Оценить:
 Рейтинг: 4.5

Эволюция стиля мышления в исследованиях Вселенной. От древнейших времен до конца ХХ века

Год написания книги
2016
1 2 3 4 5 >>
На страницу:
1 из 5
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Эволюция стиля мышления в исследованиях Вселенной. От древнейших времен до конца ХХ века
Вардан Григорьевич Торосян

В монографии прослежены исторические изменения в представлениях о Вселенной и ее познании, анализируется, почему эти изменения происходили именно таким образом, какими факторами они обусловлены. Выявлен механизм формирования и функционирования стиля мышления, его влияния на характер развития науки – включая направление и методологию исследований, выдвижение тех или иных идей и их оценку, происходящий среди них своеобразный естественный отбор. На материале истории исследований Вселенной прослежено, как сдвиги в стиле мышления, обуславливая те конкретные формы, в которых реализуется объективная логика науки, в свою очередь, подготавливаются, созревают естественноисторическим образом, под воздействием широкого комплекса социально-культурных факторов, среди которых особое место принадлежит философии. Работа адресована всем, кто интересуется философской стороной развития науки.

Вардан Григорьевич Торосян

Эволюция стиля мышления в исследованиях Вселенной. От древнейших времен до конца ХХ века

ВВЕДЕНИЕ

Наш век – век научно-технической революции, внедрения науки во все сферы общественной жизни. Наука, превратившись в непосредственную производительную силу, коренным образом меняет характер материального производства, всего комплекса взаимоотношений человека с природой, изменяет, без преувеличения, облик нашей планеты и даже ее окружения. Наука становится непосредственной производительной силой в самых различных сферах не только материальной, но и духовной деятельности общества. Все возрастающая проиизанность наукой человеческой жизнедеятельности уже не просто констатируется как один из характернейших и важнейших факторов современного общественного прогресса, но выступает как необходимая, органично связанная с ним закономерность. В этих условиях все более актуальным становится анализ самой науки как объекта философского исследования, включающего изучение процесса познания, движущих сил, механизмов и закономерностей развития науки – как знания и как деятельности. Всестороннее исследование закономерностей ее развития и функционирования, представляющее исключительный интерес само по себе, в то же время может внести значительный вклад в дальнейшую разработку методологии научных исследований, в прогнозирование и планирование развития науки. Учтем и то, что указанная проблематика, хотя чаще и в неявной форме, занимает принципиальное место в современной идеологической борьбе (в частности, в оценке статуса, социальных задач и возможностей науки, перспектив ее влияния на будущее человеческого общества, равно как и в анализе ряда общефилософских вопросов, проблем познавательной деятельности, также имеющих важные выходы на идеологические проблемы).

Актуальность философского анализа развития науки, выявления закономерностей этого развития, его тенденций и детерминирующих факторов особо подчеркивалась па крупнейших партийных совещаниях последних лет, на XXVII съезде КПСС, в новой редакции Программы КПСС, в партийных постановлениях. Такой анализ называется в числе первоочередных задач советской философии, имеющих не только теоретическое, но и важнейшее практическое значение. Настоятельная необходимость научного анализа развития науки, вытекающих из него серьезных философских обобщений, прямо связывается с «многогранными задачами ускорения, его взаимосвязанных аспектов – политических, социальных, культурно-духовных и психологических».

Чрезвычайно существенно, что, как выявляют исследования последних лет, наука является той областью человеческой деятельности, где происходит особо тесное переплетение перечисленных аспектов. В этой связи особенно характерно, что тема науки в общем контексте культуры и ее влияния на развитие общества находилась в центре проблематики XVII («Философия-человек-культура», Монреаль, 1983) и XVIII (Брайтон, 1988) Всемирных философских конгрессов. Актуальность и важность комплексных исследований науки была лейтмотивом VII (Зальцбург, 1983) Международного конгресса по логике, методологии и философии науки, эта же тема выделялась в повестке VIII Конгресса, проведенного в 1987 году в Москве – под девизом «Человек – наука – гуманизм».

ГЛАВА I

РАЗВИТИЕ НАУКИ КАК ЕСТЕСТВЕННОИСТОРИЧЕСКИИ ПРОЦЕСС. ФАКТОР СТИЛЯ МЫШЛЕНИЯ

Попытки философского осмысления науки, ее возможностей, особенностей ее развития восходят к античному мышлению, правда с акцентом на «познание вообще». Уже тогда саморефлексивность древнегреческой философии, определенная ее интеллектуальным строем (обусловленным, в свою очередь, всем укладом жизни), с неизбежностью выдвинула вопрос об основаниях научного (философского) знания. В последующие эпохи эта проблематика все более заострялась, выявляя новые и все более сложные и тонкие особенности научного познания. Тем не менее, ни в античности, ни даже в эпоху Возрождения и Новое время сама наука как объект исследования, как некое сложное, динамичное образование, по существу, не рассматривалась. Генезис науки, детерминирующие факторы ее развития оказались вне поля зрения домарксистской философии, в которой исследование науки, по существу, сводилось к поиску неких незыблемых, вневременных, абсолютных гарантов истинности добываемого ею знания. Так, в линии Декарта-Спинозы, весьма репрезентативной для гносеологии метафизического, механистического материализма, как раз предполагалось, что после обнаружения достоверных оснований научного знания дальнейшее развитие науки сможет определяться целиком ее внутренней логикой, нося характер математического вывода, на основе неуклонного следования детально разработанным, строгим методологическим предписаниям. В таком свете вполне естественно было представлять развитие науки как последовательное и совершенно линейное наращение знания (подобно возведению здания, кирпичик за кирпичиком), приближающее к идеалу абсолютного, окончательного знания мира. Сравнительно «камерный» характер науки вплоть до конца XIX в. усиливал впечатление полной автономии ее внутренней логики; развитие и уточнение научных теорий на основе эмпирических данных вполне согласовывалось с классическими представлениями, корнями восходящими еще к Ф. Бэкону. Если же в определенных случаях приходилось так или иначе считаться с влиянием «внешних» факторов, то это делалось лишь в качестве санитарного мероприятия – выявления подобных факторов с целью их элиминации, искоренения любых субъективных и «побочных» наслоений на теле науки (подобно Строительным лесам, убираемым после возведения здания). При этом, если проблема влияния субъекта познания на научное знание волновала философию уже с античного периода (Протагор, Парменид, Зенон, Платон, Аристотель), то об общем социокультурном воздействии на науку еще до не столь давнего времени не было и речи.

