Излом

– Ну, раз вы без стакана… располагайтесь… что ж поделаешь… – дал согласие.

– Зловещий альянс заключён! – вышел из-за дерева Пашка, прочёвший по утру в сартире статью из газеты "Правда".

Примерно через час, стряхнув крошки с брюк и поставив пустую бутылку под лавку, я внёс предложение дать стакану отдохнуть, а то, бедный, ноги сбил, по кругу бегая.

– Ничего с ним не случится, – ответил Степан Степанович, растягивая слова, – он, вон чё, вон чё, тренированный.

– Не отвлекайся! – тормошил Пашку Чебышев. – Давай вместе: – Кто-то с кем-то сделал что-то, ой-ё-ё-ё-ей!

– Тихо! Тихо! – урезонивал их Гондурас. – Человека испугали.

Невдалеке, с опаской косясь в нашу сторону, с рыжим сеттером на поводке, прихрамывая, шла маленькая горбунья. Сеттер, виляя хвостом, с обожанием глядел на хозяйку – для него она была самая красивая, самая добрая.

– С собаками, вон чё, вон чё, по кладбищу шляются…

– Тебе только бухать здесь можно! – разозлился Гондурас. – Ты знаешь, что для неё эта собака?.. А ходит она к матери. Одна осталась. Ни родни, никого нет… До чего же страшно остаться совсем одному, – передёрнул он плечами.

Тоскливая горбатая фигурка точно призрак исчезла среди могил.

– Ерунда! – смачно произнёс Гондурас. – Всё ерунда и суета сует…

Это место всех сравняет и примирит. Всё забывается. Их забыли, – обвёл он рукой пространство, – и нас забудут… Память коротка. Дети помнят, да внуки немножко, и всё… Был ли ты, нет ли; хороший был или плохой – какая разница…

– Как выпьет, – толкнул меня локтем большой, – потерянный какой-то делается, вот и несёт чёрт те что.

– А что, не так? – услышал его слова Гондурас. – Здесь вот купчиха лежит. Когда-то мужики за честь почли бы в её обществе побыть, ловили взгляд, любовались пышным телом, а кто её помнит сейчас, кроме этого дерева, посаженного в день похорон?

– Ба-а! – удивился Пашка. – Гондурасский народный поэт!..

– В каждом человеке дремлет поэт, только не во всех просыпается, – смуглая рука, чуть подрагивая, взяла стакан.

– Правильно! – поддержал Пашка. – А то разбазарились не по делу.

Выпитое начинало разбирать. Компания разбилась на пары. Пашка и Чебышев, обнявшись, шёпотом пели куплеты из пионерского детства. Особенно им пришлись по вкусу две песни: "Орлёнок-орлёнок" и "Взвейтесь кострами, синие ночи!".

– Слова Каина, музыка Сальери, – произнёс я, чтобы утешить рыдающего Заева, с чувством распевающего о высоко залетевшем орлёнке, которого враги называли орлом.

На меня они, разумеется, внимания не обратили.

Большой и Степан Степанович мирно курили, доброжелательно поглядывая в сторону почившего алкаша.

– Давайте как следует познакомимся, – подошёл ко мне Гондурас.

– Сергей, – отрекомендовался я.

– Очень приятно, – протянул он руку, – Семён Васильевич. Пойдёмте, Серёжа, сядем вон на ту скамеечку – в ногах правды нет. Какое у вас образование, если не секрет?

– Среднее.

– То есть читать умеете, а писать нет?!

Я хохотнул на его шутку.

– Нет, наоборот… Даже считать до ста умею, так как на третьем курсе университет бросил. На истфаке учился.

– Зря! – отреагировал Семён Васильевич.

– Да знаете, женился, а учился на вечернем, вот дело и не пошло.

– А я учитель, однако, работаю на заводе.

