«Дама в черной перчатке» и другие пьесы

Это вы мне сказали: Бог с тобой!
И без нас проживешь как-нибудь, великий.

Выскоблив с мйра, как будто ошибку
В единственно правильной четкой строке,
Воткнули одного, ободранной липкой,
И поцелуи, как кляксы, налипли на правой руке.

С тоской улыбается, усмехается. Нервно походит, ходит. Вспоминает детство и родителей, должно быть. Детство, цветы, подвиги и отчизну свою случайную вспоминает. И похаживает нервно.

Бог:

Я так постарел, что недаром с желтым яйцом
Нынче сравнивают меня даже дети.
Я в последний раз говорил с отцом
Уже девятнадцать назад столетий!
Пока зяб я в этой позолоте и просини,
Не слыхав, как падали дни с календаря,
Почти две тысячи раз желтые слова осени
Зима переводила на белый язык января.
И пока я стоял здесь в хитонной рубашке
С неизменью улыбки, как седой истукан,
Мне кричали: «Проворней, могучий и тяжкий,
Приготовь откровений нам новый капкан!»
Я просто-напросто не понимаю
И не знаю,
В сони
Застывший: что на земле теперь?
Я слышу только карк вороний,
Взгромоздившийся черным на окна и дверь.

Поэт:

Все вокруг, что было вчера и позже.
Все так же молитва копает небо, как крот.
А когда луна натянет желтые вожжи,
Людская любовь, как тройка, несет.
Все также обтачивается круглый день
Добрыми ангелами в голубой лучезарне;
Только из маленьких ребят-деревень
Выросли города, непослушные парни.
Только к морщинам тобой знаемых рек
Люди прибавили каналов морщины,
Все так же на двух ногах человек,
Только женщина плачет реже мужчины.
Все так же шелушится мохрами масс
Земля, орущая: «Зрелищ и хлеба!»
Только побольше у вселенских глаз
Синяки испитого неба!

Бог:

Замолчи!.. Затихни!.. Жди!..
Сюда бредут
Походкой несмелой;
Такою поступью идут
Дожди
В глухую осень, когда им самим надоело!

Поэт отходит, уходит в темь угла. Как сияние над ним в угаре свеч и позолоты поблескивает его выхоленный тщательный пробор и блест-кие волосы. Замер одиноко. Выступает отовсюду тишина. Бог быстро принимает обычную позу, поправляет сиянье, обдергивает хитон, с зевотой, зеваючи, руки раскрывает. Входит какая-то старушка в косынке.

Старушка:

Три дня занемог! Умрет, должно быть!
А после останется восемь детей!
Пожух и черней,
Как будто копоть.
Пожалей!
Я сама изогнулась, как сгоретая свечка,
Для не меня, для той,
Послушай!
Для той,
Кто носит его колечко,
Спаси моего Ванюшу!
Припадала к карете великого в митре!
Пусть снегом ноги матерей холодны,
Рукавом широким ты слезы вытри
На проплаканных полночью взорах жены!

Семенит к выходу. Высеменилась. Подыбленная тишина расползается в золото и черное. Бог опять и снова сходится с поэтом посредине. Бог недоуменно как-то разводит руками и жалобливо, безопытно смотрит на поэта.

Бог:

Ты слыхал? А я не понял ни слова!
Не знаю, что значит горе жены и невест!
Не успел я жениться, как меня сурово
Вы послали на смерть, как шпиона неба и звезд.
Ну, откуда я знаю ее Ванюшу?
Ну, что я могу?!. Посуди ты сам!
Никого не просил. Мне землю и сушу
В дар поднесли. И приходят: «Слушай!»
Как от мороза, по моим усам
Забелели саваны самоубийц и венчаний,
И стал я складом счастий и горь,
Дешевой распродажей всех желаний,
Вытверженный мйром, как скучная роль!

Поэт:

Я знал, что ты, да – и ты, несуразный,