Журналистика: секреты успеха – 3. Техника письма

Слово», правая рука знаменитого издателя Сытина.

Это был неразговорчивый человек, напуганный своим прошлым. Всей своей солидной фигурой он совершенно не вязался с оборванной и шумной молодежью нашей редакции.

Я забрал рукопись Соболя с собой в магазин Альшванга, чтобы прочесть ее еще раз.

Поздним вечером (было не больше десяти часов, но город, погруженный в темноту, пустел уже в сумерки, и только ветер злорадно выл на перекрестках) милиционер Жора Козловский постучал в дверь магазина.

Я свернул тугой жгут из газеты, зажег его и пошел с ним, как с факелом, открывать тяжелую магазинную дверь, заткнутую ржавым куском газовой трубы. Коптилку брать с собой было нельзя – она гасла не только от самого слабого

колебания воздуха, но даже от пристального взгляда.

– К вам гражданин просится, – сказал Жора. – Удостоверьте его личность, тогда я его впущу. Тут мастерские. Одних красок, говорят, на триста миллионов рублей.

Конечно, если принять во внимание, что я, например, получал в «Моряке» миллион рублей в месяц (по базарным ценам их хватало на сорок коробков спичек), то эта сумма была не такой уж баснословной, как казалось Жоре.

За дверью стоял Благов. Я удостоверил его личность. Жора впустил его в магазин и сказал, что часа через два он придет к нам погреться и попить кипятку.

– Вот что, – сказал Благов. – Я все думаю об этом рассказе Соболя. Талантливая вещь. Нельзя, чтобы она пропала. У меня, знаете, как у старого газетного коня, привычка не выпускать из рук хорошие рассказы.

– Что же поделаешь! – ответил я.

– Дайте мне рукопись. Клянусь честью, я не изменю в ней ни слова. Я останусь здесь, потому что возвращаться домой, на

Ланжерон, невозможно – наверняка разденут. И при вас я пройдусь по рукописи.

– Что значит «пройдусь»? – спросил я. – «Пройтись» – это значит выправить.

– Я же вам сказал, что не выброшу и не впишу ни одного слова.

– А что же вы сделаете?

– А вот увидите.

В словах Благова я почувствовал нечто загадочное. Какая-то тайна вошла в эту зимнюю штормовую ночь в магазин Альшванга вместе с этим спокойным человеком. Надо было узнать эту тайну, и поэтому я согласился.

Благов вынул из кармана огарок необыкновенно толстой церковной свечи. Золотые полоски вились по ней спиралью. Он зажег этот огарок, поставил его на ящик, сел на мой потрепанный чемодан и склонился над рукописью с плоским плотницким карандашом в руке.

Среди ночи пришел Жора Козловский. Я как раз вскипятил воду и заваривал чай, но на этот раз не из сушеной моркови, а из мелко нарезанных и поджаренных кусочков свеклы.

– Поимейте в виду, – сказал Жора, – что издали вы похожи на вылитых фальшивомонетчиков. Чего это вы тут делаете?

– Исправляем рассказ, – ответил я. – Для очередного номера.

– Поимейте в виду, – снова сказал Жора, – что не каждый работник милиции поймет, чем вы занимаетесь. Благодарите бога, которого, конечно, нет, что тут я стою на посту, а не какой-нибудь другой тютя. Для меня культура выше всего. А что касается фальшивомонетчиков, то это такие артисты, что из

одного и того же куска навоза сделают доллары и удостоверение на право жительства. В музее Лувр в Париже лежит, говорят, на черной бархатной подушке мраморная рука неописуемой красоты. Так то не рука Сары Бернар, Шопена или Веры Холодной. То слепок с руки самого знаменитого фальшивомонетчика в Европе. Забыл, как его звали. В свое время ему отрубили

голову, а руку выставили, как будто он был скрипач-виртуоз. Поучительная история?

– Не очень, – ответил я. – У вас есть сахарин?

– Есть, – ответил Жора. – В таблетках. Могу поделиться.

Благов кончил работу над рукописью только к утру. Мне он рукописи не показал, пока мы не пришли в редакцию, и машинистка не переписала ее начисто.

Я прочел рассказ и онемел. Это была прозрачная, литая проза. Все стало выпуклым, ясным. От прежней скомканности и словесного разброда не осталось и тени. При этом действительно не было выброшено или прибавлено ни одного слова.

Я посмотрел на Благова. Он курил толстую папиросу из черного, как чай, кубанского табака и усмехался.

– Это чудо! – сказал я. – Как вы это сделали?

– Да просто расставил правильно все знаки препинания. У Соболя с ними форменный кавардак. Особенно тщательно я расставил точки. И абзацы. Это великая вещь, милый мой. Еще Пушкин говорил о знаках препинания. Они существуют, чтобы выделить мысль, привести слова в правильное соотношение и

дать фразе легкость и правильное звучание. Знаки препинания – это как нотные знаки. Они твердо держат текст и не дают ему рассыпаться.