Впервые обстоятельное исследование социального воздействия на развитие и характер науки было проведено К. Марксом, а затем Ф. Энгельсом. Общеизвестны результаты марксова анализа, давшего теоретическое обоснование необходимой связи между развитием науки и производства, прослеженной К. Марксом не только для современного ему капиталистического общества с высокоразвитыми производством и наукой, но даже для античности. Тем не менее, в тот период выводы, обоснованные К. Марксом, были восприняты довольно однобоко, и влияние социальных факторов, сводясь лишь к чисто экономическим, рассматривалось не более как своеобразный катализатор, способный ускорять ход развития науки (будучи приложенным к тем или иным ее областями зависимости от запросов производства) и воздействующий, так сказать, только на скорость выработки тех или иных идей, но не сами идеи, их характер. В результате само содержание и даже характер оформления научных идей по-прежнему не связывались с влиянием социальных и даже общекультурных (а тем более субъективных) факторов. Даже когда в дальнейшем, вследствие революции в естествознании на рубеже XIX – XX вв. классическому идеалу естествознания (и научного знания вообще) был нанесен сокрушительный удар, все же считалось, что подорваны претензии лишь на абсолютное, но не «чистое» знание. Попытки поисков «чистого» знания оказались характерными для махизма, а после разгрома его В. И. Лениным в «Материализме и эмпириокритизме», и для наиболее зрелой фазы позитивизма, неопозитивистской философии, которая приобрела значительное влияние на Западе в первой половине XX в. в первую очередь как своеобразная философия науки.

Избежав крайностей махизма и эмпириокритицизма, неопозитивизм привлек многих западных философов и естествоиспытателей, поставленных перед сложными философскими задачами именно развитием науки, своими претензиями на научность, внешней научной респектабельностью, строгой логической разработкой ряда важных проблем, относящихся к структуре научного знания. Однако, как известно, вскоре выяснилось, что уже исходные установки неопозитивистского анализа науки направлены на исследование только логических отношений, к тому же лишь в сфере готового знания, неизбежно оставляя за пределами исследования процесс его генезиса и динамики. В претензиях на поиск оснований чистой, незамутненной «метафизическими искажениями» науки и, как важной составляющей такого поиска, «чистой» философии науки, неопозитивизм, даже при определенных достижениях в сфере логического анализа, оказался лишь выхолощенной, идеализированной схемой, крайне далекой от отражения реального хода развития науки[1 - См: Швырев В. С. Неопозитивизм и проблемы эмпирического обоснования науки. М., 1966.].

Философия неопозитивизма подверглась обстоятельной критике со стороны не только философов-марксистов, но и многих буржуазных философов. Постоянная критика неопозитивизма шла даже, так сказать, изнутри. Потребовалось, однако, значительное время, чтобы с неопозитивизмом окончательно порвала западная философия науки, далеко не сразу осознавшая несовместимость неопозитивистских разработок с реальным процессом научного познания. Произошла удивительная на первый взгляд вещь. Оказалось необходимым достижение условий особенно значительного воздействия науки на общественное развитие, чтобы в достаточной мере оценить детерминированность, в свою очередь, науки, целым комплексом социокультурных (социальных и общекультурных) факторов, накладывающих активный отпечаток на конкретную реализацию внутренней логики науки. Стало осознано, что единственный путь для разработки адекватной философии науки – это обращение к реальному ходу ее развития, с особым вниманием при этом к истории науки, которая расценивается уже не просто как «архив фактов», а как материал для философского анализа и обобщений. Историческое направление постпозитивистской философии науки (Т. Кун, С. Тулмин, М. Финокьяро) с самого начала подчеркивало, что именно философию науки следует выводить из истории науки, а не наоборот. Перефразируя известные слова Ф. Энгельса, можно сказать, что лишь в этом случае возможно избежать опасности «рассматривать историю как реализацию своих любимых идей». Характерно при этом, что история науки начинает рассматриваться уже не просто как история ее открытий, событий и т. д., а в значительной степени и как «история ее метафизических каркасов» (Дж. Агасси).

Такой подход назрел в постпозитивистской философии науки к 60-м годам как реакция на кризис неопозитивизма и, вместе с тем, на те изменения, которые произошли в структуре и развитии науки (включая научную деятельность, научные коллективы и т. д.) в эпоху НТР. Что касается нашей страны, то здесь плодотворное развитие марксистско-ленинских принципов анализа науки уже в 30-е гг. привело к появлению ряда фундаментальных, глубоких исследований по истории и философии науки (Б. М. Гессен, С. И. Вавилов, В. И. Вернадский). Однако особенно значительный интерес к философскому анализу развития науки, его механизмов, детерминирующих факторов, закономерностей и у нас также приходится на последние полтора-два десятилетия.

Такое положение дел не случайно и может быть понято только в рамках «социокультурного» подхода. Дело в том, что в исследовании науки мы неизбежно производим не просто фиксацию того, что происходит в науке, но и отражение, осмысление той ситуации, в которой производится такое исследование. По нашему убеждению, то, что рост интереса к философскому анализу развития науки, равно как и рост внимания к широкому спектру, казалось бы, внешних к нему факторов, произошли примерно одновременно (причем особенно в последние два десятилетия) в ведущих в экономическом, политическом и научном отношении странах мира (СССР, США, Великобритания, ФРГ) глубоко закономерно и говорит о том, что указанная ситуация выработалась, «созрела» естественноисторическим образом. Столь же естественноисторический характер, на наш взгляд, носили те условия, которые не позволяли указанному подходу в должной степени реализоваться ранее.

Более того, целью всего дальнейшего изложения будет показать, что все развитие науки, включая возникновение и постановку проблем, выбор путей их решения, интерпретацию получаемых результатов и их привязку к научной картине мира, весь стиль мышления науки, характер научной деятельности, взаимоотношений в ней, отношений между наукой и обществом и т. д., носит естественноисторический характер – в том смысле этого понятия, в каком К. Маркс применял его в своем гениальном анализе развития общества. Соответственно, как мы полагаем, взгляд на развитие науки как на естественноисторический процесс является не менее важной составляющей материалистичекого понимания истории науки, чем соответствующий подход – в материалистическом понимании истории общества. В настоящей работе сделана попытка рассмотреть с указанных позиций эволюцию стиля мышления в исследованиях Вселенной.

Автор стремился следовать ключевым принципам выработанного К. Марксом материалистического понимания истории. Значительную роль в предпринятом исследовании сыграли фундаментальные, глубокие разработки, проведенные в последние десятилетия такими отечественными философами, как П. П. Гайденко, Г. А. Геворкян, Б. С. Грязнов, П. С. Дышлевый, В. В. Казютинский, М. С. Козлова, С. Б. Крымский, Л. М. Косарева, В. А. Лекторский, Е. А. Мамчур, Л. А. Микешина, С. Р. Микулинский, М. В. Мостепаненко, Н. В. Мотрошилова, В. Н. Садовский, Ю. В. Сачков, В. С. Стёпин, В. Г. Федотова, Э. М. Чудинов, В. С. Швырев, А. М. Экмалян и ряд других. В этих исследованиях с диалектико-материалистических позиций освещены особенности развития научного знания в целом, методологии научного познания, дан анализ детерминирующих факторов научного поиска, включая стиль мышления; в некоторых из них нашли отражение особенности стиля мышления в избранной нами области научного знания. Исключительно важное значение имеют в плане очерченной нами проблематики результаты, относящиеся к влиянию на развитие науки норм и идеалов научного исследования, различных в различные эпохи и формируемых широкой совокупностью сложным образом взаимодействующих социокультурных (экономических, политических, культурных) факторов. Чрезвычайно интересными и полезными мы считаем также исследования, относящиеся к научной картине мира, особенностям ее становления и функционирования как фактора, направляющего научный поиск, формирующего в значительной степени стиль мышления науки, но в то же время и в немалой степени формируемого последним. Ряд важных результатов относится к особенностям деятельности в науке и причинам, обуславливающим изменения в ее характере, к проблемам организации науки и т. д.

