Держава том 2

Последнее слово, как водится в русских семьях, осталось за женой.

– Максим Акимович, – со вздохом отложила она в сторону пирожное. – Пусть ребёнок там присмотрит за тобой… Что-то слишком активно отбрыкиваешься, кавалерист ты мой ненаглядный… Али кралю завёл? – рассмешила мужчин. – То-то у соседа Пашки в прошлом годе кобель пропал, а у меня шуба с искрой появилась…

Рубанов-старший задумчиво, склонив на бок голову, разглядывал супругу…

Вечером 23 ноября Рубанов-младший бодро топал в хвосте кавалькады, попутно любуясь рекламой калош фабрики Треугольник.

– Аким, не отставай, – услышал далеко впереди голос отца, подумав, что когда-то всё это уже было.

Ускорив шаг, догнал тяжело пыхтящего от тяжести чемоданов денщика.

–Нижний чин Козлов, – обернувшись и перебрасывая с руки на руку лёгкий баульчик, поучал молодого солдата пузатый Антип. – Чего пыхтишь громче паровоза? Вид у тебя должен быть не только придурковатый, что ты уже освоил за год службы, но и радостный, оттого, что услужаешь старшему унтер-офицеру, всю свою жисть отдавшему царю-батюшке и армии.

«О-о! Тот же нумер вагона, что и в прошлый раз, когда с маменькой в Москву ехали, и стоит на том же месте, – с удовольствием узрел грязного младенца, с аппетитом жрущего пропитанный угольной пылью шоколад.

Оставив вещи в купе, денщики побежали искать свой вагон третьего класса. Затем целая ватага синодских служащих, под локотки завела в вагон и определила в соседнее купе своего бесценного начальника.

Через некоторое время Константин Петрович пригласил на чай Рубановых и долго, со всевозможными подробностями, рассказывал о своей жизни в Москве.

– Старею что ли, – прихлёбывал он чай, – ибо воспоминания о минувшем без конца всплывают в сознании. Снится детство. Иногда, проснувшись, не сразу и поймёшь, где находишься, то ли в Москве, в доме нумер 6 по Хлебному переулку, то ли в Петербурге на Литейном 62. Приходится закрывать глаза и перемещать сознание сюда, в старость и немощь… А как не хочется. С вами так не бывает, Максим Акимович? – поинтересовался он, внимательно глянув в глаза собеседника.

– Никак нет, Константин Петрович. Чётко помню, где ночую, – хмыкнул тот.

– Значит, молоды и всё ещё впереди, – поглядел в тёмное окно. – Вот прошлой ночью снова жил в детстве. На этот раз, честно сказать, эпизод снился не очень приятный. Арбатские пацаны заловили меня одного, надавали тумаков и натолкали грязи из лужи за шиворот. Этих арбатских пол-Москвы ненавидело за наглость и высокомерие. Отпрыски крупных торговцев и офицерские сынки… Извиняюсь, – улыбнулся Рубановым. – Самые злодеи и аспиды жили на Сивцевом Вражке. Вот туда-то во сне и попал. Били они не только хлебниковских… Бегали к Скатёрному, на Молчановку, в Ржевский переулок, дабы раскровянить носы и тамошним пацанам. Ну, право слово, аспиды, – в волнении снял очки Победоносцев: «Вы – сявки. А мы – арбатские… Арбат – это сердце Москвы», – орали они нам. Приходилось объединяться. Ножовый, Столовый, Трубниковский, Борисоглебский и Хлебный звали на помощь Поварских и Никитских… Вот тогда мы им задавали-и, – счастливо улыбнулся он. – Может, ещё приснится… Вот потому-то я и стою за общину. Вместе – мы сила! Видно от этого больше люблю хоровые песни, а не солиста. Одинокий голос так повлиять на мою душу не в силах. На секунду хор может замолкнуть, что б пел один, но затем вступает и поддерживает солиста, поднимая душу слушателя ввысь, туда, где ангелы, солнце, синее небо, и где мечта становится явью…

Уже за полночь, дослушав воспоминания Константина Петровича, откланялись и ушли в своё купе.

Московским утром денщики с трудом добудились господ и, похватав чемоданы, потащили их на перрон.

Зевая и не спеша надевать китель, Аким с интересом наблюдал в окно вагона за трагической страницей из жизни денщиков, попавших в лапы московского патруля.

Артиллерийский подпоручик с пристрастием выяснял, у кого нижние чины стащили кожаные чемоданы, и особенно напирал, почему при этом у старшего унтер-офицера прослаблен ремень на животе, а у нижнего чина и вовсе расстёгнут верхний крючок на шинели.

– Тырите чемоданы, так будьте добры быть одетыми по форме, – орал он.

В этот занимательный момент целая толпа синодских служащих, во главе с каким-то епископом, закрыла обозрение, расшаркиваясь со своим главным начальником и затем, уцепив под локотки, повела его вдоль перрона на выход.

Когда поле боя очистилось, Аким увидел, что несчастных денщиков, уцепив под локотки, артиллерийские солдаты тоже собрались вести вдоль перрона, правда, не с таким почётом как обер-прокурора.

