Улыбка любви. Сказки для прекрасных дам

Веня был москвич в пятом поколении, все в его роду имели профессии, связанные с творчеством. Сам он четыре года назад окончил художественный институт и сейчас «ходил» в молодых, подающих большие надежды художниках. Обаятельный, харизматичный, он пользовался большой популярностью у красивых девушек своего окружения, особо не обременяя себя сложными или длительными отношениями. В Гагры Веня прилетел на десять дней, чтобы развеяться, отдохнуть от душной, суетной и деловой Москвы, и «набраться» новых художественных впечатлений. И, основная причина приезда сюда было то, что на этом этапе жизни у него возникла потребность в одиночестве. Впечатлений он уже набрался, а в одиночестве несколько заскучал. И, как он подумал, знакомство с миловидной застенчивой девушкой Катей внесет разнообразие в оставшиеся дни пребывание в этом южном живописном городке.

Так было положено начало их знакомству и отношениям. С Вениной стороны – это была скорее покровительственная дружба, с Катиной – восхищение перед его внутренней свободой, так для себя она определила его поведение, и…красотой, которую всегда боготворила в людях.

Днем они с экскурсией или вдвоем осматривали знаменитые достопримечательности, живописные места. Веня успевал работать, много фотографируя профессиональным аппаратом, понравившиеся места. А поздним вечером они купались в теплом, прогревшемся за день ласковом море, и вдоволь наплававшись наперегонки, без сил падали на остывший сырой песок, не испытывая неловкости от случайного прикосновения к полуобнаженным телам друг друга.

После купания, взявшись за руки, они гуляли по слабоосвещенным улицам и густым темным аллеям вечернего городка, дыша пропитавшим его запахом остывающего морского воздуха с вплетенными в него ароматами кофе, поспевающего инжира, острой еды и специй, или сидели на берегу моря. Им было очень комфортно друг с другом. Они подолгу говорили обо всем, что могло волновать близких или давно знакомых людей, истосковавшихся по общению после долгой разлуки. Надо признать – больше говорила Катя, а Веня внимательно слушал и дополнял уточняющими вопросами ее монолог; но и он иногда был предельно откровенен с ней; и для него это был необычный формат общения с девушкой.

Как оказалось, они оба были единственными детьми в семье, страдали в детстве от одиночества и мечтали иметь брата или сестру.

– Мои родители очень хотели еще ребенка. Особенно папа. Но, к сожалению, мама потеряла ребенка на позднем сроке беременности. Как мы все переживали! А так как я у них единственная, то бабушка и мама очень тревожатся за меня, опекают, считая, что я еще маленькая, хотя мне уже восемнадцать лет! Но я на них не обижаюсь, понимаю, что хотят уберечь от «темных сторон жизни», – с улыбкой сказала девушка.

– А отец? – спросил Веня.

– Папочка тоже тревожится, хотя внешне старается этого не показывать. Он с малых лет учил меня самостоятельности, доверяет мне, считая, что я смогу за себя постоять. Он даже в детстве водил меня в кружок айкидо.

– Хорошая у тебя семья. А моим родителям, по-моему, и единственный ребенок не очень был нужен. Я больше нуждался не в сестре или брате, а в родительской любви, – с горечью сказал Веня. И Катя легким сочувствующим жестом прикоснулась к его руке. Улыбнувшись и положив свою ладонь на руку, он продолжил:

– Но мне тоже повезло. Меня воспитывали супер – бабушка и дедушка. Они и были моей семьей, и любовь свою дарили в избытке. Дедушка умер около десяти лет назад, а бабушка до сих пор такая же опекающая, как и твоя, хотя и пытается этого не показывать.

Правда, Веня несколько слукавил, говоря, что всегда хотел иметь брата или сестру. В семнадцать лет он понял некоторые преимущества единственного ребенка в семье, когда ему после смерти прабабушка, известной актрисы одного из московских театров, выделили небольшую квартиру на Ленинском проспекте.

– А потом, согласись, когда ты единственный ребенок, то от тебя ждут слишком многого, возлагается много надежд, – продолжила Катя, – и хочется не подвести родных, в какой-то мере соответствовать их ожиданиям.

– Наверное, я как то об этом не задумывался, – ответил Веня.

В этих долгих задушевных разговорах Катя неожиданно открылась для него с другой стороны: если в первые минуты знакомства он увидел в ней непосредственную провинциальную милую девушку, то уже через несколько часов общения невольно отмечал присущий ей ум и женскую мудрость, которая редко встречается у столь юного существа.