Существенно в то же время заметить, что ряд обращающих на себя внимание результатов, особенно важных и полезных в плане настоящей работы, достигнут в последние два десятилетия также в постпозитивистской западной философии науки. При всей неизбежной ограниченности даже ведущих западных концепций рамками буржуазного философского мышления, образа жизни, мировоззрения и т. д. реакция на крах неопозитивизма в сочетании с серьезным, вдумчивым исследованием истории науки позволила выдвинуть в них ряд интересных и ценных положений, в том числе и обобщающего, теоретического характера. Эти положения не только привлекли пристальное внимание философов-марксистов в нашей стране и за рубежом, но и обнаружили, конечно, с серьезными оговорками (о которых речь пойдет ниже) существенные точки соприкосновения с марксистскими взглядами. Более того, ряд ведущих западных специалистов по философии науки, как например, Т. Кун, С. Тулмин и даже П. Фейерабенд, порой бравирующий «эпистемологическим анархизмом», неоднократно признавали влияние идей К. Маркса на свои исследования[2 - Достаточно отчетливое выражение этой позиции можно видеть, в частности, в переведенной на русский язык статье С. Тулмина «Моцарт в психологии». – «Вопросы философии», 1981, № 10.] (в том числе в личных беседах с автором этих строк, проведшим 1981 – 1982 академический год на, научной стажировке в центре по истории и философии науки Бостонского университета). Это обстоятельство не может не обратить на себя внимание и, на наш взгляд, является важным моментом, также свидетельствующим о естественноисторическом характере развития науки и философии. Существование таких точек соприкосновения в ряде ключевых моментов концепций, развиваемых с существенно различных позиций, расценивается нами как объективный, закономерный итог отражения закономерностей научного познания, к которому необходимо должны были привести современные исследования в области истории и философии науки. Такое положение дел убедительно свидетельствует о том, что единственно верной философией науки может быть та, которая основывается на ключевых принципах философии К. Маркса, подобно тому как «единственно верным» путем развития современного естествознания[3 - Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм. П. С. С т. 18, с. 332.] показала себя материалистическая диалектика. Изложенный подход был для нас направляющим также и в критическом анализе и выделении «рационального зерна» западных концепций, представляющих в той или иной мере интерес с диалектико-материалистической точки зрения.

* * *

Одна из центральных идей, во многом определивших характер дискуссий, тематику и направление современных исследований в области философии науки – это идея о заведомо нелинейном, некумулятивном характере развития научного знания. Ее выдвижение иногда связывают с именем известного американского специалиста, физика и философа Томаса Куна. Именно с работ Т. Куна, наряду с работами С. Тулмина и ряда других исследователей, начался в 60-ые гг. «реалистический бум» в западной философии науки, явившийся для нее подлинным откровением.

Как доказывает Т. Кун в своей работе «Структура научных революций»[4 - Kuhn Т. S. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago. The University of Chicago Press. 1962; Second edition, enlarged: 1970; Т. Кун. Структура научных революций. М., «Прогресс», 1975 г., 2-е изд., 1977 г., (перевод на русск. яз.).], вызвавшей значительный резонанс не только в философии науки, но и среди ученых, практически занимающихся исследованиями в самых различных областях, от физики и биологии до психологии и лингвистики, «развитие науки идет не путем плавного наращивания новых знаний на старые, а через периодическую коренную трансформацию и смену ведущих представлений, то есть через периодически происходящие научные революции»[5 - Микулинский С. Р., Маркова Л. А. Чем интересна книга «Структура научных революций». Послесловие ко второму русскому изданию (1977 г.), с. 279.]. Можно заметить, однако, что сама по себе эта идея не нова – ее глубокая разработка была начата еще К. Марксом и продолжена Ф. Энгельсом, позже блестящий анализ революции в физике на рубеже XIX – XX вв. был проведен В. И. Лениным в работе «Материализм и эмпириокритицизм».

По мнению С. Р. Микулинского и Л. А. Марковой, главным достоинством проводимого Т. Куном подхода является то, что в центре его концепции развития науки находится понятие научного сообщества, выступающего в куновском контексте как логический субъект научной деятельности в различные ее периоды. Ученый, согласно Т. Куну, может быть понят как ученый только в связи с его принадлежностью к научному сообществу, члены которого придерживаются определенной «парадигмы» (способ действования, модель, образец постановки и решения исследовательских задач); парадигма, в свою очередь, формируется в значительной мере научной картиной мира, общим стилем мышления соответствующей эпохи и целым рядом других факторов (многие из которых, на первый взгляд, находятся заведомо вне науки) – в итоге даже при сосуществовании и конкуренции в одну и ту же эпоху различных парадигм все они являются детищем своей эпохи, так или иначе преломившейся в сознании и деятельности соответствующего ученого или научгого сообщества. В то же время, скажем, возникновение и конкуренция различных научных теорий на основе одних и тех же фактических данных значительно лучше могут быть поняты Q связи с формированием и конкуренцией различных парадигм, что заставляет обратить особое внимание на целый комплекс факторов, явно или неявно определяющих «сдвиг парадигмы».

Таким образом, «в противоположность интерналистскому, или имманентному направлению в историографии науки, для которого история науки – это лишь история идей, Т. Кун через понятие научного сообщества вводит в свою концепцию человека»[6 - Микулинский С. Р., Маркова Л. А. Чем интересна книга «Структура научных революций». Послесловие ко второму изданию (1977 г.), с. 281.], субъект познания.. Но, как можно видеть, и этот принципиально важный подход не нов. Подобные требования к рассмотрению познания отчетливо прослеживаются у К. Маркса, начиная уже с гениальных «Тезисов о Фейербахе», такой подход характерен для К. Маркса в исследовании любых явлений, в частности, в политэкономии, где суть подхода, как это тонко подмечено В. И. Лениным, в том, что К. Маркс начинает с «отношений между людьми», а не между вещами, лишь на основе этого получая возможность исследовать «отношения вещей»[7 - Ленин В. И. Три источника и три составных части марксизма. П. С. С , т. 23, с. 45.]. Соответственно, и в анализе научного познания оказывается невозможным обойтись без учета «производственных отношений» в процессе выработки знания.

