклассные работы на продажу, которые сейчас стоят на порядок дороже, тогда этот шаг никто не оценил. У галереи не было покупателей

ИРНА АНТОНОВНА. Ну правильно, галеристка, занимается современным искусством. Но я никогда не замечала ее в дурновкусии, в каких-то вещах, которые мне не нравились. Я бы сказала одно: ей надо очень многому в музее научиться. Прежде всего, нужно раздвинуть горизонты в плане видения искусства мирового, а не только сегодняшнего. Вполне вероятно, что у нее всё это присутствует, просто не было соответствующих возможностей

СТЕЛЛА. Затем я открыла второе помещение галереи в Москве, которое было ориентировано на русское искусство, но и оно себя коммерчески не оправдало. С другой стороны, я поняла, что продавать – не мое призвание.

ИРИНА АНТОНОВНА. Публику нельзя кормить только одним каким-то продуктом, ей всегда нужно видеть великое искусство разных эпох. Должны быть точки отсчета. Конечно, надо показывать современное. Но мы это и делали: мы первыми показали Энди Уорхола, Марка Шагала, Сальвадора Дали, Билла Виолу, Йозефа Бойса. Вы можете назвать мне более авангардное явление, чем Бойс? Я не могу. Я такого не видела ни на каких биеннале, которые на 95% состоят из пустопорожних явлений.

СТЕЛЛА. Во время прошлой биеннале министром культуры был уже Мединский. Это он выдал нам огромную сумму денег. Никому и никогда на русские павильоны не выделяли такие бюджеты – 24 миллиона рублей. Какая-то невообразимая сумма! Но мы, конечно, ее оправдали. Я очень благодарна ему за то, что он так нас поддержал Поскольку это все делалось на деньги Минкульта, мы по закону обязаны были все утилизировать. Я, может, буду повторять эту выставку и восстановлю все по авторскому проекту.

ИРИНА АНТОНОВНА. Я узнала о своем назначении на новую должность из газет. И там же прочитала, что теперь отвечаю за госзаказы на 240 млн рублей в год. Что это такое? Я попросила прислать положение о моей должности. Оказалось, что его не существует. Видимо, это неуклюжие попытки оправдать или сгладить мой уход. Вообще-то, наверное, кто-то очень рад, что я ушла. Когда об этом узнали, сразу началось большое оживление. Я не говорю о музее – не думаю, что здесь есть такие, судя по тому, как меня провожали. За 52 года коллеги не написали на меня ни одного доноса или жалобы. Конечно, это не значит, что я добренькая. Но конфликтов у нас в музее не было.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. В 1964 году, состоялась моя первая персональная выставка в Манеже, в служебном помещении. Через пять дней она закрылась, потому что вышла статья, подписанная полностью всем партбюро Московского союза художников, что мои картины – сомнительная духовная пища. Это была такая форма политического доноса. Выставку закрыли, и начались новые гонения. Но даже в то время я много думал и понял – лучше на нары в Сибирь, чем на виллу в Майами.

СТЕЛЛА. В этом году у нас немножко другие финансы, нам обещают выделить не так много денег, как хотелось бы, – 10 млн руб, а проект наш стоит 45 млн. Чтобы сделать все, что мы задумали нужно около 45 млн руб. Это, конечно, печально. Но мы справляемся. Я благодарна моему мужу И за то, что он поддерживает российское искусство, чего он, в общем-то, не обязан делать

ИРИНА АНТОНОВНА. У нас очень мало мужчин. Я думала, что после длительного периода моего руководства музеем неплохо было бы иметь на посту директора мужчину.

СТЕЛЛА. Сейчас уже так много музеев открывают… Может быть, и к лучшему, что мы свой музей и не открыли, что у нас не сложилось. У нас ведь были планы с гаражом Константина Мельникова на Новорязанской улице.

ИРИНА АНТОНОВНА. Я старалась никогда не врать моим коллегам, а когда говоришь, что думаешь, это не может всем нравиться. Но я понимала, что отвечаю за музей и должна добиваться результата, а потому настаивала. Помимо удовольствия я получаю за свою работу деньги ? значит, должна делать дело. Но никто из-за меня не ушел из музея

СТЕЛЛА. Я с самого начала видела перед глазами правильные примеры. Первой работой, которую я купила, был «Кот» Энди Уорхола. Благодаря жизни на Западе я перескочила ту горячо любимую русскими коллекционерами стадию, когда они сначала покупают работы, художников, знакомых из школьных учебников «Родная речь»: Шишкина, Левитана, Саврасова. У меня никогда не было ни Фаберже, ни классической русской живописи 19 века.

ЖЕКА. Пение птиц, танцы животных – в природе все строится на том, чтобы привлечь самок. Коллекционеры – это «самки» в искусстве.

СТЕЛЛА. Я покупаю на аукционах, у частных дилеров, в галереях и напрямую у художников

ЖЕКА. А так я не понимаю, кто коллекционирует мои работы. Наверное, это довольно странные люди.

