Держава том 1

Вероятно, родились они в урожайные годы или, давая кличку животным, Максим Акимович жевал данный плод.

– Не горбись. Уверенней сиди, – учил детей отец, гарцуя перед ними на жеребце и, рисуясь, поднял его на дыбы, а затем пустил коня в галоп.

Следом за ним понеслись сыновья – ведь не первый раз в седле.

Миновали луг со скирдами душистого сена, и перешли на рысь, углубившись в необъятное море ржи с двух сторон от дороги.

Солнце начинало припекать, но жары пока не чувствовалось, к тому же свежий ветерок приятно остужал лицо и грудь, принося запах скошенного сена с лугов.

Перейдя на шаг, проехали неширокие полосы овса и гречихи, наблюдая за комочками пчёл, берущих с цветов мёд. Повернули в сторону леса и выехали на луг, вдыхая запах лошадиного пота, клевера, васильков и ромашки. Вскоре добрались до опушки леса с берёзовым молодняком и протоптанной широкой тропинкой, ведущей в прохладный сумрак высоких зелёных деревьев. Долго ехали лесом, отводя руками тонкие ветки, и вдруг остановились, наткнувшись на небольшое лесное озеро. Сразу не слезли с коней, наслаждаясь церковной торжественностью природы.

– Ежевика! – вскрикнул Глеб, и кубарем скатившись с лошади, присел над ягодами, жадно толкая их в рот.

– Волчья ягода, – сорвав несколько ягод, Аким подошёл к озеру, спугнув здоровенную лягушку, и с наслаждением плеснул водой в разгорячённое лицо, освежив следом грудь и голову.

Кони фыркали, почуяв воду, но Максим Акимович сразу не пустил их пить, охлопывая подождал, пока они успокоились и отдохнули от скачки.

Обратно выбирались по другой тропе, гадая, куда она приведёт. Деревья неожиданно расступились, и они увидели в полуверсте,[9 - Верста – 500 саженей – 1,07 км.]за рожью, Рубановку. Только выехали к ней с обратной от широкой дороги стороны.

Миновав пыльную улицу, с двух сторон огороженную плетнями, остановились перед воротами двухэтажного кирпичного дома с медным петухом на крыше.

– Все дороги ведут к старосте! – спрыгнул с коня Максим Акимович, бухнув сапогом в калитку, сбоку от ворот.

Со стороны двора захрипел от ярости, гремя цепью, облезлый волкодав. Подождав минуту, уже все трое стали барабанить по двери, доведя этим бедного пса до немого психоза. От подобной сверхнаглости, он уже не гавкал, а сипел на одной ноте, вертясь на цепи, как давеча на качелях, Глеб.

Наконец калитка открылась и высунулась голова взбешённого, как его пёс, Ермолая Матвеевича.

Увидев приезжих, лицо его, словно у актёра, прошло все мыслимые метаморфозы, начиная от удивления, которое он выразил выпученными глазами, и заканчивая наигранной радостью, выразившейся в широкой улыбке, избороздившей щёки тремя овальными складочками.

– Вот хто приеха-а-л… А мы думаем, хто это стучит… Вот радость-то,– засюсюкал он, повернувшись и пнув в сердцах кобеля, мигом залетевшего в будку. – Заходитя-я, заходитя-я скоренько-о… Уж как я вас жда-а-а-л, – подумав, добавил ещё и «с». – Чуяло сердце, чуяло-о-о, – загородил будку корытом, наставив на гостей зад с лопнувшими по шву штанами.

Прокашлявшись и немного придя в себя, волкодав решил показать, кто в доме хозяин и, напыжившись, мощно рявкнул в корыто и затих, до глубины собачьей души поражённый своим рыком.

Ермолай Матвеевич провёл гостей грязным двором в сад, раскинувшийся за домом, велев по пути работнику привязать лошадей и дать им овса.

Сидя под деревом почти за таким же, как и у них, столом, с такой же, в клеточку, клеёнкой, они увидели жену старосты и идущую следом за ней ещё одну женщину.

Старостиха вынула из плетёной корзины три запотелых коричневых глиняных горшка с молоком, а её помощница поставила на стол поднос с караваем.

– Молочко только что из погребицы, – певуче произнесла хозяйка, – а хлебушко утром испекли.

Никогда ещё Аким не пил с таким аппетитом молоко вприкуску с тёплым, душистым, белым хлебом.

Умяв на троих целый каравай, любовались садом, вдруг приметив, как по одному ему ведомой тропинке, идёт старший сын старосты.

Приблизившись к гостям, он поклонился, пряча за спиной руку.

– Чего у тебя там, наган что ли? – усмехнулся Максим Акимович.

– Никак нет! – покраснел мальчишка, протягивая барину потрёпанную книжицу.

– А.С.Пушкин, – прочитал тот. – Молодец! Вот с кого пример бери, – попенял младшему сыну.

Глеб глядел на рыжего, как на них облезлый волкодав.

Аким взял у отца книгу, полистал и удивлённо оглядел Васятку. Так несопоставим был Пушкин и этот курносый невысокий мальчишка, с синими мечтательными глазами.

– Нравится? – спросил у него.

– Очень! – закивал тот головой.

– А что ещё читаешь?

– Книг больше нет. Тятька не хочет на баловство деньги выбрасывать, – совсем застеснялся парнишка.

– Ну, так я тебе завтра Некрасова привезу, – пообещал, поднимаясь с лавки Аким.

– Нужен он тебе, – когда ехали домой, ревниво выговаривал брату Глеб,– просветитель нашёлся, – совсем обидевшись, стегнул в сердцах лошадь.

Отец мчался далеко впереди.

– Но-о! – заорал Аким и тоже понёсся, вдыхая упругий ветер.

Белая рубаха пузырилась у него на спине.

На следующий, день всей семьёй, качаясь на волнах, пересекали Волгу на пыхтящем от усердия катере. Нещадно дымя трубой, и что есть силы сигналя, катерок сбавил скорость, пропуская огромный белый пароход с нарядным народом на палубе.

Балуясь, Аким стянул с себя рубаху и принялся махать ею над головой.

Тут же с парохода, веселясь, ответили ему белыми платками, шляпами и даже зонтиками.

Корабельный оркестр на верхней палубе, посвятил дымящему трубой катерочку туш.

– Какая честь, – смеялся Максим Акимович, тоже помахав вслед пароходу.

«Как хорошо всё в этом мире», – думал Аким, раскачиваясь на волнах.

На ромашовском берегу их уже ждали две пролётки.

– А мы вас ещё вчера надеялись встретить, – обнимала подругу на террасе дома Любовь Владимировна.

– Вчера была конная прогулка, – пожимая руку брату, сообщил Максим Акимович.

Лиза, на правах хозяйки, повела подрастающее поколение в белую каменную беседку, откуда все полюбовались на Волгу. Потом показала заповедные места, где росла малина и краснели редкие ягоды отошедшей уже клубники.

– Ну что, Аким, Ромашовка лучше Рубановки? – идя по липовой алле к дому, поинтересовалась она у кузена.

– Чем это, интересно? – возмутился тот.