Вместе с тем резонанс, вызванный работой Т. Куна, лишь отчасти может быть объяснен слабым знакомством с трудами К. Маркса западных философов или ученых-естественников (тем более, что даже последнее предположение не так уж и соответствует дйствительности). Наконец, чем тогда объяснить тот живой интерес, который вызвала работа Т. Куна в нашей стране? Мы целиком согласны с С. Р. Микулинский и Л. А. Марковой, которые объясняют международный интерес к концепции Т. Куна прежде всего своевременностью ее появления. «Естественноисторическим» образом она родилась в тот момент, когда этого потребовало само развитие науки, впитав в себя при этом ряд ключевых идей, которые не могли быть в должной степени оценены и ассимилированы научным сообществом до этого. Дело в том, что значение, которое приобрела наука в жизни современного общества, тот интерес, который неизбежно возникает ко всему, что связано с развитием науки, необходимость задумываться не только над научными результатами, но и – для понимания их, их более успешной выработки, над особенностями развития науки в самых различных ее отраслях – эта ситуация не имеет аналогов даже в не столь далеком прошлом. Уместно обратить внимание в этой связи, что даже революция в физике на рубеже XIX – XX вв., радикально изменившая представления не только о мире, но и о его познании, потребовала серьезного анализа скорее чисто гносеологических проблем научного знания, но не рассмотрения науки как деятельности, как социального предприятия. Характерно, между прочим, что многие идеи, положенные в основу «Структуры научных революций», развивались тем же Т. Куном в его более ранней работе «Коперниканская революция»[8 - Kuhn Т. S. The Copernican Revolution. Cambridge, 1957.], но не привлекли тогда особого внимания. Этот частный штрих не заставил бы на нем останавливаться, если бы сам по себе так не вписывался в общую концепцию самого Т. Куна и в развиваемые в настоящей работе взгляды.

Одно из важных наблюдений Т. Куна касается того, что нередко многие глубокие и плодотворные идеи не бывают по достоинству оценены научным сообществом по ряду причин, включая и «чисто психологические». Так бывает в тех случаях, когда положение дел в науке таково, что оно еще не поставило соответствующие проблемы (или соответствующий подход к ним) на достаточно важное место в повестке дня, не сделало их, скажем так, «естественными» для научного сообщества, парадигма которого лежит в иной плоскости. Чем же в таком случае определяется стихийная, как подчеркивает Т. Кун, выработка парадигмы и, что не менее важно, ее изменение, в результате которого, как образно пишет Т. Кун, с глаз ученых как бы спадают шоры и они видят мир в совершенно ином свете, и тогда для научного сообщества происходит «переключение гештальта»?

Концепция Т. Куна, равно как и дискуссии вокруг нее, достаточно известны во всем мире, в том числе и в СССР, и не имеет смысла увлекаться пересказом ее положений. Наиболее ценным и перспективным в общем подходе Т. Куна является то, что ход развития науки, включая и самые подчас неожиданные зигзаги в нем, связывается с максимально широким социокультурным влиянием.

В последнее время в целом ряде серьезных, фундаментальных исследований в нашей стране и за рубежом[9 - Выделим среди них: Гайденко П. П. Эволюция понятия науки. М., 1980; Механика и цивилизация XVII – XIX вв. (Под ред. А. Т. Григорьяна и Б. Г. Кузнецова. М., 1979; Природа научного познания. Редколлегия – М. А. Ельяшевич и др. Минск 1979; Идеалы и нормы научного исследования. Редколлегия – М. А. Ельяшевич и др. Минск, 1981; Философия эпохи ранних буржуазных революций. Редколлегия – Т. И. Ойзерман (руководитель) и др. М., 1983; Criticism and Growth of Knowledge. Ed. by I. Lakatos & A. Musgrave. Cambridge University Press, 1981; Scientific Revolutions. Ed. by I. Hacking. Oxford University Press, 1981; The Social Production of Scientific Knowledge. DordrechtBoston, 1977; Starnberger Studien I: Die Gesellschaftlichen Orientierung des Wissenschaftlichen Fortschrifts. Frankfurt a. M., 1978; Paradigms and Revolutions. Applications and Appraisals of Thomas Kuhn's Philosophy of Science, ed. by Gutting. University of Notre-Dame Press. Notre-Dam, Indiana, 1980. Отметим также ряд книг (переводы с англ.)» вышедших в серии «Логика и методология науки» (изд. «Прогресс») Структура и развитие науки, 1978; Научная деятельность: структура и институты. 1980; Холтон Дж. Тематический анализ науки, 1981:], на обширном историческом материале показывается, что при рассмотрении науки как социального явления, а не просто как совокупности или последовательности идей, для понимания происхождения тех или иных представлений, даже при строгом следовании за внутренней логикой развития науки, следует учитывать, что последняя может проявлять, реализовывать себя в самых разнообразных формах, в зависимости от исключительно обширного социокультурного фона (включающего экономические и политические факторы, разнообразные формы общественного сознания – философию, искусство, религию (в соответствующие периоды) и т. д.), к которому привязано развитие науки и из которого она черпает свои мировоззренческие, ценностные, эстетические идеалы, нормы и представления[10 - Характерно, что глубокие исследования в отмеченном плане появились и в искусствоведении. Отметим среди них цикл исследований по эстетике А. Ф. Лосева и В. Н. Лазарева. Интересной реализацией подобного подхода может служить книга: Benesch О. The Art of the Re naissance in Northern Europe. Its Relation to the Contemporary Spiritual and Intellectual Movements. N. Y. 1965. Бенеш. Искусство Северного Возрождения. М., «Искусство», 1973, (перевод на русск. яз.).]. В этом плане, как особо оговаривают ряд авторов (Т. Кун, М. Поланьи, Л. А. Микешина, В. С. Стёпин), нельзя сбрасывать со счетов даже влияние так называемого «здравого смысла», приписывая ему при этом не только традиционно тормозящий характер, поскольку в нем, наряду с издержками обыденной психологии, сконцентрирован критический опыт многих поколений.

Вновь подчеркнем, что основные принципы излагаемого здесь подхода, рассмотрения и обоснования социокультурной детерминации науки – как знания и как деятельности – были выдвинуты еще К. Марксом. Известно, что Марксов анализ науки как социального феномена развивался шаг за шагом, в ходе проводимого им всестороннего исследования различных форм общественного сознания в их связи со способом производства, развиваясь от «Тезисов о Фейербахе» через «Немецкую идеологию» и «Нищету философии» и достигнув логического завершения в «Критике политической экономии» и «Капитале». В своем анализе развития общества и различных форм общественного сознания К. Маркс, как известно, ключом к пониманию любых форм деятельности общества делает «отношения, составляющие экономическую структуру общества». Как показывает К. Маркс, они являются определяющими для развития и производства, и науки. К. Маркс прослеживает, какой огромный толчок дало развитие капиталистического производства росту и разработке научных знаний о природе и как это, в свою очередь, дает новый мощный импульс развитию производства. В XVII и XVIII вв. экономические интересы буржуазии обусловили ее возрастающее внимание к техническим проблемам, которые стимулировали все более усиливающийся практический подход к вопросам натурфилософии, приобретший форму социального заказа науке. С течением времени «новая натурфилософия» начала создавать и практически эффективные научные знания, используемые в экономике. По мере же того, как научные знания совершенствовали производство, росли и ресурсы, направляемые государством м частными лицами на поддержку научных исследований, впервые в сферу деятельности государства вошла организация науки, «политика науки».

