Конец «Золотой лилии»

– Я подумала: ну что он мне сделает? Тем более я вдвоем с консьержкой. Поднялись. Я стала Геннадию… Я стала Хлупину объяснять. Он вроде ничего, не очень злился. А сам все с Кульковой переглядывался. То он на нее зыркнет, то она на него. «Давайте, – предлагает Кулькова, – выпьем кофейку в знак примирения. Я, – говорит, – на кухне быстро сварю. А вы посидите пока спокойно». Хотела я отказаться, а она уже чашки полные несет. Прямо моментально сварила, как по волшебству. Ну, думаю, неудобно, выпью полчашки. Только глоток сделала, как у меня в глазах зарябило, руки-ноги ватные, ни двинуть, ни сопротивляться… Хотела крикнуть… Голоса нет… А старуха радуется, веселится… «Давай, – говорит, – Генка, разоблачай мадам и разматывай своего… Сейчас музыканщицу мять будешь…» И стала ему помогать. Потом Кулькова сказала мне: «Если будешь брыкаться, мужу доложу, чем ты с Генкой занимаешься. Слепаков мужик сурьезный, он тебя, распутницу, из дому вышвырнет. А промолчишь, останется в тайне». Пришлось мне с того дня по вызову на одиннадцатый этаж спускаться… – Зинаида Гавриловна тихонько завыла и вся закисла от слез.

– Когда же встречи происходили? Когда я консультации давал о соединении репы с брюквой? Ну а здесь-то как же ты, Зина, оказалась? Омерзительный притон! Это кто же, лесбиянки-активистки?

– Нет, они феминистки, за женское равноправие. Но которые желают – и в сексуальных вопросах без мужчин обходятся.

– А сестра? Где живет в Барыбино твоя сестра? Врала мне?

– Действительно жила моя двоюродная сестра Лена в Барыбино. Потом дочка ее, Анастасия, от первого брака, вышла замуж. Дом продали и переехали не то в Звенигород, не то в Волоколамск. Я с тех пор их из виду потеряла. И тут – как совпадение какое! Старуха Кулькова мне при встрече приказала: «Поедешь в Барыбино, как всегда. Я твою сестру в другое место перевела, чтобы не мешалась. Обо всем договорено. Будешь в аргентинском салоне оставлять на сутки свой аккордеон. А потом с ним в Барыбино, вот карточка – как в нужное место тебе попасть. Там играть будешь на чем-то другом, ты у нас на все руки мастерица. Мне еще спасибо скажешь. Платят хорошо. Там такие, как ты, нужны». – «Зачем аккордеон-то?» – спрашиваю у нее. «Не твое дело, – гаркнула Кулькова, – делай, как тебе сказано. Меньше знаешь, дольше жить будешь».

Зинаида Гавриловна почти оправилась от потрясения. Поглядывала на Всеволода Васильевича как бы с намеком на сочувствие. Но сегодня неприятности у нее только начинались. Слепаков молча о чем-то раздумывал. Его жена нервно поправила прическу с кудрями и фальшивыми бриллиантами из стекла. Гладкий лоб пересекла морщина. Она припомнила главное из того, что ее тревожило.

– Откуда ты узнал про «Золотую лилию», Сева? – Лицо Зинаиды Гавриловны стало пятнисто-пурпуровым, как при скарлатине.

– Просто в твоих бумажках нашел карточку. Ну, сбрасывай дурацкое тряпье, одевай свои вещи и едем домой. Там скоро похороны Хлупина состоятся.

Слепаков собрался сообщить жене о том, что капитан Маслаченко, старший оперуполномоченный по уголовным делам, интересовался неизвестным объектом вблизи Барыбино и что наутро повесткой ее вызывают в милицию, но решил об этом не говорить.

– Я тебе хочу еще рассказать про Кулькову, – взволнованно продолжала Зинаида Гавриловна. – Сходила я как-то в наш строгинский храм в Троице-Лыкове. Видела, как туда дежурная по подъезду заныривала. Спросила потихонечку про нее у церковных старушек, а они мне говорят: «И, милая, тута все знают, что Тонька Кулькова ведьма. Да очень злостная притом. А определил ее старенький батюшка отец Арсений, хоть у него уже голова от слабости трясется и бородка белая. Во время службы-то, как стали святые дары выносить, все прихожане стоят стоймя и на амвон смотрят лицом. Одна Кулькова отвернулась, аж затылком вперед, как сова какая. Это потому, что ведьмам нельзя святые дары зреть погаными их глазищами. Может у них утроба от того лопнуть, и кишки на пол выпадут. Так что – ведьма Кулькова, ведьма. Ты, милая, не сумневайся». И я сразу поняла; отчего у нее такое странное на меня влияние.

