Катарсис. Поколение, обрезанное цензурой. Остаться человеком!

Придя в себя, жертва избиения, прихрамывая, отправилась обратно в БУР. Опера, допив из бутылки остатки водки, подались в заведение по соседству, в следственный изолятор. Расположившись в кабинете на женском продоле[5 - Продол (жарг). – коридор, по обоим сторонам которого располагаются камеры с заключенными.], тюремные басеке[6 - Басеке (каз.) – начальник. В данном случае употребляется в ироническом смысле.] забавлялись с симпатичными зэчками.

Читая «Общереспубликанскую правду» и узнавая о том, насколько государство стало еще более правовым, молодой зэк Максимов сопоставлял прочитанное с реальностью, чувствуя, как его буквально захлестывает гнев. От постоянных переживаний развилась бессонница. В очередной раз наткнувшись на фото президента Марата Бексултанова (уже четвертое в газете), бегло просмотрев следующую публикацию, посвященную заслугам органов прокуратуры, Максимов окончательно вскипел, швырнул лживую агитационную бумажонку в угол камеры и лег на матрас.

Наступало утро. Распорядок дня в ПКТ, которое находилась «под крышей» ШИЗО, стартовал на час раньше. В пять утра прозвенел звонок, то есть команда «Подъем!». Соседи по камере продолжали спать на полу, не реагируя на оглушающую трель.

Балабол[7 - Балабол (жарг.) – радио.] начал громко вещать на весь БУР. На уши его обитателейобрушилось последнее послание президента:

«Мы стали полноправными членами ОБСЕ. Каждый гражданин в нашей стране чувствует защищенность государством. Также ОБСЕ уже признало серьезный прогресс в вопросах соблюдения законности и прав людей в нашей стране. Коррупция в судах скоро будет полностью ликвидирована. С 1992 года, ознаменовавшегося вступлением Казахстана в ряды ООН и ОБСЕ, страна взяла курс на демократизацию, устойчивое развитие экономики, развитие стабильного и толерантного общества, укрепление региональной международной безопасности, интеграцию в мировое сообщество»

В стенах БУРа громкая, помпезная речь главы государства носила совсем иной характер, далекий от идеологии. Тюремная администрация, специально врубив радио на полную катушку, пыталась разбудить зэков, а заодно заглушить возможное перекрикивание между камерами. Однако все продолжали спать, проснулся только Дима.

Несмотря на то что Максимов провел в неволе уже два года, происходящее до сих пор казалось ему кошмарным сном. Он все еще верил: вотсейчас откроется дверь и его поведут в просторный кабинет, где важный басеке в строгом костюме и при галстуке сообщит, что произошла ошибка, органы во всем разобрались, а Максимов полностью оправдан. В силу бурной фантазии Дима очень часто рисовал сам себе подобные картинки, от чего его лагерная жизнь разделилась как бы на два мира. Один – реальный, истязающий душу и тело. Другой – его фантазии. Сотни раз Максимов мысленно видел свои первые шаги на свободе, возвращение к семье, жене и маленькому сыну. Сейчас, слушая слова президента о совершенно другом мире, арестант вновь мысленно уносился в иное измерение – то самое, где «справедливо» правил страной Бексултанов. Резкий металлический стук открываемой кормушки для приема пищи вернул Диму в камеру. Получив хлеб и чай, он снова сел на матрас.

И вновь лилась оглушающая речь лидера страны о том, как хорошо живется гражданам его государства. Испытывая острую боль от вонзавшихся в легкое костей – ему сломали ребро, – Максимов невольно стал вдумываться в смысл помпезной речи. Откровенная ложь первого лица государства вызывала боль в душе, куда более сильную, чем физические страдания.

Что за чушь несет этот человек! На фоне какого зверского произвола, повальной коррупции, стремительного обнищания народа господин Бексултанов рассуждает о правах человека, Конституции и благосостоянии граждан!

У Дмитрия была причина изнывать от душевной боли: почти за два тюремных года он навидался всякого. Особенно тяжко прошли первые девять месяцев ада в застенках следственного изолятора, где Максимов двенадцать раз умудрился побывать в бетонном мешке карцера размером 1,5? 4 метра. Снизу, между полом и дверью, – щель в пятнадцать сантиметров. Сверху в стене – вентиляционная труба радиусом десять сантиметров, через которую в карцер залетал снег, кружась вихрем по бетонному полу. Провинившегося бедолагу засунули в этот мешок в одной тонкой робе на голое тело. Через час материя стала скользкой, влажной и почему-то жирной на ощупь. У Димы почти все сроки помещения в карцер были максимальными – пятнадцать суток. Выдержать подобное непросто. После такой отсидки сил у зэка, как правило, не остается, и его обмякшее тело выносят хозбандиты[8 - Хозбандиты (жарг.) – осужденные из числа хозяйственной обслуги.].

