Держава том 1

«Бурбон! Солдафон! – рассердился его брат. – Делает вид, что неинтересно».

– Описан недавно произошедший случай, – ответил женщинам Георгий Акимович, подставляя лакею рюмку для бургундского. – Слишком холодное! – сделал замечание, отведав вина.

«Сейчас бы мадемуазель Камилла занудливо попеняла, что неэтично воспитывать слугу перед гостями», – спрятала улыбку Ирина Аркадьевна, с любовью наблюдая за своими мужчинами.

Сегодня детей посадили вместе с взрослыми и они, забыв нравоучения гувернантки, отдавали должное обеду, не забывая время от времени, пинать друг друга под столом ногами.

– Мам, а что он.., – жаловалась Лиза на Глеба.

– Глеб! Как тебе не стыдно, – делала замечание сыну Ирина Аркадьевна, и гладила по голове девочку.

– Георгий! Ну ты скажешь, в самом деле, что написано в газетах? – возмутилась, наконец, его жена.

Ехидно глянув на брата, допив до дна рюмку и вытерев губы салфеткой, менторским профессорским тоном произнёс:

– Фельетон озаглавлен «Не всегда тащи из воды то, что там плавает» и повествует нам, как известный гипнотизёр Осип Фельдман, наслаждаясь природой на берегу моря, около Сестрорецка, вдруг увидел, что с мостков упал в воду старик в длинном пальто, и кинулся спасать его.., и знаете, кого вытащил из воды?..

– Какого-нибудь пьяного профессора Санкт-Петербургского университета, – облокотился на спинку стула Максим Акимович.

– Нет! Вашего сподвижника и царского наставника, обер-прокурора Святейшего Синода Константина Петровича Победоносцева, – многозначительно оглядел общество.

– Должна быть и от жидов какая-то польза, – подвёл итог сказанному Рубанов-старший.

– Что значит от жидов? – вскипел праведным гневом Георгий Акимович, холодными серыми глазами разглядывая брата. – И пользы России они принесли не мало… Развивают промышленность и экономику, а сколько их в науке и искусстве…

– А сколько их в террористах и врагах государства?! – невозмутимо глянул на брата добрыми, голубыми глазами Максим Акимович.

Ему не хотелось сегодня споров. Как всё прекрасно прошло в их первую встречу после Ливадии.

Но брат был другого мнения.

– Кого ты имеешь в виду? Договаривай, коли уж начал.

– Да хотя бы Веру Засулич, – вздохнул Максим Акимович: «Не дают сегодня спокойно пообедать».

– Так суд присяжных под председательством Анатолия Фёдоровича Кони вынес вердикт: «невиновна» и полицейская карета уехала пустой, – радостно потёр холёные белые руки профессор, и сам налил в рюмку водки.

– Потому так произошло, что общество наше ещё не готово к введению института присяжных заседателей, – начал заводиться Максим Акимович, чем весьма осчастливил именинника. – Достоевский недаром в «Дневнике писателя» оспаривает многие вердикты присяжных, как незрелые! Им дали право судить, а не оправдывать явных убийц, так как доброта к преступнику есть жестокость к его жертве…

– Да какая же Засулич убийца? Она борец за справедливость… Наказала зарвавшегося от власти петербургского градоначальника Трепова, по приказу которого в тюрьме высекли студента.

– Да этот студент, перепив пива, плясал и матерился на паперти Казанского собора… На что нарывался, то и получил, – злился Максим Акимович. – Что же будет, ежели все начнут в церквах плясать и материться? Должно же быть что-то святое у людей? И печально, когда общество начинает восторгаться террором. Даже не общество в целом, а узкая группа, но в руках этой группы печать – газеты и журналы, и она делает настроение… Я уверен, будь присяжными крестьяне, приговор был бы иной. Ведь писали не о том, что она выстрелила в спину старому человеку, к тому же исполнявшему свои служебные обязанности, а делали акцент на толщине розог, как стонал бедный разнесчастный студент, забывая, за что его наказали. Видя такое потворство, всего через два года, в феврале восьмидесятого, устроили покушение на самого императора Александра Второго, который и проводил реформы. К счастью, государь в этот раз не пострадал, а адская машина, заложенная под полом в столовой, унесла жизни двенадцати солдат охраны. Это было шестое покушение, а через год эти мерзавцы добились своего… Наш государь погиб! И погиб перед тем.., как хотел дать стране конституцию. Вот после этого покушения Победоносцев и произнёс в Государственном Совете знаменитую свою речь, в коей подверг уничтожающей критике конституционный проект и положил конец либеральным реформам Александра.

Наученные горьким опытом жёны, вместе со своими чадами, ушли в гостиную.