Эти исследования К. Маркса ныне общеизвестны, получив в XX в. широчайшее всемирное признание. В то же время (и это известно уже в значительно меньшей степени, по «естественноисторически» сложившимся причинам) К. Маркс вовсе не ограничивал социальное влияние на развитие науки чисто экономическими факторами. В действительности Марксов подход к анализу науки, не оцененный тогда в полной мере, состоит в рассмотрении ее в качестве социального продукта в весьма широком смысле: значение науки, характер ее использования, общее направление и конкретные пути ее развития могут быть поняты, по К. Марксу, только во взаимосвязи со всем социальным контекстом, включающим как материальные, так и духовные факторы. В частности, исключительно новой и ценной была мысль К. Маркса о том, что даже «производственная» детерминация научного знания не исчерпывается стимулирующим воздействием экономических и иных потребностей, интересов тех или иных социальных групп, но распространяется и на характер образов и представлений, «естественных» для науки того или иного периода, на руководящие идеи и принципы научного исследования. Классическим можно назвать проведенный К. Марксом и Ф. Энгельсом анализ механистического естествознания, в котором механикой детерминированы не только метод, ведущие принципы исследования, но и основные представления о мире, суммированные в картине Вселенной как гигантского механизма. Одновременно с этим К. Маркс и Ф. Энгельс выявляют и ограниченность тех или иных научных представлений, особенностями, характерными для господствующего в соответствующую эпоху способа производства. Так, чрезвычайно интересно и методологически ценно и для современных исследований вскрытие К. Марксом социокультурных корней характерной для метафизико-материалистической теории познания: объективистской установки на рассмотрение исследуемых явлений совершенно вне связи с субъектом. Эту естественную и очевидную, с точки зрения научного мышления той эпохи, установку К. Маркс считает в значительной степени порождением особого «жизненного мира» капиталистической общественно-экономической формации с обусловленными ее способом производства особеностями духовного освоения мира. К. Маркс полагает одним из важных каналов порождения указанной установки видимое отделение производителей от средств производства и производимой продукции, в результате которого производственные отношения принимают вещный характер, внешне независимый от их контроля и сознательной индивидуальной деятельности. Как показывает К. Маркс, этот подход столь же ошибочно распространяется и на производство научного знания, в котором «готовые результаты» познания рассматриваются вне связи с самими производителями знания[11 - Маркс К., Энгельс Ф. Соч. т. 23, с. 103.]. Можно заметить, что принятию такой установки вполне способствовали особенности науки того периода, когда успехи математического естествознания, казалось бы, неуклонно приближали к идеалу абсолютного, окончательного знания. Не менее интересное марксово рассуждение подобного же рода касается происхождения другой, столь же характерной для механистического, метафизического материализма, идеи: «Декарт, с его определением животных как простых машин, смотрит на дело глазами человека мануфактурного периода, в отличие от средних веков, когда животное представлялось помощником человека»[12 - Там же, с. 401.].

Социальная обусловленность особенностей научной деятельности и научного мышления рассматривается К. Марксом и в том важнейшем плане, что источники конкретных научных идей, образов, ассоциаций, установок и т. д. прослеживаются и в обширном поле духовной культуры соответствующей эпохи, в сложном переплетении и взаимовлиянии различных форм общественного» сознания – философии (в особенно значительной степени), религии, политического и правового сознания и т. д.

Таким образом, анализируя науку в ее эволюционной перспективе, К. Маркс выявляет как импульсы к ее развитию, возникающие благодаря изменениям в социальных структурах и соответствующим им изменениям в различных формах общественного сознания, так и характер, механизмы воздействия этих изменений на особенности научной деятельности и научных представлений. Наряду с этим К. Маркс, прослеживая, как наука, в свою очередь, влияет на развитие производства и эволюцию других форм общественного сознания, подмечает и то, что наука в своем развитии подрывает эффективность тех форм общественного сознания (например, религии), тех или иных определенных представлений (например, в политическом и правовом сознании), которые скрепляют и поддерживают отживающие социальные формы. Ярким примером может служить развитие механики, математики и астрономии в период зарождения капиталистических производственных отношений, серьезно подорвавшее теологические представления и нормы даже в области юриспруденции.

К сожалению, как об этом уже говорилось, социокультурный подход к анализу развития науки, выдвинутый К. Марксом более ста лет назад, не мог получить применения ни в тот период, ни даже значительно позже, пока развитие науки еще не вынуждало ее к постоянной философской саморефлексии, а роль науки в общественном развитии еще не была так значительна и очевидна. Исключительная новизна подхода К. Маркса скорее пугала филистеров от науки и философии. У самого же К. Маркса – анализ науки был лишь одним из компонентов программы революционного преобразования действительности, и иг успел принять у него характер специального, систематического исследования. Короче, семена, посеянные К. Марксом, не обрели тогда еще соответствующей социокультурной почвы (ситуация, достаточно характерная в истории человеческой мысли).

Впервые попытка сознательного применения марксова подхода к анализу развития науки была предпринята советским физиком и историком науки, член-корр. АН СССР Б. М. Гессеном (1883-1938), чей доклад о социально-экономических корнях механики И. Ньютона, представленный в 1931 г. в Лондоне на Всемирном конгрессе по истории науки, вызвал исключительный международный резонанс как у исследователей в области истории и философии науки, так и среди естествоиспытателей. В работе Б. М. Гессена[13 - См.: Гессен Б. М. Социально-экономические корни механики Ньютона. М., 1931; 1933.], переведенной на все основные языки мира, прослеживаются тесное единство и взаимовлияние главных технических проблем, стоявших перед предпринимателями,, и ключевых научных проблем, разрабатываемых натурфилософией того времени. И хотя Б. М. Гессен порой несколько прямолинейно (что характерно для нашей философии тех лет и также социокультурно обусловлено) связывал содержание механики И. Ньютона с социальными условиями Англии XVII в., он смог учесть и весьма тонкие нюансы материалистического понимания истории науки. Предвосхищая современные исследования, советский ученый, как это подчеркивает английский социолог науки М. Малкей, выйдя за пределы чисто экономических факторов, «пытался дополнить свой анализ работы Ньютона демонстрацией того, как последний осуществлял выбор между культурными ресурсами, доступными для членов его класса (например, в форме политических, юридических, философских и религиозных убеждений), как эти идеологические элементы влияли на его мышление и какие границы ему ставили»[14 - Малкей М. Наука и социология знания. М., 1983, с. 17.].