СТЕЛЛА. Я покупаю то, что люблю. Но, конечно, сама я не могу все обойти и все узнать, и иногда я прибегаю к советам специалистов, экспертов. Последний раз мы чьи работы купили? Олега Кулика, потом Ричарда Принса, еще небольшую работу Дженни Хольцер. Потом еще скульптуру Эрвина Вурма. Бориса Орлова у меня достаточно много работ. Я стараюсь свою коллекцию, конечно, не запереть в подвале, а показывать. И для художников это очень важно.

ЖЕКА. Хотя была недавно интересная история. Коллекционер купил маску и рассказал, зачем. Он живет на небольшом острове в Европе. Там очень скучно, и они с соседями устраивают костюмированные вечера. Например, у него есть костюм белого медведя, а у одного из соседей костюм тунца. И вот эту маску он купил для таких вечеров. Сначала это привело меня в ярость, так как мои работы не для вечеринок. Но потом я понял, что это совершенно другая история: остров, одинокие люди, костюмы, деревья, освещаемые фонарями. История совершенно кинематографическая. Я даже представляю фильм.

ЗВЕЗДОЧЁТ. У меня в мастерской уже ничего нет, но если бы я хотел, они продавались бы еще лучше. Потому что на самом деле этот рынок очень примитивен. И человек, который знает азы истории искусства, смоделирует это очень легко – ну, чтобы продаваться, надо иметь успех. Все то, о чем так мечтает профессионал. Но это же скучно. А сейчас я собираюсь завязывать с живописью, потому что ее можно продать и купить. Для меня имело смысл быть художником именно в старой ситуации, а в новой это уже не имеет смысла. Я никогда не хотел быть профессионалом.

ИРИНА АНТОНОВНА. Актуальное искусство, целиком построенное на технологиях, не содержит духовного смысла. Да, оно создано воображением, значит, это тоже вид творческой деятельности. Но не искусство: там нет эмоции, не присутствует этическое начало. Рано или поздно такому виду деятельности дадут название. Не для того, чтобы его принизить, а чтобы отделить. Так оно же само себя исторгло из музея. Это искусство и вредно, и полезно. Оно меняет нашу ментальность, наше отношение, не заменяя собой искусство классическое. Я его называю одноразовым. Вот вы пришли, посмотрели, в лучшем случае удивились, поняли задачу художника. И все. Вы к этой вещи больше не вернетесь. В ней нет образа, который заставляет вас возвращаться к картине и открывать ее заново.

ДАША. Собственную выставку к 100-летию революции представит галерея Saatchi. Спродюсированный коллекционером и меценатом Игорем Цукановым проект «Художественный бунт. Постсоветский акционизм» (открытие 15 ноября 2017 года) под кураторством Марата Гельмана, посвященный периоду 1990—2000-х, прямого отношения к событиям 1917 года и последующих лет не имеет. Выставка должна будет выделить наиболее важных героев в истории отечественного акционизма и показать контекст их акций. «Речь идет, скорее, об ощущении необходимости и неизбежности перемен в обществе, об определенном „культурном бунте“, который случился в России в предреволюционные годы и происходит сейчас, и наиболее яркое выражение он получил в акциях и перформанcах», – комментирует Игорь Цуканов.

(Пауза, музыка, некоторые танцуют, мужчины пьют, дамы заняты делом.)

ЗВЕЗДОЧЁТ. В 80-х это было действительно нашей жизнью, а сейчас стало просто профессией. Какие-то вещи я могу делать так, что они народу нравятся. И я делаю. Стараюсь соответствовать. Бывает, мне нравится этим заниматься. Но развития меня как художника не происходит. Сейчас я вообще книжечку пишу. Ещё у меня десять романов задумано. У меня дел – непочатый край. Я старый. И сознание у меня старого человека. Двадцатый век был культом молодости. Все боялись старости. На самом деле, надо вовремя состариться. И не прилично молодиться. Старость – это мудрость. В молодости, бывает, интуиция хорошо развита, но это – не мудрость.

ИРИНА АНТОНОВНА. В пластических искусствах форма важнее содержания, на мой взгляд. Поэтому современное искусство – не для собрания. Когда-то художественное произведение делалось для храма. Позже для квартиры, для дома, для музея. А это искусство другого типа. Никто не сможет эти изделия повесить дома. Какие-то крупные учреждения или аэродромы – пожалуй. Но это другие формы. Искусство потеряло свой дом. Так оно же само себя исторгло из музея. Когда-то считали, что Пикассо не музейный художник, но он хотя бы творил в музейных формах.