К его удивлению, Катя довольно-таки прилично владела информацией о французских экспрессионистах, очень хорошо знала работы итальянских живописцев эпохи Возрождения. Когда же он рассказывал об Италии, где уже успел побывать несколько раз, то не смотрела с восхищением ему в рот, в отличие от знакомых девушек, а проявляла искреннюю любознательность, основанную на живом интересе.

Она знала наизусть стихи Гумилева, Блока, Баратынского, Саши Черного и других поэтов, имен которых он никогда не слышал. Особенно Катя любила Баратынского:

– «Есть что-то в ней, что красоты прекрасней, что говорит не с чувствами – с душой», – со смущением декламировала девушка.

К своим восемнадцати годам Катя прочитала всю английскую и французскую классику, могла цитировать наизусть главы из «Евгения Онегина», знала работы многих русских философов, труды которых он никогда не открывал, хотя они и занимали почетное место в обширной библиотеке его деда, блестя золотыми корешками.

Даже то немногое, что он помнил из школьного курса, открылось для него по-новому; он впервые ощутил дыхание поэзии, слушая вдохновенное Катино чтение стихов. В свое время он с трудом осилил три главы из обязательного в школе многотомного «Войны и мира», а Катя так увлекательно рассказывала об этом произведении, что ему невольно захотелось открыть страницы этого эпохального романа и вдумчиво прочитать, а не перелистывать, ища эпизоды для написания школьного сочинения.

– Роман «Война и мир» я прочитала два раза.

– Ух ты, – с восхищением и с присущей ему иронией сказал Веня. – А зачем?

– Ну, когда читала в первый раз лет в четырнадцать, то страницы про войну или пропускала, или читала через строку. Зато перечитывала моменты, связанные с Наташей Ростовой, про ее первый поцелуй, первую встречу с Андреем Болконским, ее знаменитый первый бал. Мне она казалась возвышенным, неземным существом. Я даже пыталась подражать ей.

– Поехала на школьный бал, – продолжал иронизировать Веня.

– Нет, – не обращая внимания на его тон, ответила она. – Однажды мы с родителями отдыхали в санатории на Волге, и когда они уснули, я, как Наташа в романе, уселась на подоконник и стала любоваться прекрасной теплой ночью, пытаясь воспроизвести в себе Наташино восхищение. Но уже через полчаса меня стало клонить ко сну, глаза слипались, любоваться звездами и слушать соловьиное пение сил уже не осталось; и, чтобы окончательно не свалиться с подоконника, поплелась спать, рассуждая, что я, к сожалению, начисто лишена романтических чувств.

– А второй раз, зачем прочитала? Уже влюбилась как Наташа Ростова?– вдруг охрипшим голосом спросил.

– Нет, в школе по программе надо было перечитать основной сюжет, но чтение снова меня увлекло. Тогда буквально покорил образ Андрея Болконского, заворожил его внутренний мир, восприятие себя и окружающих. Помнишь, – обратилась она к Вене, – его знаменитый монолог про бесконечное небо и ненужную земную суету, место человека в этом мире? А его разговор с Пьером Безуховым после бала даже выучила наизусть! «Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…», – процитировала девушка с напускной иронией, но скрыть волнение в голосе ей не удалось.

– Тогда же, через Андрея Болконского, смогла понять возникновения предчувствие любви у Наташи Ростовой, когда весь мир становится прекрасным, – трогательно продолжала она. – Бабушка, узнав про мое увлечение Андреем Болконским, сказала тогда: «Катенька, когда тебе будет двадцать пять, то захочешь в мужья не такого как Андрей Болконский, а больше похожего на Пьера Безухова».

– Бабушка, но он же толстый и смешной, а Андрей такой красивый и умный! – возразила я ей.

– Детонька, вот через десять лет и поговорим, – смешно подражая бабушкину голосу, с умилением сказала Катя.

– И, между прочим, мое сочинение по «Войне и миру» заняло второе место в городской олимпиаде по литературе! – совсем уже по-детски похвасталась она, устремив на него сияющие в темноте глаза.

– Смешная ты, Катька! И с нежностью подумал: – «Неужели такие девушки еще есть! Девятнадцатый век и только! Насколько я помню, девчонки из моего «продвинутого» класса школы для элитных детей называли Наташу Ростову не иначе как «восторженной дурой» или «курицей-наседкой», и уж точно никто не хотел быть на нее похожей! Скорее наши девчонки симпатизировали красавице – Элен, чем «простушке» Наташе. Да и в «девяностые» самой желанной профессией у десятиклассниц была профессия «валютной проститутки». Разумеется, никто из них не занялся столь прибыльным «мастерством», все получили высшее образование, вышли замуж, некоторые уже успели развестись», – думал Веня с явной симпатией о рядом сидевшей девушке. – «А столько в ней искренности, трогательной простоты и детской наивности, но в то же время присутствует и некая изюминка, придающая ей такое женское очарование!

