Зарево над юностью

Евгений взял листок. Обыкновенный тетрадочный листок в косую линейку. Странно знакомым почерком на нем было выведено: «Люди! Пусть память о ней ожесточит ваши сердца! Поднимайтесь на борьбу! Смерть немецким оккупантам!» Чей это почерк, чей? Он его хорошо знает. Букву «о» с таким характерным хвостиком писал только один человек.

– Да, почерк женский, – после недолгого раздумья согласился Евгений.

– Чей?

– Анны Васильевны.

– Какой Анны Васильевны?

– Лотовой, нашей учительницы. Вы ее расстреляли.

Лицо Динга перекосила злоба, и он наотмашь ударил Евгения.

– Это ее почерк, – сплевывая кровь, упрямо сказал Евгений, – можете проверить. У нас дома есть тетради с ее пометками.

Динг приказал полицейскому отправиться к дому Теленченко и проверить, есть ли там в заборе пролом, и принести несколько тетрадей, чтобы можно было сличить почерки.

Пока полицейский ходил, Динг, забыв об арестованных, рассказывал Зеербургу со всеми подробностями о своем последнем любовном похождении в Минске. Переводчица сидела, как истукан, сложив руки на коленях.

Полицейский вскоре вернулся.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Динг.

– Забор возле дома новый, недавно поставили. Доски все на месте. Мать об этом ничего не знает. А тетради вот…

Переводчица взяла тетрадь, полистала и, найдя учительскую пометку, стала сличать почерки. Брови ее оторопело вскинулись. Динг сам взял тетрадь. Язык для него незнаком, но все же сходство в написании букв можно было заметить. Он отшвырнул тетрадь.

– Почерк подделан профессионально, – сказал он. – Но что вы скажете насчет памятника? Из какого забора вы брали доски? Молчите, свиньи?.. Ну что же, человеческого языка вы не понимаете, будем разговаривать по-другому!..

Динг вышел из комнаты и вернулся в сопровождении здоровенного солдата с заячьей губой. Солдат подошел к Евгению, скучающе зевнул и встал рядом.

– Так кто еще был с вами? – продолжал эсэсовец.

Евгений знал, что последует за этим вопросом. Он стиснул зубы. Стоял побледневший, готовый умереть, но не открывать больше рта.

Солдат с заячьей губой взял Евгения за руку, как будто хотел нащупать пульс, и коротким резким рывком вывернул. Кисть хрустнула, рука вмиг онемела и безвольно повисла. Затем страшный удар в бок замутил сознание. Евгений качнулся и упал бы навзничь, но такой же страшный удар с другой стороны откинул его в прежнее положение. Солдат избивал его, как боксер избивает тренировочную грушу: методичные, через равные промежутки времени, удары в лицо, в живот, в грудь…

Когда солдат устал и прекратил избиение, Евгений грохнулся на пол. Солдат достал платок, трубно отсморкался и, подойдя к Михаилу, взял его за руку…

Переводчица достала из сумочки флакон с нашатырем и склонилась над Евгением.

– Бедный мальчик! – с тихой, материнской нежностью сказала переводчица. – Зачем ты упрямишься? Ну скажи им фамилии своих друзей, и тебя сразу отпустят. Только фамилии, мальчик…

Но Евгений не слышал ее голоса. Вертелся, плыл перед глазами потолок. Мигала электрическая лампочка. «Как Мишка?» – прорвалась мысль, затем все затянулось непроницаемым туманом…

На третьи сутки, ночью в камеру к Евгению бросили Михаила. Евгений подполз к брату. Рукавом осторожно вытер кровь с его губ и глаз. Михаил хотел приподняться на локтях, но, застонав, упал. Евгений подтащил его к стене, помог сесть.

– Так лучше, – с хрипом выдавил Михаил. – Ты как?

– Избили здорово, сволочи.

– Мне руку сломали…

В окошко пробивался зеленый лунный свет, тускло освещая стены подвала. В старых ящиках слышалась какая-то возня.

– Что это, Женя?

– Крысы.

– Жень, а что… завтра… Нас убьют, да?..

– Не будем об этом.

– Не будем…

Они думали об одном и том же. Каждому хотелось, чтобы ночь длилась бесконечно. Постепенно отсветы на стенах стали блекнуть. Близилось утро.

– Женя… Ты спишь?

– Нет.

– Знаешь, я днем стихи сочинил. – Михаил заговорил каким-то чужим, незнакомым голосом. – Хочешь послушать?..

Евгений обнял брата.

– Читай.

Михаил облизал пересохшие губы.

– Слушай.

Я очень мало на свете прожил,
Почти ничего не успел узнать.
Я не знаю, как пахнут кудри любимой,
Не знаю тепла обнимающих рук,
Не знаю неутолимой грусти,
Не знаю смятенного чувства разлуки.
Пусть!
Но зато мое сердце знает,
Как под солнцем растут зеленя
И бушуют леса на родной стороне,
Как прекрасна земля на восходе…
Ради этого разве не стоило жить?..

Луч солнца пробил запаутиненное стекло и замигал на двери: наверное, встретилась на его пути дрожащая под ветром веточка тополя.

– Миша!

– У?