В перерывах между карцерами Диму постоянно помещали в пресс-хаты, где он попадал в лапы зэков-садистов, работающих на оперативный отдел. Выгода была обоюдной: прикормленные арестанты годами избегали этапов в лагеря, а опера меньше пачкали руки, ломая непокорных. Бо?льшую часть грязной работы делали эти выродки.

Пытки, схватки, карцера… И это продолжалось без малого два года. Беспрерывно. Последний год – уже в колонии.

Глава 1

УКРАДЕННОЕ ЗЕРНО

Март 1997 года. Северный Казахстан

Черная полоса в жизни Дмитрия началась три года назад. Тогда, в 1997 году, молодой авантюрист работал юристом по долговым вопросам на байсальской птицефабрике – в просторечии «пташнике» – да так активно, что уже через год образовалась серьезная сумма, начисленная с процентов от взысканий. Владелец «пташника» Ербол Аскарович Черняев не выплачивал долги из принципа. Платить дебиторам, имея родственные связи в разных силовых структурах, по его разумению, глупо. К Максимову – а он был тот еще жук – Черняев обращался лишь в крайних случаях, потому что за этим следовала просьба рассчитаться хотя бы частично.

Когда на стол директора птицефабрики легло претензионное письмо от АООТ[9 - АООТ – акционерное общество открытого типа.] «Сулейман», возникла именно такая ситуация. Черняеву пришлось срочно отправлять своего водителя за Максимовым. Тогда он впервые увидел директора «пташника» настолько серьезно озадаченным.

– Здравствуй, Дима! Помощь твоя нужна. Сейчас, правда, дело не в дебиторах. Теперь с нас требуют! Посмотри. Надо как-то разрулить это дело. Сам понимаешь, до суда доводить нельзя ни в коем случае!

Дмитрий сел за стол и углубился в содержание претензионного письма. Черняев нетерпеливо вышагивал по кабинету, ожидая вердикта от своего советника по щекотливым вопросам.

– Ербол Аскарович, это типичная разводка, – резюмировал наконец Максимов. – Изначальную сумму в один миллион четыреста тысяч тенге их зарвавшийся юрист накрутил аж в три раза. Эти пять с лишним миллионов рассчитаны незаконно. «Сулейман» считает и рефинансирование, и штраф, и проценты штрафных санкций. Не беспокойтесь, сведем все к сумме основного долга, тем более что мы же не отказывались от выполнения своих обязательств. И нет никаких документов, на то указывающих.

– Не понял. Мы с ними уже два года не рассчитываемся.

– Это не мы, а они не выражают намерения получить от нас зерно в счет погашения долгов, и обратного доказать не могут. Вот единственный документ – претензия от них со штампом и датой, адресованная «пташнику».

– Интересно… Молодец! Дим, их вообще пора на место ставить. Это они нам должны! Возрожденовке и Матовскому задолжали. Мы оба села приняли на себя со всеми долгами и уже много выплатили за них. Если предъявим встречный иск, возьмешься?

– Ербол Аскарович, я-то готов. Но я ведь уже более восемнадцати миллионов тенге – причем даже из категории сомнительных и невозвратных долгов – вам вернул. А вы мне так и не выплатили ничего.

– Это мы решим. Я снова ставлю тебя в график: десять—пятнадцать коробок яиц в неделю.

– Ербол Аскарович, несерьезно это… Ну да ладно. Пока хоть так. Давайте более детально рассмотрим ситуацию с «Сулейманом». Когда мы приватизировали оба хозяйства, я ознакомился с их разделительным балансом и обратил внимание, что в 1996 году около трехсот тонн пшеницы ушлона тот же «Сулейман», а расчета так и не последовало. Сейчас они обязаны уплатить за зерно уже не хозяйствам, а нам. Мы приняли на себя не только их кредиторскую задолженность, но и их должников.

– Да, Дима, есть такое дело. Это грандиозная афера в пользу турок. Мелких махинаторов сделали за наш счет миллионерами. С нашей стороны нажились только чиновники. Губернатор под это казахстанско-турецкое СП[10 - СП – совместное предприятие.] сотнями тонн отнимал зерно у всех хозяйств области. Они и Голованова в итоге подвинули. Изначально учредить СП было идеей бывшего директора петропавловского элеватора. Он несколько раз летал в Турцию. Оборудование на свои личные деньги поставлял. И в итоге оказался на улице. Только по данным прошлого года наши совхозы лишились зерна на миллионы долларов, не получив взамен ничего.

– А сейчас как обстоят дела? Кто-то пытается вернуть свое?

– А смысл? Там личный интерес губернатора. Вон даже Зеленченко вроде и дружит с президентом, а сделать ничего не может.

– Вы хотите, чтобы я предъявил им встречный иск, а сами говорите, что смысла нет. Поэтому я вижу лишь один путь.