– А почему ты поступила в медицинский университет, а не пошла на филолога? – после возникшей паузы спросил ее Веня.

– Все очень просто. Во-первых, кроме того, что я люблю читать, еще с раннего детства также очень любила лечить. Залечивала своего кота, который терпеливо принимал воображаемые лекарства, кукол и всех подружек. Хотела стать или ветеринаром или педиатором. Но лет в двенадцать увидела портрет Натальи Гончаровой и была очарована этой женщиной. Кроме неземной красоты меня поразила грусть и отрешенность в ее глазах. А так как меня всегда привлекали красивые люди, то для меня венцом внешней и внутренней красоты стала она – Натали – «чистейшей прелести чистейший образец».

Потом подумав, добавила:

– Восхищаться и ценить красоту меня научила бабушка. Жаль, что я внешне не в маму – красавицу, а скорее в папу, хотя он тоже симпатичный, – с нескрываемым кокетством сказала она. – Вот мне и захотелось помогать женщинам в сохранении их природной красоты.

– А мне не симпатичны женщины с перетянутым лицом, – ответил Веня, вспомнив «неувядаемую» молодость матери. – Лучше уж симпатичные морщины, чем маска.

– Это позиция мужчины, а женщины всегда хотят выглядеть моложе! – с возмущением ответила девушка. – Мама тоже была категорически против моего решения, говоря, что в женщине главное не внешняя красота, а внутренняя.

– Да она абсолютна права!

– Хорошо говорить так, с ее то внешностью! А некоторым не нравится большой нос или уши, что же теперь, всю жизнь мучиться комплексами?

– Ну, если уши как у осла, тогда конечно, нужно отрезать! – со смехом ответил он.

Катя обиженно надула губки, но через секунду также прыснула от смеха. Успокоившись, уже серьезно сказала:

– Ну, красота – это субъективное понятие. Кто-то и с огромным носом счастлив, а кто-то и с кукольным личиком с грустью смотрится в зеркало, – рассуждала девушка. – А помогать людям в осуществлении их мечты, все-таки надо! – добавила она с горячностью.

– Да это я так, Катя, извини. Действительно, если люди хотят быть красивыми при помощи ножа хирурга, то почему бы и нет. Это их право, – сказал Веня. – Главное, чтобы «наводить красоту» нравилось тебе.

– Мой дедушка, мамин отец, которого я видела только на фотографиях, был очень красивый, лучше любого американского актера, – после паузы тихо сказала Катя. Ей хотелось сказать: «Красивый, как ты», – но от этой мысли она в смущении опустила глаза и слегка зарделась, но быстро справившись с эмоциями, с гордостью продолжила:

– Моя бабушка в свои почти семьдесят без вмешательства хирурга выглядит моложе минимум на 10 лет, и никаких засаленных халатов, стоптанных тапочек: прическа, маникюр, прямая спина; и при этом еще сказочно готовит!

– Рыжик, ты описываешь портрет моей бабушки, – засмеялся Веня. Впервые он вслух так назвал Катю.

– Рыжик? – удивилась она. – Хотя мне нравится. В шестнадцать меня в школе называли Белочкой. А мне нравится твое имя – я буду называть тебя только по имени – Венечка. А в детстве как к тебе обращались?

– В школе – Лазарь, бабушка с дедушкой, как и ты – Венечка, а родители – Веня. Правда, отец больше называл Вениамином.

В общении и узнавании друг друга время летело незаметно. В пансионат молодые люди возвращались обычно поздно, когда городок уже спал после бурной курортной ночи, и прощались у двери Катиного номера до следующего утра.

Катя, несмотря на юный возраст, очень точно поняла свободолюбивую душу Венечки. К нему, на ее взгляд, вполне можно было применить одно из высказываний Эриха Фромма, которого так любил цитировать папа: «Мы не должны никому давать объяснения и отчитываться…Свободный человек должен объяснять что-либо лишь самому себе – своему уму и сознанию». И это чувство свободы в нем ей удивительно нравилось. А еще Кате было лестно внимание такого взрослого мужчины, каким иногда она считала Веню. Ей было приятно, что он внимательно, не перебивая, слушает ее длинные монологи; не называет «книжным червем» в отличие от ее ровесников, интересующихся больше компьютерными играми, чем высказывания какого-то Сенеки, жившему около двух тысячелетий назад, и «высшей добродетелью для которого была верность самому себе». Именно эту мораль Катя стремилась воплотить собственную жизнь, которую, на ее взгляд, демонстрировал Веня.