– Твоя мать! – Значит твоя матушка Мария Фёдоровна… А следом, на колымаге, гремевшей расшатанными колёсами по брусчатке, следовала бедная твоя женушка.
– Ну успокойся, любовь моя, ты тоже ехала в карете…
– И лошади были хромые! – выкрикнула в лицо мужу Александра, чем неожиданно развеселила и успокоила его.
– С тем я к тебе и пришёл! Во всём виноваты эти старинные традиции.
Николай и Александра медленно поднимались по ступеням Красного крыльца. Почти на самом верху Николай споткнулся на правую ногу.
– Аликс, не спеши! – одними губами прошептал он.
Поднявшись, царская чета поклонилась народу, прочитала короткую молитву перед иконой, которую держал в трясущихся руках старичок-митрополит с редкой седой бородкой, и вошла под своды Успенского собора.
После длительных молитв началось традиционное облачение царя и царицы. Александре стало жарко, и она потела в серебристом своём парчовом платье.
Николай же, наоборот, был бледен и дрожал, словно от холода, когда принял из рук митрополита Московского драгоценную корону и возложил себе на голову.
Холод! Холод шёл от короны и морозил голову.
Сняв её, он осторожно коснулся ею лба Александры, заметив, как она вздрогнула от прикосновения золота и бриллиантов, и вновь водрузил на себя.
Царицу в это время митрополит увенчал другой, меньших размеров короной.
Потрясённая императрица встала на колени, и митрополит прочёл над ней молитву о царе.
Затем Николай, один среди стоявшего народа, опустился на колени.
Какая это была незабываемая картина для присутствующих здесь либерально мыслящих дворян…
Глядя на коленопреклоненного императора, Рубанов-младший просто упивался восторгом.
«Так должно быть всегда! – думал он. – Давно следовало поставить императора на колени».
После помазания святым мирром, Николай дал присягу уже как самодержец всея Руси, и поднявшись с колен, стал восходить по ступеням алтаря, чтобы принять причастие, и в этот момент, от волнения, слишком сильно потянул усыпанную бриллиантами цепь, на которой висел орден Андрея Первоззванного.
Шесть камергеров, поддерживающих соболиную мантию императора, в испуге вытаращили глаза, наблюдая, как выскочивший из толпы придворных генерал, цепко схватил цепь с орденом и сунул за пазуху.
Окружающие подумали, что так положено по этикету и сановник вышел поклониться царю.
– Не волнуйтесь, Ваше величество! – шепнул царю Рубанов. – О произошедшем никто не узнает, – при этом так глянул на камергеров, что они сразу уяснили, хотя климат в Петербурге и прохладный, но много теплее, чем в Сибири.
После алтаря Николай взял за руку жену и усадил на стоявший в соборе трон из слоновой кости, привезённый из Византии невестой Ивана Третьего Софьей Палеолог.
Сам бочком уселся на усыпанный алмазами трон царя Алексея, своего кумира.
Александра Фёдоровна, впервые по приезде в Россию, чувствовала себя спокойно и уютно. Сердце её зашлось радостью, когда императрица Мария Фёдоровна подошла к трону, поклонилась и поздравила с воцарением свою сноху.
Вслед за вдовствующей императрицей поочерёдно подходили и кланялись члены императорской фамилии.
– Аликс, – тихо произнёс Николай. – Как давит корона!
Но она не расслышала этих слов, так как, заглушая все звуки, рявкнули в салюте сотни орудий, и одновременно зазвонили все московские колокола.
18 мая, согласно утверждённому регламенту, планировалось народное гулянье на Ходынском поле. Так именовался изрытый ямами и окопами учебный плац для войск московского гарнизона.
Гулянье по расписанию, начиналось с утра, а в 2 часа пополудни, в императорском павильоне, на поле, должны были собраться великие князья, министры и прочие сливки высшего света.
Составляя расписание, Воронцов-Дашков с Фредериксом, особо не ломали головы. Всё славное в этом мире, по их разумению, должно происходить в 2 часа дня.
Следом за высокими особами прибывала царская чета, веселить которую музыкой будет симфонический оркестр под управлением Сафонова, сочинившего по такому случаю торжественную кантату.
«Вроде бы всё в порядке, – радовался великий князь Сергей. – Коронация прошла на высшем уровне… Племянник со своей… сестрой моей жены, довольны. Москва просто светилась от иллюминации… А народ пусть сам себя веселит… Разговеется колбаской с пряниками и запьёт икоту дармовым пивком из юбилейной кружки. Полицмейстера надо наградить.., и кого-либо из его архаровцев. Улицы блистали чистотой и порядком, пьяных не валялось», – заложив руки за спину, топтал новый ковёр генерал-губернатор.
Как и положено, народ помолился, нарядился и потопал на Ходынку с вечера, занять место получше, долгожданный подарок получить пораньше, а халявного пивка выдуть побольше, насколько живота хватит.
Как водится у порядочного православного семьянина, мужики прихватили жён с детишками, а коли торчать в поле до утра, следоват чего-нито поснедать, а ежели в придачу и праздник, знамо дело и выпить не грех. За царя – батюшку чекушоночку махонькую уговорить… Хто осудит? А на жану – тьфу. Мотри у меня! Глядишь, время-то до утра приятственно и пролетит – не заметишь.
Ночь опустилась тёмная и безлунная. А что темнота выпившему человеку? Так… Тьфу и ничего боле.
К тому же стали завозить возами подарки с колбасой и кружками.
Народ, ковыряясь в зубах и калякая, что в башку придёт, с интересом наблюдал, как разгружают будущие подарки.
Плотник Ерофей со своим напарником, в чистых ситцевых рубахах и новых портах, дабы не позорить перед царём и честным народом артель, помогали разгружать бочки с пивом.
– Эй, славяне! – скатывая с телеги бочку, гудел причастившийся водочкой Ерофей. – Гуляй ноне!
Его напарник добродушно ухмылялся в бороду, раздумывая, как бы окромя законного кулька с кружкой, стибрить для супружницы ещё один кулёк.
Наступил рассвет.
«Мамоньки! – оторопел бородатый плотник, глядя на поднимавшийся над людьми пар. Из толпы раздавались стоны. – Это што же деется?» – подумал он.
– Ваше благородие! – обратился Ерофей к молоденькому поручику в белом летнем двубортном мундире с шашкой через плечо и револьвером на поясе. – Ваше благородие, што-то делать надоть!.. – глядел на чистенького, ухоженного офицерика, как на выходца из другого мира.
Тот в волнении крутил новенький серебряный шнур с чёрными и оранжевыми нитями, поднимавшийся от рукояти револьвера к воротнику.
– Сам вижу, что делать надо… Но что? Эй, ребята, – обернулся к своим солдатам, – рви мешки, доставай подарки и кидай в толпу, – приказал он.
Ерофей с напарником помогали солдатам, с размаху швыряя кульки в гущу народа.
Очумелый, полузадохнувшийся люд, поймав подарок, стремился выбраться из толпы. Не тут-то было.
– Да-ю-ю-ю-т! – Взвыли где-то в середине, и жаждущая кружек с вензелями толпа надавила и с хрустом свалила небольшой хлипкий заборчик, отделявший буфеты и телеги с товаром от народа.
Отовсюду раздавались крики и стоны. Телегу с плотниками опрокинули, и они вывалились из неё.
Отбросив кульки с подарками, бородатый, в рваной уже рубахе, стал помогать упавшему старику, но его отбросило в сторону и понесло в круговерти человеческих тел.