– Какой?

– Объединить всех пострадавших. Но начать с Зеленченко – как самого влиятельного человека в области.

– Отличная мысль! Дерзай! Если потребуется моя помощь, не стесняйся. Пусть турки вообще про нас забудут. И еще заплатят!

Прежде чем наведаться в КТ[11 - КТ – коммандитное товарищество (товарищество на вере). Коммерческаяорганизация, представляющаясобойобъединениелиц. вкоторомодниучастникиосуществляютпредпринимательскуюдеятельностьотименитовариществаиприэтомнесутсолидарнуюответственностьсвоимличнымимуществомпоегодолгампринедостаточностиимуществатоварищества (полныетоварищи), адругиелишьвносятвкладывимуществотоварищества, неучаствуявегопредпринимательскойдеятельностиинеотвечаяпоегодолгамсвоимличнымимуществом (вкладчики, коммандитисты).] «Зеленченко и К?», Дима обстоятельно изучил суть вопроса. Поднял в архивах все совместные протоколы и даже побывал в областной библиотеке, где перелистал старые газетные подшивки с заметками о создании будущего совместного предприятия АООТ «Сулейман».

Из публикаций с множеством фото президентов обеих стран следовало, что уставной капитал «Сулеймана» формировался за счет совместных инвестиций в сумме сорока миллионов долларов. Был создан фонд, где пятьдесят один процент акций принадлежал казахстанской стороне, а сорок девять процентов – турецкой. Но турки фактически никаких инвестиций в этот проект не вложили: АООТ создавалось за счет казахстанской стороны. Сам элеватор, его переоборудование и строительство макаронного комбината оплачивались из карманов сельчан.

Так было и в 1996 году, когда губернатор области своим решением постановил: «В связи с необходимостью завершения строительства АОТТ ?Сулейман» выделить из средств казахстанской стороны необходимую сумму».

Самое интересное происходило дальше. Руководитель комиссии по оперативным вопросам, первый заместитель губернатора области Худохтар Гадлиев, экстренно собирает совещание, на котором принимает решение передать в собственность «Сулеймана» пшеницу урожая 1996 года по цене сто шестьдесят два доллара за тонну. За сданное зерно хозяйствам рекомендовалось выдать акции предприятия-получателя. Под этим решением стояли подписи руководителя комиссии по оперативным вопросам Х. Гадлиева и заместителя губернатора по экономическим вопросам П. Черкашина.

Даже беглого ознакомления с этими документами хватило, чтобы понять: это афера губернатора и его подручных, грандиозная по масштабам и наглая по сути. Пшеница изымалась буквально у всех хозяйств, пользовавшихся услугами хранения зерна на элеваторах области. Молодому, дерзкому, только начинающему юридическую практику Максимову сразу пришел в голову резонный вопрос: «При чем же здесь собственность частных лиц и решение комиссии по оперативным вопросам?».

Изучение архивов подтвердило, что такая комиссия создана решением губернатора в 1994 году во исполнение постановления правительства страны. В задачу комиссии входило экстренное решение вопросов при чрезвычайных ситуациях, например стихийных бедствиях или эпидемиях. Но распоряжаться чужим зерном она полномочий не имела. Изучив документы, Максимов поехал в село Новорильское, где находилась контора «Зеленченко и К?». Директора долго искать не пришлось.

– Здравствуйте, Василий Степанович!

– Здравствуй, Дима! С чем пожаловал?

– Василий Степанович, вы помните, что вопрос по приватизации плодоовощной базы удалось благополучнозакрыть?

– Да, спасибо. Я в долгу не остался.

– Верно. Но я сейчас по другому поводу и, кстати, противники те же.

– Слушаю внимательно.

– Зерно 1996 года в «Сулеймане».

– Да, проблема серьезная. Я уж подумываю с президентом связаться. Нет на них управы. Нагло украли мое зерно, и на этом все закончилось. А ты что предлагаешь?

– Я считаю, надо объединить всех пострадавших, в том числе и вас. Вот Черняев – за. Однако если вы подтвердите уступку прав требований, то все остальные, увидев, что сам Зеленченко на это пошел, подключатся не задумываясь. Однако этот вопрос следует решать только в рамках уголовного преследования. Ведь это же чистой воды криминал! А если сунемся в суды – завязнем.

– Естественно. Я то же самое твержу этим кабинетным юристам- бездельникам и прокурору, а они меня в суд отправляют! Но разве ты не понимаешь, Дима, с кем связался. Зачем тебе лишняя головная боль?

– Хороший вопрос, Василий Степанович. Буду краток. В том году вы лишились своего зерна. Получить его обратно – дело бесперспективное. Вы недосчитались четырехсот тонн. Если я верну вам зерно в количественном выражении, вы будете довольны?