– Не морочь голову, Зинаида, – свирепо прошипел Слепаков. – Переодевайся и уходим.

– Что ты, Сева! Меня Илляшевская не отпустит. Я не имею права до конца ночи уходить. Я здесь в полной ее власти. Она меня в подвал посадить прикажет.

– Да мы где вообще находимся? В Москве мы живем или в какой-то воровской малине, черт их всех драл!

– Мы здесь находимся в «Золотой лилии», – печальным голосом произнесла Зинаида Гавриловна.

– Ну, я сейчас разберусь с вашей дылдой! Я сейчас ей устрою! – взревел Слепаков и помчался к кабинету Илляшевской.

Однако высокая брюнетка в средневековом камзоле была не у себя. Она стояла при входе в зал, откуда доносились поросячий визг и истерический хохот. Что за специфические забавы наблюдала директриса, было неясно. Слепаков подскочил к ней.

– Я забираю жену из вашего заведения! И не вздумайте чинить препятствия.

– Зайдем ко мне, Слепаков.

Они снова оказались в кабинете Илляшевской.

– Остынь, – сказала директриса «Золотой лилии». – Зина обязана выполнить все мероприятия, пока они не закончатся. А будешь серьезно бузить, мои гвардейцы тебе живо мозги вправят.

– Плевать я на тебя хотел, чучело огородное, мерзавка! – Видимый мир поплыл от ярости в глазах Слепакова. – Устроила похабное сатанинское кабаре!

– Сейчас ты у меня поумнеешь, глупый старик, – многообещающе сказала директриса, неожиданно профессиональным приемом захватила правую кисть Слепакова, вывернула и заломила ему руку за спину. В ту же секунду в кабинет ворвались двое охранников явно не феминистского пошиба. Они поволокли Всеволода Васильевича из кабинета Илляшевской через мраморный вестибюль к выходу. Причем вежливая Люба бежала позади, оскалившись, как цепная овчарка, задрав высоко юбку над стройными ножками, и противно кричала «и-и-и…».

Всеволода Васильевича сбросили с высокого крыльца. Он распластался на скользкой, основательно подмерзшей плиточной мостовой и получил еще жестокий пинок. С трудом поднялся. Он был в грязи, с окровавленным ртом. Кепку ему подал страж поменьше ростом, говоривший голосом подростка. Слепаков выплюнул зуб и стоял, расставив руки и покачиваясь, напоминая сильно перебравшего комедийного персонажа. К нему подбежала женщина из «жигулей».

– Что с тобой, Сева? Тебя избили?

Всеволод Васильевич заковылял по двору, бормоча проклятия. Женщина почистила его плащ какой-то лохматой тряпкой. Они сели в машину.

– Мы можем ехать? – спросила водитель «жигулей» охранника.

– Приказано: пусть убираются, но без синтезатора. Она закончит утром. И не суйтесь в ментуру, это бесполезно. Только вам же будет хуже.

– Жену твою не… травмируют? – Женщина, вздохнув, подала Слепакову чистый платок вытереть губы.

– У меня нет автомата Калашникова, – хрипло сказал Слепаков, – к сожалению.

Бронированные ворота их выпустили. У выезда из дачного поселка томился тот же большой широкий мужик в старой дубленке и в шапке с ушами.

– Ну, как? Поплясали у Любки-то? – скучным замерзшим голосом поинтересовался мужик. – Другие что-то не торопятся. Вы быстро.

– Да пошли они, мрази, клопоедки, паскудницы!.. – ожесточенно посвистывая из-за выбитого зуба, высказался Всеволод Васильевич. – Гадюшник поганый…

– Это верно, – оживился мужик, стороживший поселок. – Сволочи! Кошелки бессовестные!

После чего Слепаков и широкий мужик проявили разнообразие в матерном лексиконе.

