Излом

– Многие хуже живут, – утешил он.

– А во дворе, посмотрите, – вода из-под почвы пробивает, из-за этого стены лопаются, дом осадку даёт, – заученно отбарабанил я.

– Не волнуйтесь, акт составим, всё как есть опишем, – пообещал на прощанье замухрястый субъект.

"Чтоб ты в ручей свалился! – мысленно пожелал ему. – Надо было что-нибудь дать. Пинка, например!" – подумал я.

Сон, разумеется, как рукой сняло.

Через несколько дней на работе появился Чебышев.

– Орденоносец ты наш ненаглядный, – растягивая слова, шутя, обнимал его Пашка. – Гордость ты наша, заводская.

Довольный Чебышев не очень активно отбивался.

– Отстань кошёлка!

Все утро на него сыпались поздравления. Участок опять стал местом паломничества цеха. Моему гуру надоело без конца показывать "Знак почета", и он положил орден на стол в футляр из-под очков.

На следущий день Пашку разбирал цехком – пришла бумага из вытрезвителя.

– Когда, кошёлка, залетел, хоть бы сказал что, – возмущался Чебышев.

Его поразил не банальный факт подзалёта, а то, что Пашка промолчал, поэтому в курилке он не стал подбадривать несчастного Заева.

– Тринадцатая улетела! – переживал тот.

Пить надо уметь! – резонно, замечал учитель.

– Сами-то все алкаши! – клеймил Пашка.

На это очень умно ответил Гондурас:

– Не тот пьяница, кто пьёт, – глубокомысленно заявил он, – а тот – кто в вытрезвитель попадает.

Сам Семён Васильевич данное богоугодное заведение пока не посещал, чем очень гордился.

За этот день я всё-таки сдал контролёрам прибор, они, в свою очередь, успешно потрепали мне нервы: там соринка, там пылинка, – и навалился на редуктора.

В пятницу я выдохся окончательно и поэтому, когда мастер принёс талоны на выходные, распсиховавшись, послал его подальше.

– Не выйдешь? – скрипел тот зубами и грозно шевелил раздвоенным носом.

– Не выйду! – твёрдо отвечал ему.

– Смотри, пожалеешь, – грозился Михалыч. – Ещё один

прибор нужен.

Чебышев с Пашкой посмеивались.

– Мне и этого – во как хватит! – резал ребром ладони шею. – Ещё редуктора не сдал.

Родионов побежал жаловаться начальнику, но тому было не до меня.

– Ну и работёнку себе нашел, – жалела Татьяна и тут же колола: – Не надо было университет бросать.

Мне уже стало всё безразлично. Поев, в одно время с Дениской укладывался спать.

– Привыкнешь, – успокаивал Чебышев. – У Пашки тоже поначалу не шло, а теперь быстрее меня работает, но хуже, – поправлялся он.

После выходных, казалось, судьба сжалилась надо мной – редуктора сдал без хлопот, но не тут-то было…

В первых числах декабря на производственное совещание вызвали меня, Пашку и двойняшек.

– Значит, с мастером ругаешься? – начал с меня Кац. – И в выходные работать не желаешь? – ласково журчал его голос.

– Я пока что, Евгений Львович, ученик и в выходные выходить не обязан.

– Умный, значит, – тянул своё Кац. – Ну ладно, а вы, – обратился к перетрусившим двойняшкам, – курить сюда ходите или работать?

Лёлик с Болеком потупились.

– В общем, так! – громко хлопнул кулачищем по столу.

Михалыч довольно шевелил носом.

–… Завтра утром едете в подшефный колхоз на ремонт техники.

– А меня-то за что? – взвыл Пашка.

– В вытрезвитель не надо попадать!

– Понял! – опустил он голову.

– Евгений Львович, – спокойно начал я, – нас вот, трое учеников, мы учиться должны, а не по колхозам мотаться.

Начальник, заикаясь от мучившей одышки, заорал:

– Не хотите ехать – вообще из цеха убирайтесь!

– Не ты нас брал, не тебе и увольнять! – заорал я ещё громче.

Кац приподнялся с кресла-вертушки и опять тяжело плюхнулся на сиденье.

Больше не кричал, но, заикаясь, прошипел:

– Если завтра не придёте к десяти ноль-ноль – уволю. Всё! Идите, – махнул на дверь, и от злости крутанулся в кресле.