Развитие этих идей в более зрелой форме можно заметить в работе польского врача Л. Флека «Генезис и развитие научного факта: Введение в учение о стиле мышления и мыслительных коллективах». Эта книга, вышедшая на немецком языке в 1935 г.[15 - Fleck L. Entstehung und Entwicklung einer wissenschaftlichen Tatsache: Einfuhrung in die Lehre vom Denkstil und Denkkolektiv, 1935, Поппо Scwabe & Co Basel.], впервые была замечена и оценена лишь в 50-х гг. Т. Куном, который, к его чести, прямо признает, что она сыграла поворотную роль в его исследованиях по истории и философии науки. Л. Флек действительно предвосхитил многие из самых смелых идей современной философии науки (о роли «протоидей» как ведущих линий исследования, замечая, что эти протоидей сами по себе не могут расцениваться ни как правильные, ни как ошибочные; о теоретической «нагруженности» любого эмпирического факта; о необходимости оценки любых идей и научной деятельности в контексте стиля мышления соответствующей эпохи; о коллективном характере науки, особенно в XX в. и т. д.). Л. Флек, систематически приложив выдвинутые К. Марксом принципы исследования науки, берет в комплексе историю, философию и социологию науки и лишь на этой основе обсуждает такие важные «текущие» задачи, как конфликт и смена теорий, роль ошибок и аномалий в научном открытии, и т. д. Характерно, что рассматривая любые теории и концепции, в том числе донаучные и ненаучные, как социокультурно обусловленные, Л. Флек с тех же позиций оценивает появление и своей собственной концепции о стилях мышления и «мыслительных коллективах».

Столь же «социокультурно» обусловлена и дальнейшая ее судьба. В нашей стране, где ее могли оценить более всего – в русле исследований Б. Гессеиа, она не была известна, а на Западе сыграло роль засилье неопозитивистской философии, для которой концепция Л. Флека выглядела чужеродным образованием, «гадким утенком». Потом были война и тяжелые послевоенные годы. Тем не менее, работы и Б. Гессена, и Л. Флека, как это в частности подчеркивает американский философ Р. Мертон, оказались проводниками марксистских принципов исследования в послевоеннную философию науки.

Оценивая современную философию науки в целом, можно утверждать, что одной из ее ведущих линий является, будь то в явной или неявной форме, идущая от К. Маркса и Ф. Энгельса линия, которая «состоит во все более точном определении (и ограничении) той меры, в какой производственные отношения на самом деле обуславливают познание и формы мышления»[16 - Merton R. К. The Sociology of Scienses. Chicago and Boston, 1972. p. 14.]. Дело в том, что сейчас более, чем когда-либо, очевидно, что влияние на науку «общественно-экономических целостностей, сменяющихся в ходе общественного прогресса, … проявляется, как правило, опосредованно, через формы «внутринаучной социальности»[17 - См.: Мотрошилова H. В. Проблема внутренней социальной детерминации научного познания. – В кн.: Философия н социология науки и техники. М., 1985.]. В свете современных диалектико-материалистических разработок социальная обусловленность научного познания предстает в единстве двух аспектов: это зависимость развития науки от социально-экономических и духовных условий жизни общества, определяющих статус науки, импульсы к ее развитию и т. д. («внешняя социальность»), а с другой стороны, это влияние культурных, мировоззренческих факторов на субъект познания (отдельных людей, научные сообщества) – через систему оснований, принципов, методов научного познания, также социально-исторических по происхождению и смыслу[18 - См.: Казютинскнй В. В. Социальная детерминация научного познания. – «Вопросы философии», 1985, № 10, с. 74.] («внутренняя социальность).

С учетом всего сказанного должно быть понятно, почему более правомерно говорить не просто о социальном влиянии на науку, а, как это принято сейчас, пользоваться понятием социокультурной детерминации науки, сводящим в тесной взаимосвязи и взаимообусловленности экономические, политические, культурные и даже во многом обусловленные ими психологические факторы. Рассмотрение развития науки в динамичном воздействии с широким социокультурным фоном, во взаимосвязи материальной и духовной культуры – во всем их многообразии, выявляет не просто тесное переплетение «внутренних» и «внешних» факторов развития науки, но и, по сути дела, их неотделимость, неправомерность их разделения. Выясняется, что даже внутренняя логика развития науки, научных теорий, представлений и т. д. не бывает полностью автономной, и конкретный характер ее реализации в значительной степени социокультурно обусловлен. Более того, социально обусловлены и те условия, когда когнитивные структуры науки приобретают достаточную самостоятельность для того, чтобы наука или определенная система научных представлений приобрели сформировавшуюся внутренную логику – тем самым возможность саморазвития науки приобретается не просто благодаря достижению ею определенной когнитивной зрелости, но и как результат возможностей, обусловленных развитием общества[19 - Очень интересные результаты в этом плане принадлежат группе исследователей Штарнбергского института им. Макса Планка. См., напр., Федотова В. Г. Штарнбергская группа (ФРГ) о закономерностях развития науки. – «Вопросы философии», 1984, № 3, с. 125 – 133, с. 171.]. Можно предположить, что этап соответствующей зрелости науки и этап, когда в обществе созревают упомянутые выше возможности, вовсе не случайно совпадают в хронологическом, историческом плане, а органично взаимообусловлены. Обращает на себя внимание и то, что, как показывают исследования по истории науки, выбор из альтернатив, которые представляет внутренняя логика науки, далеко не всегда осуществляется в соответствии только с сугубо научными соображениями – нередко значительную, а порой и решающую, при прочих равных условиях, роль играют внешние цели, например, политические, которые действуют уже как нормативные установки[20 - См., напр., статьи Стёпина В. С. и Мотрошиловой Н. В. – В кн.: Идеалы и нормы научного исследования. Минск, 1981.]. Весьма интересно предстает тогда и издавна дискутируемая проблема соотношения в науке свободного поиска и социального запроса. Ведь даже в наше время, когда наука стала непосредственной производительной силой, ученые далеко не всегда работают в рамках тех или иных предписаний, установлений, заказов, наконец. Тем более это имело место в прошлом, когда многие ученые ради того, чтобы хоть немного приоткрыть завесу над тайнами природы, узнать что-то новое в устройстве величественного мироздания, готовы были продать душу дьяволу – в легендах, или идти на костер – в жизни, слепли у окуляров, сгорали и отравлялись в лабораториях. Но и в наш рациональный век подлинный ученый таков же – замерзающий на дрейфующих льдинах, ставящий опыты на себе, живущий отшельником в высокогорных обсерваториях. Очень существенно, что во все времена ученый, снедаемый научным любопытством, желанием «докопаться до сути вещей», был Прометеем, который не мог лишь в себе нести искру знаний. Такими были не только Бруно и Галилей или Сократ. Получается так, что даже далекий от мысли о социальном назначении науки ученый делает ее общественным достоянием, причем не только в том смысле, что передает свои знания обществу, но и потому, что, как показывает развитие науки, любые ее открытия, даже в самых абстрактных областях, рано или поздно получают практическое применение. Именно поэтому, и этот аспект проблемы стал особенно актуальным в самое последнее время, все более выясняется нецелесообразность прямолинейных, волевых решений в области организации науки, ограничивающих жесткими рамками свободу поиска, выбора проблематики, особенно в отношении плодотворно, творчески работающих ученых и коллективов. Думается, что и соотношение социального заказа и свободного научного творчества складывается естественно- историческим образом.

