Варварский берег

Подали и ужин – бобовый суп и сухари.

Тут, можно сказать, Олегу повезло, ибо кормили шиурму через день. Надо полагать, чтоб не растолстели.

Вообще, гребцов старались беречь, как-никак – двигатель галеры. А мотор, он и есть мотор: не заправишь – не поедешь.

Стало вечереть, потянуло зябкой сыростью, и в бараке запалили костры в очагах из камней. Дым, как в старину, уходил через дымогоны в крыше.

Сухов сразу припомнил длинные дома Альдейгьюборга – родовые «общежития», типовые постройки северной расы.

– Жека, – сказал он лениво, – а вы где обретались хоть? В Киеве или в Новгороде?

– В Скирингсалле! У норегов. Когда Инегельд Боевой Клык помер, в князья вышел сын его, Тудор. В Ладоге стало бедно жить, все в Новогород подались, а там свои порядки да хозяева.

И Тудор решил за море двинуть, к норегам, тамошнему конунгу послужить, Хакону Доброму, младшему сыну Харальда Прекрасноволосого, и брату Эйрика Кровавая Секира. Сперва-то Хакон сговорился с ярлом Сигурдом из Хладира, и они с ним прогнали Эйрика за море. Сыновья Кровавой Секиры сразу стали данов подзуживать и конунга ихнего, Харальда Синезубого, чтобы Хакона скинуть, вот Доброму и занадобились воины. А тут мы!

Эйрика зарубили в Нортумбрии, это в Англии, а вдова его, Гуннхильд, в Данию бежала – Харальд-конунг ей братом приходился. Санта-Барбара, короче! Мы с викингами Хакона отбили данов, по всей Ютландии и Сёлунду прошлись… Так и служили конунгу, пока не прибили его. Вроде как в 961-м, в битве у Фитьяра. Народищу тогда полегло… Кино и немцы!

– Мы даже в Константинополе отметились! – воскликнул Паха. – Ага! Княгиню Ольгу сопровождали, с нею тогда малолетний Святослав был, ромеи его Сфендославом звали. Спокойно так всё прошло, только на Днепре кочевников погоняли малость.

– Да-а… – вздохнул Пончик. – Были схватки боевые… Угу…

– Еще какие! Набили мы тогда мошну, что и говорить. Ну и двинулись до дому, в Гардарики наши. А потом, когда по Днепру шли, нас – фьюить! – и в двадцать первый.

– Неужели вам совсем не хотелось в родимое будущее? – полюбопытствовал Быков.

– Да как тебе сказать… И да и нет. Интернет да телик – это, конечно, хорошо, можно всякие эти… блокбастеры глядеть. Да только в прошлом весь этот экшн не нарисованный, а самый что ни на есть настоящий. Да там всё настоящее! Даже здесь, и то…

– И не говори…

Пончик вздохнул. Он уже успел соскучиться по своим, по Гелле ненаглядной да по Глебке – когда «малявочке», когда «засранцу»…

И всё же, как бы он ни ругал прошлое, все эти Средние века, ностальгия тоже присутствовала.

Как-никак, полжизни оставил в тех самых столетиях, было что вспомнить.

…Стояло жаркое лето 858 года от Рождества Христова, хотя никто на Руси не ведал еще имени Спасителя.

Да и самой Руси тоже нельзя было еще найти на картах. Просто жил-был такой народец – русь. Белокурые бестии.

Они крепко держали весь путь из варяг в греки, строили крепости, подчиняли местные племена – и венедов, и северу, и прочую голядь.

Те им платили дань, за что русская гридь чисто конкретно «крышевала» аборигенов, не пущая ворогов.

В эти-то места и выбросило Пончика с Суховым.

Олег, тот сразу себе увесистый меч вырезал из дерева и давай упражняться – в свободное время от основной рабской деятельности.

А куда деваться Александру Игоревичу Пончеву, молодому врачу-терапевту из городской поликлиники? Он и в армии-то не служил, куда ему с мечом-то?

Тогда-то и нашла его Чара, ведунья местная, знахарка и травница. Молодая, красивая, налитая красотой и здоровьем.

Днем и ночью она таскала его, будто интерна, по лесам и лугам, топким болотам и величественным борам.

Учила травы понимать да как собирать их – одну лишь на рассвете, пока роса обильная, иные былинки – только в полночь, когда светит луна. Наука была трудная.

Он молча подчинялся, не спорил, зубрил древние знания.

Поначалу тоска была дикая, душа страдала от потери родного, привычного – работы, магазинов, дивана с телевизором…

А потом привык как-то. Смирился с реалом. Чара помогла. Блуждая за красивой девушкой, волей-неволей испытаешь амурные чувства…

…День 23 июня 859 года очень напоминал 1 Мая, каким он его помнил с детства.

Та же веселая суматоха и перепутаница, так же валит сдобный дух из окон, девки принаряжаются, роются в сундуках, бегают друг к дружке посоветоваться.

Весь двор украсился зеленью – резные ставенки были окружены березовыми веточками, еловые лапы оплетали балясины крыльца, девицы понадевали пахучие веночки и даже коровам увили рога зелеными гирляндами.

Молодежь, галдя и хохоча, шарила по всей округе, стаскивая в кучу хворост, старые метлы, рассохшиеся бочки, сломанные колеса – всё старое и ненужное, что могло гореть, должно быть сожжено этой ночью, самой короткой ночью в году, брачной ночью для Хорса, ответственного за свет и тепло, и девы Зари, невесты «Солнышка светлого и трижды светлого».

…Ясный день сменился белой ночью, а на берегу реки, на выгоне, на холму, у развилки дорог запылали костры, затрещали буйно.

Галдели шалые девки, уворачиваясь от хохочущих гридней; Жучка, огромная матерая волкодавица, носилась кругами и восьмерками, как малый щенок, и радостно брехала.

И уже где-то запевали, и в лад бренчали гусли, соревнуясь с кантеле, трубил рог турий, дудочники выводили заполошные ноты, а гудки, словно пародируя будущие скрипки, запиливали плясовые ритмы.

– На реку! На реку! – веселым звонким голосом воскликнула Чара и потянула Пончика к восточным воротам.

Крепко держась за руки, они выбежали на берег Ила-дьоги. Все дворовые уже были здесь. Они ждали невесту.

Возбуждение владело нарядной толпой, люди смеялись, спорили, махали факелами, галдели, орали и пели.

На пригорке стояли Хакон-конунг с Асмудом, рядом с ними – Аскольд, а чуть поодаль – знать рангом пониже.

Внезапно шум утих. Близилась песня – полумолитва-полугимн, славящий Хорса, уговаривающий бога не творить безлетья человекам, а умыться добела, встать завтра ясно и послать всякого приплоду.

Чара подпрыгивала, не в силах углядеть процессию за широкими спинами, и Пончик подсадил ее к себе на плечо.

Толпа расступалась, пропуская поющих девушек к реке, и смыкалась за ними.

А впереди подруг молча шагала Рада – в одной рубахе, босая, похожая на валькирию после ночи любви – томную и благостную. В руках валькирия несла угощение божеству – гору дымящихся блинов и горшочек меду.

Гордо подняв голову, девушка ступила в тихую воду Ила-дьоги.

Подруги-певуньи остановились на берегу, а валькирия прошла шагов на сорок, пока вода не поднялась по пояс ей.

Девушка протянула свои дары и отдала их реке.

– Хорс светел!