– Люба, как мне надоели эти политические разговоры, – жаловалась подруге Ирина Аркадьевна, – ну почему бы им не поговорить о любви, о цветах, о детях, наконец…

– … Как только подобные тебе либералы и нигилисты не называют Победоносцева: и Мефистофелем, и вампиром, выпившим всю кровь из либеральных реформ…

– Это самое правильное название, – с довольным видом подтвердил Георгий Акимович, – а ещё – «Кощеем православия», – хохотнул он, плеснув в бокал вина. Разговор очень занимал его. – К тому же он ярый антисемит и автор позорной «черты осёдлости».

– Да какая же это черта, коли, сам говоришь, и в науке, и в искусстве полно евреев… Согласно закону, повсеместно имеют право проживать купцы первой гильдии, лица с высшим образованием и ремесленники… Так что у них богатый выбор, чтоб обойти черту. Ремесленником каждый может стать. Вот и лезут всюду правдами и неправдами как блохи.

– Потому что умная нация! Среди моих друзей профессоров, сколько евреев.

– Вот эти-то жидомассоны и портят студенческую молодёжь… Неужто они станут внушать ей патриотизм и любовь к родине? Отнюдь! По их понятиям, каждый индивид является гражданином мира… У самих-то родины нет! И мы не люди для них, а индивиды…

________________________________________________

Славно пахло морозом.

После уроков в гимназии, закинув ранец за спину, Аким неспешно брёл домой.

«Через несколько дней Рождество, – радовался он, останавливаясь у замёрзшего окна часового магазина и с интересом разглядывая сквозь морозные узоры, выставленные на обозрение часы. Обнаружив рядом с дверью магазина рыхловатый снежный сугроб, набросанный утром дворником, залез на него и с удовольствием потоптался.

Рядом пронеслись сани, швырнув в Акима комья снега.

«Хорошо!» – отряхивался он, спрыгнув со своего снежного пьедестала.

Всё радовало его в этот ясный морозный день. Люди шли румяные, улыбающиеся.

Заметив на дороге лихо выбрасывающего ноги рысака, с выпучившим глаза кучером за его серым крупом, он благоразумно отошёл к стене дома, и с удовольствием поглазел, как обсыпанный грязным снегом чиновник, пыхая паром изо рта и ноздрей поболе, чем давешний рысак, потрясал кулаком и грозился подать жалобу полицмейстеру.

«Чего злится? Вот делов-то, отряхнулся и всё, – перебежал дорогу и зашёл обогреться в лавку с вывеской «Певчие птицы». – Надо Глеба сюда привести», – разглядывал многочисленные клетки со скворцами, синичками, канарейками и соловьями.

– Хто жалат послухать взаправдашнего соловья с осьмнадцатью коленцами, вали в эфту комнату, – приглашал молодой, весь в угрях приказчик с маслеными на пробор волосами.

«Вчера из деревни, наверное», – сунув ему копейку, пошёл «послухать» соловья.

– Силён, бродяга! – обсуждали птаху двое фабричных. – У нас в трактире не хужей разливается, паразит.

– Особливо в день получки, – со смехом поддержал его другой.

После птичьего магазина Аким на минутку заглянул в «колониальный» братьев Сапожниковых, и не ушёл оттуда, пока не обследовал прилавки с жёлтыми апельсинами и лимонами, зелёными яблоками и грушами, не прочёл красочные этикетки на банках с вареньями, не съел купленный кусок пастилы и не выпил фруктового лимонаду.

Затем надолго остановился у витрины охотничьего магазина. Вдосталь налюбовавшись ружьями, подставил подножку запоздавшей гимназистке из Мариинки, за что был обруган горничной, тащившей за девчонкой связку книг. Показал её спине язык, за что выслушал замечание от дамы с влажной у губ вуалью. Показал язык и её спине, за что получил замечание от толстого чиновника и подумал, показывая язык его спине, что так наслаждаться можно до самой темноты, но уже давно пора домой.

«Как маленький стал, хуже Глеба себя веду», – горестно разоблачал неблаговидное своё поведение, неожиданно врезавшись головой в живот мужика, правившего громадным ломовым жеребцом.

Этот не обругал, а ласково чмокнув губами то ли жеребцу, то ли ему, произнёс:

– Задумались, барчук? Ничаво-о! Быва-а-т! – осторожно обошёл его и щёлкнул по крупу могучего тяжеловоза вожжами.

Тот, напрягшись и позванивая медным набором на чёрной сбруе, тащил огромные сани, доверху наполненные сосновыми и берёзовыми дровами.

Стрелой влетев в дом не с парадного, а чёрного входа, Аким забежал в комнату прислуги, с размаху швырнул ранец на лавку в углу и что есть мочи заорал:

– Ма-а-а-р-фа-а!