СТЕЛЛА. Московский концептуализм. Я считаю, что это самое мощное направление в российском искусстве, которое играет важную роль в истории России и наконец занимает подобающее место. И еще я всегда выбираю одного художника. Такого, который достоин представлять все русское искусство, у которого за плечами есть большой опыт, он признан, его работы имеются в государственных музеях

ИРИНА АНТОНОВНА. Вот публика приходит, и даже не понимает: все имеет значение – соседство других картин, высота картин. Там своя драматургия – драматургия показа. Вот я на днях, все видели, плакала, как поставили панно в Египетском зале – я просто плакала настоящими слезами. Они разрушили потрясающий ансамбль, который был. Это что-то страшное было просто. Я не могла спать ночью.

ДАША. Королевская академия художеств в Лондоне запланировала проект, вдохновленный знаменитой ленинградской выставкой 1932 года «Художники РСФСР за XV лет. Живопись. Графика. Скульптура», организованной искусствоведом Николаем Пуниным к 15-летию революции. Тогда экспозиция включала около 3 тыс. произведений и заняла 100 залов Русского музея. Лондонский вариант «Революция. Российское искусство 1917—1932» (стартует 11 февраля), конечно, будет скромнее (200 произведений из Третьяковской галереи, Русского музея и частных собраний), но не менее амбициозным: выставка должна охватить всю послереволюционную художественную сцену. Это работы авангардистов, среди которых 30 полотен и архитектонов Казимира Малевича – их покажут так же, как они были выставлены в 1932 году, когда зал со своими работами курировал сам художник.

ЖЕКА. Зрители… Мне нравится их немного придавливать. Вот три последние мои выставки: они могли зайти на экспозицию только в бахилах. Я стараюсь поместить зрителя в максимально некомфортное состояние, чтобы показать, что он – не соавтор.

СТЕЛЛА. Наверное, у меня есть миссия, и она не ограничивается рамками галереи. Что касается свободы деятельности, посмотрите на Лари Гагосяна или Ллойда из галереи Мальборо – они абсолютно ничем не ограничены – делают больше, чем многие арт-фонды. Я закрыла галерею не из-за финансовой ситуации или ограничения деятельности, а из-за конфликта интересов – некорректно коммерческой структуре сотрудничать с государственными музеями и институциями.

ИРИНА АНТОНОВНА. И вовсе не думаю, что я знаю всё про всё. Может быть, у меня появился элемент авторитарности, но это явление буквально последнего времени. Когда полтора года назад я решила уходить, почувствовала, что должна кое-какие вещи подтянуть. На нескольких проектах я настояла, даже если многие были не согласны. Ведь я понимала, что должна передать музей преемнику в лучшем виде.

СТЕЛЛА. Наверное, мне бы больше помогало историческое образование или юридическое. Экономическое помогает определять бюджеты тех или иных мероприятий, и, возможно, еще немного структурирует сознание. Вот и всё. Мне много приходится заниматься самообразованием.

ИРИНА АНТОНОВНА. Мне хочется, чтобы людям было комфортно, чтобы они хорошо питались, имели доступ к искусству и спорту. Я пропадала в театрах и концертных залах, но у меня были на то возможности. Сейчас молодежь не может никуда попасть – всё недоступно. Мне не нравится олигархический элемент в нашем обществе. Не нравится необеспеченность стариков, больных, инвалидов. Наверное, человечество просто не способно достигнуть справедливости в распределении благ

СТЕЛЛА. В России не так много богатых людей, поэтому нашу ситуацию нельзя сравнивать ни с Европой, ни с Америкой, ни даже с Китаем. Когда в нашей стране вырастет несколько поколений богатых и появится средний класс, способный покупать работы художников в ценовой категории от 10 000 до 100 000 долларов, тогда можно будет говорить о культуре коллекционирования. Сейчас мы стоим в начале пути. Людей, интересующихся современным искусством, становится все больше и больше. И это хорошо. Поверьте, не пройдет и десяти лет, как количество перейдет в качество. Я в этом уверена.

ДАША. В Музее современной истории России, бывшем Музее революции, в марте начнет работу совместная с Российским государственным архивом социально-политической истории выставка. С помощью архивных документов, как надеются организаторы, люди сами смогут понять причины и последствия событий 100-летней давности

ИРИНА АНТОНОВНА. Мне ужасно претит буржуазный стиль существования, он мне противопоказан просто. Люди должны жить достойно, с достатком, но всякое преувеличение этой материальной стороны – неверно. Помню, что началось в 90-х годах… Какая-то безумная страсть к обогащению. Однажды по телевизору показывали квартиру человека, занимавшегося аптечным делом. 45 комнат на двоих с женой… Это же просто чудовищно! Человек должен себя ограничивать. Он не может съесть все блюда, что есть на свете, не может спать со всеми красивыми женщинами, которые ему нравятся.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Наша новая система ценностей слишком молода, чтобы устояться, и уже начинает разваливаться. У нас трудно быть конформистом, все равно рано или поздно вступишь в какую-нибудь конфронтацию – с каким-нибудь институтом, жэком, обществом…