Упрощенную схему, модель этого соотношения можно представить так. Даже ученый, максимально независимый в своем поиске, следовании своим научным интересам и симпатиям, в свободном выборе проблем и путей их решения отражает объективные потребности научного знания, логику развития науки, которые социокультурно обусловлены. Ложное впечатление независимости науки, ее целей и задач от социальной практики порождается как раз неявностью, незаметностью того, как общественные потребности улавливаются наукой[21 - См.: Микулинский С. Р. Методологические вопросы историко-научного исследования. – В кн.: Проблемы истории и методологии научного познания. М., Наука, 1974, с. 33.].

И выбор области исследований, и выбор проблематики, даже максимально свободный от социального (экономического, политического и проч.) принуждения, производится из уже сложившегося, существующего социокультурного поля, более того, им в значительной степени формируются ориентиры научного поиска, его установки и нормы (о чем более обстоятельно речь пойдет впереди).

Таким образом, с одной стороны, ученый, как бы свободно он ни творил, связан с социокультурно предоставляемыми возможностями и социокультурно выдвигаемыми запросами, социокультурно сформировавшимися методологическими и ценностными ориентирами, нормами и установками. С другой стороны, в какой бы степени ни направлялись научные исследования социальным заказом, в какой бы степени ни влияли на них принятые научным сообществом парадигмальные установки, в них неизбежно сохраняется достаточная свобода научного поиска. Это не может не учитываться не только научными коллективами, но и учреждениями, разрабатывающими организацию науки, лолитику ее финансирования и т. д. Именно описанное выше соотношение должного (с точки зрения социальных функций науки, представлений научного сообщества и т. д.) и реально происходящего в науке осуществляет реализацию наукой, подобно живым организмам, моделей «потребного будущего» – ив социальном аспекте, и в чисто познавательном.

Рассмотрение науки как живого, развивающегося, динамичного образования в динамичном же социокультурном контексте позволяет давать объяснения любых периодов и любых сдвигов, самых удивительных поворотов, зигзагов з развитии науки. С позиций широкого социокультурного подхода стало впервые возможным объяснить такое важное явление, как институциализация положительной науки в конце XVII—начале XVIII вв., выглядевшее отходом от генеральной линии науки, ее идеалов, норм, социальных задач и т. д. Удалось установить, что на самом деле это явление оказалось естественноисторически созревшим результатом сочетания как внутринаучных, так и – экономических, политических и других факторов[22 - Превосходно это исследовано, например, в следующих работах: Мотрошилова Н. В. Нормы науки и ориентации ученого. – В кн.: Идеалы и нормы научного исследования с. 91 – 119; W. Van den Daele. The Socinl Construction of Science: Institualisation and Definition of Positive Science in Latter Half of Seventeenth Century. In: The Social Production of Scientific Krowlede. Oordrechi-Boston. 1977, p. 27-54.].

Рассматривая развитие науки во взаимосвязи с социокультурным фоном соответствующей эпохи, удается рационально объяснить и нередко встречающееся сочетание противоречивых и даже, казалось бы, несовместимых линий и тенденций, подходов и тем в науке одного и того же периода или даже в творчестве одного и того же ученого. Так, смущенно замалчиваемая во многих учебниках и даже серьезных исследованиях по истории философии и науки неприязнь Ф. Бэкона, подлинного идеолога, организатора и проводника новой науки к таким явлениям научного духа, как теория Коперника, использование математики в естественно-научных исследованиях или изучение магнита,[23 - См.: Schnelle Т., Baldamus W. Mystic Modern Science? Sociological Reflections on the Strange Survival of the Occult within the Rational Worldview. Zeilschrift fur Soziologie Jg. 7, Heft 3, August 1978, p.p. 251-266.] не только перестает выглядеть необъяснимым рецидивом ретроградства или причудами светского баловня, но предстает как обусловленная контекстом эпохи позиция, тем более активная, непримиримая и последовательная, чем более активно и последовательно развивались направленные против всякой схоластики и любых рецидивов мистики методологические требования эмпирической науки, обосновываемые в «Новом Органоне». Только при учете всего социокультурного контекста возможно следование тому важному и справедливому положению, что в «философии науки мы нуждаемся в теории, которая объясняет путь продвижения путаных и противоречивых мыслей ученого без попыток их очищения от путаницы»[24 - Lindholm L. Is Realistic History of Science possible? A Hidden Inadequacy in History of Science. In: Boston Studies in the Philosophy of Science. Vol. 67, p. 183-184.]. Эта установка одинаково актуальна и для понимания современной науки (характерный пример – становление и развитие, вплоть до сегодняшнего дня, квантовой механики), и для исследования ее далекой истории. Очень плодотворным указанный подход является при возвращении к хрестоматийному примеру путаной и противоречивой эволюции взглядов И. Ньютона. Обнаруживается, что многие из «эзотерических» идей мировоззрения И. Ньютона, нашедшие место в написанном на склоне лет «Апокалипсисе», сопровождали и даже питали научные изыскания И. Ньютона на всем протяжении его жизни[25 - См.: Mc Guire E., Rattansi P. M. Newton and the Pipes of Pan. Notes and Records of the Royal Society. Vol. 21 (1966), p. 108.]. В частности, они сыграли значительную роль в выработке идеи всемирного тяготения, которая, с точки зрения многих его современников, в том числе Р. Гука, настойчиво оспаривавшего приоритет И. Ньютона, была выдвинута спекулятивным образом. Противоречивое переплетение ведущих линий научного творчества И. Ньютона перестает выглядеть нелепым и необъяснимым с позиций подхода, учитывающего весь социокультурный фон, который питал мировоззрение И. Ньютона, особенности его воспитания, научной деятельности, через которые этот фон преломлялся. Столь же естественно предстают с позиций социокультурного подхода феномены средневековой культуры, в которой противоречивые духовные течения сплетены особенно причудливо (например, в иатрохимии, алхимии, астрологии, в разделяемых черной и белой, «естественной» магии и даже в средневековой логике)[26 - См.: напр., Рабинович В. Л. Алхимия как феномен средневековой культуры. М., 1979; Соколов В. В. Средневековая философия. М.. 1979.].

Социокультурный подход позволяет объяснить даже порой имевшие место, но признаваемые в научной литературе с неловким смущением, случаи воздействия религии как фактического источника идей на развитие научных представлений. Классическим примером такого рода может служить увенчавшийся практическим успехом поиск И. Кеплером установленной замыслом творца музыкально-математической гармонии мира. У И. Кеплера искомая гармония нашла выражение в математической формулировке законов обращения планет и, что очень существенно, именно уверенность в том, что в создании такой гармонии замысел творца не мог быть скован какими бы то ни было ограничениями, позволила И. Кеплеру впервые быть независимым от диктата идеи кругообразности планетных движений, довлевшего даже над Коперником и сделавшего столь сложной и практически мало пригодной его систему. Поиск объективных законов природы в контексте религиозных (в том числе деистических) представлений оставался вполне естественным вплоть до XIX в.