Увидев мой вопросительный взгляд, продолжил немного заикаясь:

– Да-да, юноша. Из военного училища и филфака университета выбрал последнее: Ну что училище?.. – думал я. – И с девушкой поговорить не о чем. А после университета сколько о литературе знать буду, о писателях. Стану интересным собеседником, – перевёл он дыхание. – Однако всё оказалось иначе. От звёздочек на погонах девушки дуреют – как же, душечка военный, а узнав, что я учитель литературы, разочаровываются. Парадокс! Но жениться – всё же женился. Жена тоже педагог. Дети пошли. У меня ведь трое! – похвалился он. – Потом маму парализовало, она с нами жила, и жена стала часто болеть. Нехватки, а дети растут, – он достал сигарету, закурил. – …Сосед всё расписывал, что без образования на заводе почти четыре сотни имеет… я и клюнул. Жаль было со школой расставаться, с классом, – тяжело вздохнул Семён Васильевич, – и сейчас помню удивлённые лица коллег и учеников. Жалею! Жалею, конечно! Сейчас и учителя неплохо зарабатывают. Раздвоился! И там себя потерял, и здесь не нашёл. Я ведь раньше совсем не пил. Может, потому что не на что было?.. Да, собственно, и желания не испытывал.

На него явно нашло философское настроение.

– Да ведь суета всё, как ты думаешь? – обратился ко мне. – Ибо, кто знает, что хорошо для человека в жизни, сказано в Екклесиасте, – нагнувшись, поднял жёлтый лист. – Велика ли беда, если лист падает с дерева? Послушай, что я недавно прочёл: "Если мы предположим, что земля находится в звёздном небе и Бог сделал её блестящей, как одну из звёзд, то отсюда, снизу, нельзя этого различить, по причине великой её малости. И если, по сравнению с небесным сводом, земля кажется точкой, то насколько же уменьшится эта точка, по сравнению с горним небом? Следовательно, что же ты покидаешь, презирая мир, даже и будучи властелином его, кроме жалкого муравейника, в обмен на обширные царские чертоги неба?"

– Однако, – стряхнул он оцепенение, – пора и честь знать. -Мужики! – заорал Семён Васильевич. – Давайте остатки прикончим да пойдём, а то завтра на работу.

– Как последние выходные, – бросив охнарь, вспылил вдруг Степан Степанович, ворочая мутными глазами, – так, вон чё, вон чё, на работе тор… – он смачно икнул, проглотив последний слог.

Добив остатки, Степану Степановичу не налили – и так хорош, стали собираться, ощупывая карманы и оглядываясь

по сторонам, как бы чего не забыть.

Чебышев быстро проделал со стаканом обратные действия – положил в целлофан и завернул в газету.

– Отвернитесь, я спрячу! – приказал нам.

Попарно, компания поплелась по тропинке. Впереди

Пашка с Чебышевым бренчали на губах какой-то марш. В центре Большой тащил захмелевшего Степана Степановича. Мы с Семёном Васильевичем замыкали шествие.

"Словно партизанский рейд Ковпака, – подумал я. – Сильные – по краям, слабые – в середине".

– А университет, юноша, зря бросили, – взял меня под руку Семён Васильевич, продолжив начатый разговор. – У нас в цеху, кстати, многие с образованием приборы собирают, и с высшим в том числе. Современный рабочий должен быть широко образован. Даже из нас: Большой, например, лет пять назад политех закончил, осталось "госы" сдать, не знаю, что там произошло, до сих пор сдаёт, чудик. Пашка техникум кончил, я – бывший учитель. Чебышев, хотя и семь классов имеет, любому инженеру фору в сто очков даст, а Степан Степанович – лейтенант запаса, о чём сообщает перед тем, как вырубиться, – грустно засмеялся Семён Васильевич.

Наша бригада благополучно перешла дорогу и вышла на заводской стадион.

– Покурим? – предложил Большой, усаживаясь на скамейку трибуны. – Все нормальные, а этот спёкся, – потряс Степана Степановича. – Точно! В отрубях лежит.

Стало прохладно. Быстро стемнело, словно мы в клетке и на нас накинули покрывало. Зажглись фонари. С ними перемигивались сигаретные огоньки.

– Я, вон чё, вон чё, лейтенант запаса-а-а! – неожиданно заорал Степан Степанович и свесил голову на грудь.

– Тьфу, чёрт! Перепугал! – поднялся Большой, бросив окурок. – Однако, что-то холодает… Ну что, по домам? Этого, в отрубях, беру на себя.