«Эге! так и чемоданов потом не сыщешь, – вышел из вагона Аким, не успев застегнуть шинель.

Его явление привело артиллериста в неописуемый восторг.

– Господин подпоручик, – крупнокалиберным снарядом подлетел он к Акиму, – почему не по форме одеты? – козырнул подошедшему капитану. – А ещё гвардеец, – радостно усугубил пагубное поведение столичного офицера.

– Потому и не по форме, что бросился денщиков выручать, – тоже козырнул капитану.

– Ах, так эти разгильдяи ваши денщики? – покраснел от удовольствия подпоручик. – Именно ваш который?

– Мой – нижний чин, – привёл себя в порядок Аким и кашлянул в кулак.

Ситуация явно начинала его занимать.

– Так я и думал, – восхищённо, чуть не по слогам, продекламировал москвич. – Весь в своего офицера. Погляди-и-им, – блаженствовал он, – каков ваш товарищ… Тоже, видимо, пузатый, как денщик и ремни наперекося-я-к, – с понижением тембра до музыкального темпа «ларго», закончил он фразу, побледнев и вытянувшись во фрунт.

Капитан, приблизившись к подтянутому генерал-адьютанту и козырнув, доложил о себе.

Тряхнув плечами и сбросив с локтей захапистые артиллерийские лапы, денщики независимо направились к своему начальству.

– Мух на московскую губу тащи, а не павловского гвардейца, – бросил своему тюремщику фразу из фельдфебельского лексикона Козлов.

– Ну, бомбардир, в пушку тя ети, попадёшься мне в Петербурге, – процедил сквозь усы Антип.

– Сын, познакомься, бессменный адъютант его высочества, капитан Джунковский. Подпоручик Павловского полка Рубанов. В данном случае – мой адъютант, – улыбнулся генерал.

Вечером, заехавший за ними в гостиницу Джунковский, повёз гостей на приём к великому князю и его супруге в Николаевский дворец Кремля.

Сергей Александрович не чинился и встретил их приветливо и по-простому, хотя нарядился в парадную форму – всё же принимал равного по чину генерал-лейтенанта в генерал-адьютантском звании, и к тому же посланника императора.

Аким восторженно глядел на Елизавету Фёдоровну, одетую в элегантное строгое платье, и от растерянности, неловко поцеловал её руку, чем вызвал улыбку жены великого князя. Затем, вытянувшись во фрунт, представился генерал-губернатору Москвы.

– А это – наши дети, – нежно улыбнулась мальчику и девочке Елизавета Фёдоровна, ведя под руку Рубанова-старшего к накрытому столу. – Великая княжна Мария Павловна и её младший брат, Дмитрий Павлович, – представила их.

Максим Акимович с трудом скрыл удивление, зная, что детей у супругов не было.

Когда гости расположились за столом, а воспитатель увёл детей, Сергей Александрович раскрыл тайну:

– Дети моего брата Павла Александровича, имевшего глупость вступить в морганатический брак, за что разжалован и уволен со службы… И лишен детей…

– Они не очень-то и нужны этой мадам Пистолькорс, – кивком велела лакеям разливать по бокалам вино и подавать ужин Елизавета Фёдоровна. – Их скончавшаяся матушка – дочь греческого короля Георга Первого, а не какого-то там чиновника Карповича. Государь прав, что забрал у своего дяди и его безродной супруги детей… Мы их воспитаем в духе любви к родине и православию, – обернулась на вошедшего лакея, доложившего о прибытии обер-прокурора синода.

– Никакого такта у Константина Петровича, – добродушно улыбнулась она. – На ужин к их высочествам опаздывает.

– Зачитался, наверное, нравоучительными повестями, удобными вливать в сердце удовольствия юношеского возраста, – совместил названия книг Рубанов, чем вызвал улыбку великой княгини Елизаветы.

«В высшем свете её называют Элла, – осторожно и тактично любовался женщиной Аким, стараясь чаще глядеть в тарелку, нежели на губернаторскую супругу.

Сидевший рядом Джунковский, чуть подвинулся вместе со стулом, уступая место усаживающемуся обер-прокурору.

Великий князь Сергей глядел на пожилого человека с лёгкой улыбкой, с жалостью думая, как постарел его учитель. Ел он без аппетита и очень аккуратно.

«Мадамам Камилле и Клеопатре Светозарской великий князь чрезвычайно бы понравился», – с трудом сдержал усмешку, освоившийся уже за столом Аким, с интересом разглядывая продолговатое, породистое лицо московского генерал-губернатора с аккуратной, начавшей седеть бородкой и зачёсанными на затылок тёмно-каштановыми волосами.

Его отец в это время тоже поднял глаза на Сергея Александровича.

«А ведь император подражает своему дяде», – перевёл взгляд с золотой бахромы эполет на красную с чёрными полосами по краям Владимирскую ленту через правое плечо и белый георгиевский крест.

«Даже артиллерийский подпоручик не сумел бы найти нарушений в форме великого князя, – с уважением подумал Аким. – Будет о чём рассказать Натали», – вспыхнул радостью, на минуту забыв о находившейся рядом великой княгине.