Горе горемычное

Горе горемычное
Валентин Николаевич Богданов

История семьи автора, изложенная в предложенной рукописи. Читайте, анализируйте и делайте вывод о её возможном издании.

Валентин Богданов

Горе горемычное

Не выдуманная трагическая история.

Коля с мамой у домашней ёлки в 1966 году. Такого грустного и унылого вида сына я никогда не видел. Моя душа содрогается при взгляде на это фото.

«Человекгрешен»– говорят верующие люди, но Господь прощает покаявшихся грешников, если они искренне молятся и просят о прощении.

Один древний мудрец утверждал, что судьба человека пишется на небесах и от неё не спрячешься, не убежишь, это божья метка дана человеку на всю человеческую его жизнь. Не буду оспаривать божественные постулаты и этот религиозный постулат, но мне ближе высказывание неизвестного автора, утверждавшего, что человек сам кузнец своего счастья и несчастья, которые с ним случаются на протяжении всей его жизни. С этим утверждением тоже спорить не хочется. Однако, мне запомнилось высказывание другого, неизвестного автора, что большое несчастье, случившееся с человеком в детстве, потом тяжело сказывается на жизни человека всю жизнь. С этим согласен, поскольку испытал это в далёком детстве, в годы войны, когда наша семья получила похоронку на погибшего отца. Моё потрясение было столь велико, что я стал сильно заикаться и эта маета прошла через несколько лет, во взрослой жизни. Обо всём этом я описал в книге «Слёзы войны», но повторятся не буду, а расскажу какие последствия эти, слёзы той войны, сказались на моей жизни.

Страшная, непоправимая беда, нежданно обрушилась, всей неподъёмной тяжестью, на мою старческую жизнь, на всю нашу семью, как грозный раскат грома среди благоухающего сияния летнего дня, когда никто его не ждал. Хотя, некоторые жизненные приметы, исподволь предсказывали, что горе горькое близится, неслышно к нам подползает. И моя душа от чего-то находилась в постоянном необъяснимом смятении, и надо было, хоть, что-то, предпринять, чтобы, грозно, наползающую беду, в сторону от семьи отвести. Неожиданно, на строительстве своей дачи, при невыясненных до сих пор обстоятельствах, трагически погиб на 46 году своей жизни мой старший сынок Коля, наш семейный нравственный авторитет и любимец, наша живая драгоценность. Моему уму до сих пор непостижимо, что его нет сейчас в живых, и, наверное, к этой жуткой мысли, мне никогда уже не привыкнуть, поскольку жить осталось на белом свете совсем немного. О более жутком и катастрофическом конце своей жизни, даже не задумывался. Казалось, не было оснований. За свою, сравнительно короткую жизнь, он так духовно и прочно врос во всех нас, что занял очень большое пространство в душе каждого, что сейчас, в пугающую пустоту в наших, сокрушённых горем душах, не заполнить уже никому и никогда. И эта, онемевшая чёрная пустота, будет пугать нас своей вселенской бездонностью, и источать незаживающей болью наши изношенные жизнью сердца до конца наших дней, сколько Господь милостиво их нам отпустит. Ушёл от нас сынок навсегда и померк в наших глазах белый свет, кажется, притупились все звуки, и жизнь от нас, куда-то, медленно и медленно удаляется, и мы в горьком неприкаянном одиночестве с нашим горем остались навечно родителями-сиротами, среди множества счастливых людей. Как же мы устали жить из-за страха за жизнь своих детей, чтобы с ними не случилось беды и дождались и теперь свет белый стал не мил, и не хочется даже открывать глаза поутру, чтобы смотреть на начинающийся день.

Служба в СА, в г Омске Вручение диплома об окончании юрфака

в 1987 г. Омского госуниверситета в 1991 году.