Рассказ был напечатан. А на следующий день в редакцию ворвался Соболь. Он был, как всегда, без кепки, волосы его были растрепаны, а глаза горели непонятным огнем.

– Кто трогал мой рассказ? – закричал он неслыханным голосом и с размаху ударил палкой по столу, где лежали комплекты газет. Пыль, как извержение, взлетела над столом.

– Никто не трогал, – ответил я. – Можете проверить текст.

– Ложь! – крикнул Соболь. – Брехня! Я все равно узнаю, кто трогал!

Запахло скандалом. Робкие сотрудники начали быстро исчезать из комнаты. Но, как всегда, на шум примчались, стуча «деревяшками», обе наши машинистки – Люсьена и Люся.

Тогда Благов сказал спокойным и даже унылым голосом:

– Если вы считаете, что правильно расставить в вашем рассказе знаки препинания – это значит тронуть его, то извольте: трогал его я. По своей обязанности корректора.

Соболь бросился к Благову, схватил его за руки, крепко потряс их, потом обнял старика и троекратно, по-московски, поцеловал его.

– Спасибо! – сказал взволнованно Соболь. – Вы дали мне чудесный урок. Но только жалко, что так поздно. Я чувствую себя преступником по отношению к своим прежним вещам.

Вечером Соболь достал где-то полбутылки коньяка и принес в магазин Альшванга. Мы позвали Благова, пришли Багрицкий и Жора Козловский, сменившийся с поста, и мы выпили коньяк во славу литературы и знаков препинания.

После этого я окончательно убедился, с какой поразительной силой действует на читателя точка, поставленная вовремя».

«Новый» русский язык

«До краев». Неоднозначные. Художники и писатели

Дать объяснение, почему мы выбираем те или иные слова можно лишь применительно к конкретному случаю. Общих правил здесь не существует и, наверное, существовать не должно. Хотя бы в силу того, что разные люди обладают разным лексическим запасом. У одних он находится на среднем уровне, у других на очень высоком, когда человек может выбирать из всего многообразия и богатства языка то, что ему нужно. А есть люди с очень ограниченным запасом слов, да еще к тому же, не всегда правильно понимающие их значение. Пишу об этом, потому что в заметке «Уволенных больше, а безработица падает», опубликованной в уважаемой газете «Труд-7», буквально напоролся на следующее: «Но осенью численность обращений в центры занятости не слишком увеличилась. Это связано с тем, что, хотя дачная пора закончилась, многие люди еще продолжают трудиться на общественных работах. Они убирают улицы, сажают деревья или чинят школы и больницы». Что и говорить. Чинят обычно обувь, одежду, бытовую технику. Школы и больницы – ремонтируют. Но предложение успешно «преодолело» не только самого автора, но и редактора, а также корректора, который есть в любом издании, и который, как правило, просто обязан замечать подобные смысловые ляпы. Значит, все трое – элементарно неграмотны! В одном из репортажей на ТВЦ (спустя день после громкого отрешения от должности Юрия Лужкова), бодрый голос корреспондента, произносивший тираду о том, какие еще «добрые» дела планируются в столице, среди прочей словесной шелухи произнес следующее: «Будет построено сто штук школ». Вот здорово! Оказывается, школы не только чинят, их еще равно, как яйца или гвозди, считают поштучно. И еще один радийный перл врезался в память. На одном очень уважаемом и действительно авторитетном радио, постоянным слушателем которого являюсь я сам, ведущий тематической программы, говоря о преступности, сказал буквально следующее (и это не оговорка) – «залазели в сумки и карманы». Примерам несть числа, но не могу удержаться, чтобы не процитировать хотя бы еще парочку. Редактор раздела Metro Travel (газета «Metro», 28 сентября 2010) Юрий Бирилов пишет в своей вступительной заметке «Вкус жизни»: «Италия – это место, где у жизни есть вкус. Хотя моя поездка в эту страну была непродолжительной, я успел почувствовать запах свежего хлеба и аромат полевых цветов, согретых солнцем, которыми буквально пропитан воздух Тосканы. И каждый день на этой благословенной земле как ужин, приготовленный великим шеф-поваром. Гармоничный, наполненный до краев и очень вкусный!» Обычно наполненными до краев бывают бокал, кружка, тарелка, бочка, – одним словом посуда или какая-нибудь другая емкость, но вот, чтобы до краев был наполнен ужин, – это что-то новенькое. Разумеется, автор имел ввиду обильную, состоящую из нескольких блюд, вечернюю трапезу. Но получилось «до краев». Также, как-то криво и ошибочно с точки зрения согласования звучит «аромат полевых цветов, согретых солнцем, которыми буквально пропитан воздух Тосканы». Значит, воздух Тосканы пропитан полевыми цветами? А что если попытаться поставить каждое слово на свое место? «… и аромат, согретых солнцем полевых цветов, которым буквально пропитан воздух Тосканы». Рассуждения о том, за какой период времени можно почувствовать в чужой стране запах хлеба и аромат полевых цветов, оставим самому автору, как и его неназванного «великого шеф-повара».