Касаясь места религии в общем социокультурном контексте соответствующих периодов развития науки, нельзя обойти вниманием то характерное обстоятельство, что даже в развитии религии, столь отличной от науки и справедливо противопоставляемой ей формы общественного сознания, исследования обнаруживают многие закономерности, сходные с присущими развитию науки[27 - Сл.: Barbur I. Paradigms in Science and Religion. In: Paradigms and Revolutions, p.p. 223-245; Vernon R. Politics as Metaphor: Cardinal Newman and Prolessor Ki;hn, ibid. p.p. 246-270.]. Рассмотрение деятельности самых различных, включая ненаучные, сообществ и вырабатываемых ими идей как погруженных в общий социокультурный фон выявляет, что даже изменения религиозных доктрин могут быть объяснены столь же рационально, как и изменения научных представлений. При рассмотрении религии в качестве одной из форм общественного сознания, в общем социокультурном контексте, удается проследить зависимость даже религиозных выводов, оценок, формулировок и т. д., от общего стиля мышления данной эпохи, обусловленного, не в последнюю очередь, научными представлениями, парадигмами и т. д. Очень интересно удается проследить, например, как оказывалось возможным разрушение религии даже «изнутри». Весьма характерно в этом отношении развитие внутренней логики теодицеи. Логика развития аргументации, оправдывающей творца за существующие в мире зло и несправедливость, несоответствие мирового порядка антропоморфным идеалам и т. д., сложным образом преломляясь во взаимодействии с разнообразными социокультурными факторами, приводила – парадоксально, на первый взгляд, а на самом деле, неизбежно – к пантеизму, а затем к деизму и даже, в конце концов, атеизму, отрицанию бога вообще (подробно эта трансформация прослеживается в последующих главах настоящей работы). В социокультурном свете оказывается необходимым рассматривать логику развития и всех других форм общественного сознания.

Упомянутые нами примеры трансформации теодицеи каждый раз происходили в соответствии с изменяющимся социокультурным фоном, в каждом случае достаточно органично согласовываясь с ним, хотя и приводя к неожиданным результатам. Последний аспект представляет особый интерес, заставляя обращать пристальное внимание на исключительно интересные проявления внутренней логики науки в тех случаях, когда социокультурный фон в целом чужд тем выводам, к которым неизбежно ведет эта логика. Интересное исследование подобного случая приводится в уже упоминаемой нами книге Т. Куна «Коперниканская революция». Т. Кун обращает внимание на «очень интенсивную, хотя и спазматическую научную активность, сыгравшую существенную роль в подготовке оснований для зарождения и успеха коперниканской революции»[28 - Kuhn Т. The Copernican Revolution, p. 100.] уже в период средневековья. Прежде всего речь идет о логических дискуссиях средневековых схоластов, в которых в качестве своеобразного кунстштюка было популярно, в частности, обсуждение чисто логической возможности различных альтернатив аристотелевской системе. Целью таких обсуждений не было поставить под сомнение космологию Аристотеля, не просто канонизированную церковью, но органически вписывающуюся в средневековую культуру по всем компонентам – религиозным, философским, эстетическим, аксиологическим и даже научным (подтверждаясь и обосновываясь средневековой механикой), однако благодаря таким дискуссиям тема движения Земли стала достаточно привычной и логически обоснованной. Ассимиляция же этой темы в стиле мышления позднего средневековья создала важную ниточку к гелиоцентрической системе Коперника (Ж. Буридан, Н. Орезм, Николай Кузанский).

Итак, мы сталкиваемся с самыми разнообразными проявлениями взаимодействия науки с социокультурной средой, в которой она развивается. Прогрессивные изменения в науке, обусловленные логикой развития научного познания и логикой развития общества, нередко происходят в сложном и противоречивом, весьма неоднозначном социокультурном контексте, более того, во взаимодействии с ним. Учет и осмысление этого обстоятельства является одной из характерных особенностей современных исследований в области истории и философии науки.

Социокультурная среда не просто служит источником определенных идей, образов, ассоциаций, но и в значительной степени участвует в формировании оснований научного поиска, его норм, установок, обуславливающих как направление научных исследований, так и подход к ним. На каждом из этапов своего развития наука, часто стихийно, ориентируется на определенные нормы, предписания, идеалы – научного описания и объяснения, постановки научной проблемы и выбора путей ее решения, равно как и нормы обсуждения научных результатов, других особенностей научной коммуникации, общего характера научной деятельности и т. д. Эти нормы, предписания и установки в большой степени зависят от принятых в данный период представлений о статусе науки, задачах и принципах научного объяснения, целях и возможностях науки. В свою очередь, выработка и развитие таких представлений сложным образом преломляются через взаимодействие с целым комплексом факторов духовной и материальной культуры – от научной картины мира до особенностей господствующего способа производства.

В этом плане приведенный нами пример отказа И. Кеплера от «само собой разумеющегося» предписания представлять обращения планет круговыми движениями, вплоть до их сложнейших суперпозиций, представляет дополнительный интерес. Выше мы приводили этот эпизод из истории науки в качестве примера влияния религии на научное мышление. Можно заметить, что и отвергнутое И. Кеплером предписание в не меньшей степени связано с религиозными представлениями о совершенстве божьего творения. Но нельзя найти причины такого радикального сдвига в представлениях об идеале движения в самом религиозном мышлении. Этот сдвиг коренится и во всем развитии механики, и в математических исследованиях, открывших новые фигуры и траектории, во всей сумме быстро растущих научных знаний (включая телескопические открытия в астрономии), вынуждающих привыкать к мысли, что мир каждый раз оказывается значительно сложней, чем это представлялось. При неизменной уверенности во всемогуществе творца она могла быть распространена, в том числе и через призму религиозных представлений, теперь уже на сколь угодно сложное устройство мира. Если обратиться к влиянию норм и идеалов науки на ее развитие в другие периоды, то, например, в качестве характерного примера социокультурно обусловленного методологического предписания в период зарождения положительной науки можно назвать знаменитое «гипотез не измышляю» И. Ньютона. Хрестоматийным примером можно считать формирование механистических идеалов научного описания и объяснения, идеала научной истины. Известно и то, какое влияние оказало крушение метафизического идеала абсолютного, окончательного, исчерпывающего знания на развитие неклассической науки.

Таким образом, продолжая рассматривать историю науки как историю развития и смены научных представлений,, теорий, идей, мы не можем выделить их в «чистом виде», отделяя развитие научных идей от тех норм и идеалов, которые направляли их формирование и последовательную смену. Научное познание предстает не просто как смена научных представлений, но «скорее как интеллектуальное предприятие, рациональность которого лежит в процедурах, управляющих его развитием»[29 - Toulmin S. Scientific Strategies and Historical Change. In: Boston Studies… vol. XI (1974), p. 404.]. Поясним последнюю мысль.
1 2 3 4 5 >>
На страницу:
1 из 5