Всегда вижу сына перед собой, как наяву, его статную фигуру и улыбающееся лицо счастливого человека, всегда чуть с прищуром, искрящиеся весёлостью и теплом, бесконечно родные его глаза, и его неизменный вопрос при встрече: »Ну, как вы поживаете папа, или мама, тут без меня? Как здоровьишко»? Мы в ту пору жили в частном доме, и в его помощи постоянно нуждались, в чём он нам никогда не отказывал, если не был занят срочной работой, которой у него всегда было через край. Невозможно забыть его солнечную улыбку, добрую, лучезарную душу, излучающую сыновнее тепло. Которая нас, стариков, всегда согревала при виде его, и нам было тепло и уютно при нём. Для нас родителей он всегда был незакатным солнышком, которое никогда не должно было погаснуть, и вдруг погасло и на нас, вдруг, потянуло таким могильным холодом, что окатила мимолётная дрожь, при виде мёртвого сына, лежащего на спине вдоль гаражных ворот, раскинув руки. Мы были настолько потрясены всем увиденным, что в первые мгновения не могли вымолвить и слова. В эти первые страшные минуты даже не верилось, что ещё недавно, буквально несколько часов мы его видели живым. И мы, его родители, всегда, при любой встречи с ним, были по-настоящему счастливы, и так, казалось нам, будет до конца нашей жизни. Его добрейшая душа согревала нас одним своим присутствием. И вдруг, тепло из нас вмиг улетучилось, и наши души, будто, окоченели, от его внезапной смерти, ещё нами неосознанной и нас начало трясти, как от наступившей лихорадки. Наш сын был высокообразованным и культурным человеком. Свободно владел английским языком, но этим никогда и не перед кем не кичился. Напротив, был скромным и сдержанным человеком, порой, до стеснительности, что ему в нынешней жизни зачастую мешало. В раннем детстве он успешно окончил музыкальную школу, затем с красным дипломом Омское музыкальное училище, и без экзаменов был принят в Свердловскую консерваторию, которую не окончил по личной мотивации. В это же памятное мне лето, по моему совету, сам подготовился и поступил на юридический факультет Омского госуниверситета, который через пять лет успешно окончил, и начал работать по специальности. В совершенстве овладел профессиями юрисконсульта и адвоката. Имея прекрасную теоретическую подготовку и большой практический опыт работы по указанным специальностям, написал, прекрасную, по отзывам специалистов, кандидатскую диссертацию, и незадолго до своей гибели был готов её защитить в Екатеринбургской юридической академии. Но не суждено было этому случиться. Кто-то внимательно отслеживал эту ситуацию и не позволили моему сыну стать учёным. Готовясь к защите своей диссертации, печатался в юридической газете, куда приглашали, работать у них в штате на постоянной основе. И всё в один миг рухнуло, и наша старческая жизнь с супругой превратилась в ежедневную пытку. Из моей поникшей головы разом вылетели в неизвестность, все ранее изученные философские воззрения на человеческую жизнь в нашем замордованном отечестве. Тут меня, как-то, само собой, и потянуло в церковь в поисках подкрепления своей поникшей от горя души, и умолить всевышнего, простить мне все грехи, а главное, моему многострадальному сыну. Надо сказать, это, каким-то, образом немного смирило нас с постигшим горем, и вольно, или невольно, мы стали совершенно по-другому относиться к нашей греховной жизни и к окружающим нас людям. А главное, поникшая от горя душа, чуть воспрянула, и оставила маленькую надежду непременно выжить, хотя шансов на это было ничтожно мало. Послезавтра 40-й день со дня гибели нашего сына, и как мне удастся всё это пережить, предсказать не берусь. Но первые дни после похорон я находился на грани сумасшествия, и, если бы не дочь и младший сын, трагический исход предположить было бы нетрудно. Но они, мои родные детки, милостиво меня спасли от верной погибели. Младший сынок Андрюша, видя моё плачевное состояние, не мешкая, устроил меня в какую-то частную психушку за очень большие деньги, где меня усиленно пичкали всевозможными таблетками и, примерно через неделю, немножко оклемавшись от потрясения, я упросил сына забрать меня из этого мрачного заведения, что он без промедления и сделал. Больше ничего особенного я там не запомнил, разве что, кроме начальника этой психушки, высокого, здоровенного детинушку, похожего всем своим видом на матёрого пахана из преступного сословия, которых в то время в нашем славном городе было немало. Он появлялся в приёмной психушки, ранним утром в белом халате туго облегавшим его могучую фигуру, о чём-то вполголоса разговаривал несколько минут с медсёстрами, не обращая никакого внимания на нас убогих бедолаг, после чего уезжал, чтобы появиться следующим утром. На мой, еле слышный вопрос медсестре кто это? Та ещё тише на ухо шепнула, это наш главный врач. Я задумался. Мне – то показалось, что это был оперативник из угрозыска, ежедневно справлявшийся о состоянии некоторых больных, которых можно взять на дальнейшую обработку при допросах. Видимо, из-за пришибленности своего умишка, постигшем горем, в тот момент я ошибся.