– Ну, хватит, – сердито сказала женщина за рулем.

Вскоре «жигули» катили по Каширскому шоссе, набирая скорость.

– Что ты задумал, Сева? – спросила женщина с тревогой.

– То, что задумал, уже не отменишь, надо заканчивать, – сказал Слепаков твердо, сделал страшное лицо и посвистел прорехой в зубах. – Ты понимаешь, Нина, тут банда. Я все раскусил. Для чего старуха накачала против меня Хлупина? А вот…

– Кто этот Хлупин?

– Сосед с нижнего этажа. Живет… точнее, жил прямо под нами. Я его сегодня убил в полпервого ночи.

– Боже, что ты говоришь, Сева?!

– Я правду тебе говорю. Хлупин договорился с бандитом. Хотел отнять пенсию.

– Чью пенсию отнять? Ничего не понимаю.

– Мою пенсию. Хлупин ждал другого результата. Бандит должен был отнимать, а я бы стал сопротивляться… Рассчитывалось, что он меня искалечит или отправит на тот свет. Однако Хлупин и его наемник… Обанкротились, – Слепаков выбрал слово поторжественней для общего впечатления, производимого на давнюю, видимо, знакомую, которую он назвал Ниной. – В результате я убил бандита, а не он меня. И пенсия осталась цела, – добавил Слепаков, думая, что согласился бы потерять хоть десять пенсий, лишь бы это происшествие осталось в проекте Хлупина и не осуществилось. А Зина? Значит, тогда события разворачивались бы в прежнем порядке? Его жена раза два в месяц (дни консультирования) спускалась бы на одиннадцатый этаж, и позорная связь ее с Хлупиным продолжалась? А эта пакостная «Золотая лилия»? И сюда Зина ездила бы время от времени, пополам с аргентинским салоном? И это длилось бы… сколько? А он ходил бы по-прежнему гулять по строгинской пойме и читал оппозиционную газету? Нет, не бывать такому! И Слепаков вспомнил один из давних лозунгов, на которых когда-то его воспитывали: «Лучше умереть стоя, чем ползти…», нет, «чем жить на коленях». Это из испанской революции, что ли… Че Гевара? Нет, тогда, кажется, была Долорес… Ладно. Двоих мерзавцев он отключил навсегда. Оставалась старуха. А ему уже терять нечего. Однако были ведь еще Илляшевская, золотистая Люба, развратные твари в бриллиантах…

– Я вижу, ты нездоров, – с состраданием и страхом косясь на Всеволода Васильевича, сказала Нина. – Может быть, заедем в медицинский пункт? У тебя разбито лицо. Ты очень сильно расстроен. Можно даже обратиться в…

– Ты хочешь сказать в «психушку»? – желчно усмехаясь, договорил за нее Слепаков.

– Почему обязательно в… психлечебницу. Есть больница неврозов около Донского монастыря. Просто восстанавливают измотанную, переутомленную нервную систему. Моя подруга лечилась. Никаких жутких уколов, никакого давления. Выход свободный. Зато ванны с радоном и хвоей, занятия лечебной гимнастикой, прогулки по монастырю. Я буду тебя навещать. Если не возражаешь, мы зайдем с Димой. Несмотря ни на что, он тебя вспоминает, спрашивает о тебе. Помнит, конечно, что ты его отец.

– А ты сама-то уверена в этом? – довольно глумливо спросил Слепаков, чувствуя, как оскорбляет ее.

– Не надо меня обижать, – по тому, как она горестно напряглась, понятно было, что не может забыть ни очень давнюю любовь, ни слишком тяжелую обиду. – Я никогда не заходила к соседу с определенными целями. И не пошла бы работать ни в какую «Лилию», сколько бы мне не платили.

– Да прости меня, Нина, прости! – взмолился, будто протрезвев, Слепаков. – Я совсем сдал, понимаешь? Морально! Я и правда убийца! Если бы вернуть те годы молодости, я остался бы с тобой и сыном. И, наверно, жилось бы мне спокойней, чище, счастливей. Но ведь не вернешь… Не вернешь ничего! Даже того, что произошло три месяца назад и сегодня ночью. – У него было мертвенно-зеленоватое лицо серьезно заболевшего человека.