Застегнув сбоку круглые чёрные пуговки, принялся обматывать его длиннющим белым кушаком.
– Как ребятёнок в зыбке, – сделали однозначный вывод друзья-собутыльники.
– Пошли отселева, пока конями не стоптал, – миролюбиво посоветовал им кучер, усаживаясь в узкий передок и с помощью Ванятки вставляя ноги в ременные стремена и оправляя полы кафтана.
– Тп-р-р-у-у! Черти! – ласково увещевал коней.
Ребята, забыв всё на свете, любовались кучером и упряжкой.
Рысаки плясали, привязанные длинным ремнём к кольцу.
Минуту стояла торжественная тишина, пока кучер, сняв шапку, истово крестился. Затем, надев белые рукавицы и поелозив, ища удобства, задом, он спросил:
– Ну что, Ванятка, всё готово?
– Усё! Архип Ляксандрыч.
– Ну, тады пущай! – велел кучер, натягивая вожжи.
Иван отстегнул ремень от удил и жеребцы резко рванули вперёд, храпя, дико кося глазами и пуская клубы пара из ноздрей.
– Чисто звери! – разбегались в стороны работники метлы и берданы, а ребята со страхом прижались к стене.
Но сдерживаемые опытной рукой жеребцы перешли на лёгкий танцующий шаг и, проехав под аркой, вынесли сани к парадному подъезду.
Догоняя их, запрыгнул на полозья Иван. Следом бежали мальчишки.
Одетый в новенький, пахнущий овчиной тулуп, братьев уже ожидал отец.
Ребята просто рты открыли от такого его вида.
Тот, не обращая на них внимания, поочерёдно оглядел коней, белую сетку, прикрывавшую крупы и хвосты, гладко расчёсанные гривы, медвежью полость на санях, кучера, Ивана и, наконец, своих детей.
–Что-то больно чисто оделись, – сделал им замечание.
Мальчишки, ничего не поняв, переглянулись и уставились на появившуюся из дверей мать. Следом за ней плёлся удивлённый денщик.
– Слушайте папу, – не совсем уверенно произнесла она, – хотя он сегодня со странностями, – крестила отправляющийся экипаж, слыша издали голос мужа: «Прощевайте, матушка-боярыня…».
Как знаток и бывший приказчик, по рынку их водил денщик, прибывший вмечте с Иваном на других санях, предназначенных для поездок на базар кухарки, а иногда и самого повара.
– Куды, куды со своими салазками прёшь, дура, – орал он на укутанную почище кучера, в ватник и шаль, бабу с мешком за плечами. – Нос платком закрывай, а глаза-то зачем?! – учил тётку уму-разуму Антип, расправляя короткие свои усики и раздумывая, чего это вдруг генерал на базар попёрся и чего ему тута надо.
А барин с удовольствием прислушивался к людскому говору, стараясь запомнить понравившиеся слова.
– Чистое светопреставление ноне! – ответила денщику баба, с трудом сдвинув санки.
– Морозит-то как нынче! – обстукивал себя руками и приплясывал продавец рябчиков. – Господа-а! Покупай птицу-у. Тонкий скус, упитаны как молочные поросята, а во рту таю-ю-т.
– Разбира-а-ай рябцов и тетёрок, из самой Сибири-и, – горланил рядом с ним другой продавец. – Ах ты, чёрт, упырь окаянный, – схватил за плечо воришку, но тот ловко вывернулся, попутно куснув продавца за палец. – Пущай разговеется, аспид, добродушно ворчал мужик, но руку-то грызть зачем.
Зашли в просторную лавку. Здесь продавали свиней.
– Покупай на заливное молошничко-о-в, – предлагали покупателям двое бедовых приказчиков в вылинявших лисьих полушубках.
После пошли по рядам, слыша со всех сторон:
– Покупай индеек, уток, кур, гусей…
Снег под ногами был затоптан и грязен. Чистым ковром блестел он лишь на крышах лавок, сверкая под лучами яркого зимнего солнца.
– Заходи в лабаз, покупай морошку и квас, – тонким фальцетом вопил хозяин овощной лавки, изо всех сил стремясь переорать горластых продавцов птицы.
Миновали лавку с белыми сахарными головками и наведались к продавцу шуб – аристократу рыночной торговли.
Торговался с ним Антип, стремясь подешевле купить понравившуюся
Рубанову шубу на хорях. Максим Акимович стоял рядом и шевелил губами, запоминая народные выражения.
Днём поспали и поздним вечером пошли ко всенощной. Добирались пешком.
– Максим Акимович, как ты себя чувствуешь? Голова не беспокоит, – задавала мужу наводящие вопросы Ирина Аркадьевна, держа за руку детей.
За ними толпой плелись: денщик, повар, швейцар и замыкал шествие старичок-лакей.
Народу в церкви – не протолкнуться.
Празднично одетый городской люд крестился на иконы и ставил свечи.
«Рождество Твое, Христе Боже наш, воссия мирови свет разума», – затянул хор, и в душу стоявших рядом аристократов и простонародья одинаково хлынула любовь и радость.
На следующий день у Аничкова дворца было тесно от карет на полозьях и саней. Высший свет пришёл поздравить своего императора.
Приёмная дворца сверкала от орденов, эполет и бриллиантов.
Вот сюда-то в своей боярской шубе на хорях и запёрся Максим Рубанов. Под расстегнутой шубой поражённое общество не увидело генеральского мундира, а скрывая усмешки, и многозначительно глядя друг на друга: «Совсем, мол, сбрендил, сердешный», – заметило шёлковую розовую рубаху, подпоясанную пояском с кистями и заправленные в хромовые сапоги лиловые бархатные штаны.
Каково же было их удивление, а точнее, изумление, когда император с супругой, в первую очередь, раздвинув министров, подошли к какому-то там разнесчастному генералишке, и поклонились ему в ответ на старинный русский поклон, с подмахиванием у колена рукой.
«Как он ловко поклонился государю с государыней, сбросив на пол свою шубу. Вот молодец! Догадался. Праздник-то народный», – тут же изменилось общественное мнение.
Товарищ[4 - Заместитель.] министра внутренних дел Сипягин, вызвав в кабинет своего агента, купленного с потрохами камер-юнкера, всё у него расспросил, наорав при этом, почему не доложил, что император переделывает столовую и спальную под семнадцатый век.
«Ну, Рубанов! – думал он. – Всех перехитрил. Вот бы мне такого информатора… Но генерал богат, к тому же числился в приятелях у покойного государя», – велел вызвать к себе чиновника для поручений и приказал тому хоть из-под земли достать мастеров и отделать свой кабинет и столовую под боярские хоромы, а ему купить настоящую боярскую шубу с длинными рукавами и высокую боярскую шапку.
Год подходил к своему завершению.
Балов в Зимнем не давали – траур.