В эти, неимоверно тяжелейшие для меня дни, в поисках утешения, я иногда, останавливал прохожих в нашем посёлке, у кого сыновья погибли в Афгане, или Чечне, и с надеждой спрашивал, как им удалось пережить такое горе и не сломиться под его тяжестью? Их ответ неизменно сводился к одному и тому же: «Переживай своё горе сам, как можешь, не береди свою память смирись, и не ищи помощников себе для сострадания, таких нынче не найдёшь». И действительно, сострадающих, из числа наших немногочисленных знакомых, за редким исключением, встретить редко удавалось. Создалось стойкое впечатление, что моё горе никого не интересует, оно совершенно никого не взволновало, как будто все давно привыкли к этому, и я остался один на один со своим неутешным горем. Жутко вспоминать, то страдальческое время, но навязчиво тогда одолевало тягостное ощущение своей ненужности и никчёмности в нашем обществе, как отверженного всеми изгоя. Грустно и больно об этом сейчас вспоминать, но не хочешь, а вспоминается. Хорошо всем известны подобные трагедии с детьми известных в нашей стране людей, оказавшихся в подобной ситуации. Но это известные люди, их именами гордится наше отечество, мне то, простому человеку, каково в этой ситуации? Однако, в меру своих, крайне истощённых сил, стараюсь держаться, и насколько меня хватит, не знаю. Ничего не хочу загадывать наперёд, но, если выживу, обязательно напишу книжку о погибшем сыне, которая будет называться «Повесть о сыне», или другое название придумаю, как подскажет внутренний голос. Мой сынок, как упорный пахарь в этой жизни и примерный сын, отец, муж и брат, своей короткой и яркой жизнью заслужил это. Надо особо сказать, что он обладал невероятной работоспособностью, и я никогда его не видел без дела. Кроме того, он, как умный человек, был совершенно аполитичен. Никогда не состоял ни в каких партиях и движениях, не имел склонности заниматься бизнесом, в большинстве своём тогда преступным, в начальной стадии. Его это совершенно не интересовало. Главным для него всегда была забота о своей семье-о сыне и дочке. Конечно, неустанно проявлял сыновнюю заботу и о нас, родителях, которым ни в чём никогда не отказывал, хотя сам жил более чем скромно, но это грустное обстоятельство его, как умного и сильного человека, особенно не удручало. Больших и важных должностей он никогда не занимал, по не зависящим от него обстоятельствам. Но при своём незаурядном уме и способностях умел содержать семью не хуже, а может и лучше, чем другие, в его ситуации. Его любовь к своим маленьким детям была безгранична, он их боготворил, и лелеял, будто заранее предвидел свою скорую кончину. Это грустное обстоятельство всегда потрясает наши меркнущие в скорби души до сих пор. Поскольку он никогда в своей жизни не страдал губительной тягой к алкоголю и курению, то всё своё свободное время уделял чтению специальной, или художественной литературе, и воспитанию своих детишек, которые его безумно любили. Однажды я был невероятно удивлён, когда узнал, что мой сынок серьёзно увлечён богословскими науками; читает специальную литературу по данной тематике, просматривает и слушает видеозаписи учёных богословов. Видимо, постоянные неудачи с начальством и работой, вынудили его обратиться к Всевышнему. Так что же нужно было сделать с человеком его начальству, чтобы он на это решился? Даже трудно вообразить. Хотя в этом я полностью не уверен, поскольку сын серьёзно занимался философией и богословские науки, видимо, в чём-то, ему помогали вглядеться в наш мир значительно глубже и шире, но у начальства, видимо, были свои причины донимать его различными придирками, чтобы он сам уволился с работы по собственному желанию. Так и случалось, однако, надо признаться, что наш сын не был скандальным человеком, тем более он был верующим, но как-то, умел это тактично скрывать от посторонних, и даже от нас, родителей. Для меня, как отца, всегда были очень интересны его суждения о прочитанных им книгах. Были они очень выверенные, с тонко подмеченными подробностями, чаще ироничные по свойству его характера. Разговаривать с ним было для меня одним наслаждением. Он был, без всякого сомнения, духовно богатый и щедрый человек, приветливый и открытый для общения с другими людьми. Но не терпел людей фальшивых и жестоких по отношению к другим людям, каких в своей короткой жизни, к сожалению, встречал немало, как и неприятностей натерпелся от большинства из них. Мне всегда исподволь казалось, что он торопился жить, всегда, куда-то, спешил, стремился сразу переделать все дела, будто предчувствовал свой недолгий век, отмеренный ему неумолимой судьбой. Это моё правдивое, но запоздалое признание и безнадёжно бесполезное и нет в нём ничего утешительного, кроме добавления горечи от случившего несчастья.