Эволюция стиля мышления в исследованиях Вселенной. От древнейших времен до конца ХХ века

Конечно, наука по праву считается наиболее рациональной из всех форм отражения действительности – это относится не только к научным представлениям, но и к самой деятельности по их выработке. Вместе с тем для любой стадии развития науки, для деятельности любых научных сообществ характерны те или иные стандарты рациональности, нормы и предписания, направленные на обеспечение максимальной эффективности деятельности, ведущей к получению научного знания. В таком случае рациональным для члена научного сообщества является, во всяком случае, следование принятым этим сообществом стандартам и нормам, в том числе стандартам рациональности. Однако сами эти нормы и стандарты, в том числе стандарты рациональности, оказываются исторически изменчивыми, что вынуждает, прослеживая такие изменения, искать рациональные основания этой изменчивости.

С позиций подхода, исходящего из принципов метафизического материализма, задачи науки неизменны, сфокусировавшись в одной общей основной и непреложной цели – поиске истины об объективном материальном мире и, благодаря ее нахождению, служению науки человечеству. Но мы не можем не видеть, сколь различным образом преломляются в различные периоды развития науки представления и о служении науки обществу, и о научной истине, и о путях ее достижения. Анализ истории науки (в том числе и современной) приводит философию науки к выводу, выраженному в несколько полемической форме С. Тулмином: «В развитии науки фундаментальный теоретический вопрос перестал быть: какие концептуальные инновации лучше решат наши важнейшие проблемы и наилучшим образом помогут нам в продвижении к согласованной интеллектуальной цели в данной области? – и сменяется вопросом: какие общие интеллектуальные цели нам следовало бы поставить на данном этапе? какие объяснительные задачи уместно поставить в данной области?»[30 - Toulmin S. Scientific Stra!cgies and Historical Change. In: Boston Studies… vol. XI. p. 411.].

Изменчивость целей, норм и идеалов научного познания можно рассматривать по-разному. Некоторые философы пытаются ее объяснить с позиций иррационализма, исходя из того, что в различные исторические периоды науки даже одна и та же цель или установка понимались по-разному, так что исторически изменчивым оказывается даже само понятие рациональности, а не только его стандарты. На наш взгляд, однако, рассмотренный феномен является как раз еще одним важным свидетельством естественноисторического характера развития науки. Конечно, объективные истины, которые ищет наука, не зависят от суждений научного сообщества, от симпатий и антипатий, вкусов, психологии ученого; тем не менее содержание понятий объективности, достоверности, рациональности, представления о сущности научного объяснения, о статусе науки, о возможностях и целях научного поиска (особенно конкретных, ближайших) могут быть и неизбежно бывают исторически изменчивыми. Такие изменения детерминированы как конкретным, фактическим ходом дел в самой науке, так и целым комплексом культурно-исторических, экономических, политических факторов.

При рассмотрении изменчивости целей, идеалов, норм и предписаний науки в широкой исторической ретро- и перспективе, во взаимодействии науки с социокультурной средой такая изменчивость не более иррациональна, чем изменения, происходящие в социокультурной среде. Даже самые нелепые и ненаучные, порой кажущиеся необъяснимыми, с современной точки зрения, нормы и предписания к маучному знанию, научной деятельности социокультурно детерминированы[31 - См.: Идеалы и нормы научного исследования. Минск, 1981.]. Это относится-как к самым архаичным формам научного знания и научной деятельности, так и к современной науке. Кстати, именно поэтому для члена научного сообщества гораздо рациональнее следовать пусть самым нерациональным, с нашей точки зрения, нормам и установкам, чем не следовать им. Ведь эти нормы и предписания являются порождением всего уклада жизни, не просто научной, но и всей производственной деятельности, всей культуры соответствующей исторической эпохи, и отход от них должен иметь еще более убедительные основания – как в самой науке, так и в социокультурных изменениях, сопровождающих ее развитие, неизбежно накладывающих на него существенный отпечаток.

При исследовании науки с таких позиций значительный интерес представляет одна из центральных идей известного американского специалиста по философии науки С. Тулмина. Согласно точке зрения С. Тулмина, развитие науки – как самих научных идей, представлений, теорий, так и концептуальных установок, норм и идеалов научного знания – происходит как процесс «избирательного закрепления» тех или иных из них, аналогично дарвиновскому отбору в живой природе. Как нам кажется, эту точку зрения можно распространить и на естественноисторически складывающиеся нормы и установки научной деятельности, в значительной степени определяющие характер отношений внутри научных сообществ и между ними. Можно убедиться, что вырабатываются, а из них в наибольшей степени сохраняются, утверждаются, реализуются те нормы и, соответственно, те формы научной деятельности, которые в наибольшей степени соответствуют принятым задачам науки, образования и т. д. (примеры – «Республика ученых», невидимые колледжи XVII в., философские школы античности, современные научно-исследовательские институты).

Надо заметить, что среди приверженцев развиваемой С. Тулмином (а еще раньше К. Поппером) концепции «дарвиновского отбора» научных идей немало исследователей, которые, принимая своеобразный естественный отбор, сохранение в науке победивших, т. е. принятых научным сообществом идей и теорий, и сдачу позиций и даже последующее отживание терпящих поражение представлений, приписывают этому процессу иррациональный характер. Решающее значение приписывается самым разнообразным, порой нелепым случайностям, связанным подчас не только с научными факторами. Сторонники такой позиции, например, известный американский исследователь в области истории и философии науки П. Фейерабенд, в первую очередь ссылаются на то, что в истории пауки нередки случаи, когда предпочтение научного сообщества, порой даже на длительное время, отдается ошибочным представлениям или даже целым концепциям (геоцентрическая система, «музыкальная гармония мира»,, алхимические «симпатии», теплород, флогистон, эфир и т.. д.)[32 - Feyerabend P. Against Method. Outline of an Anarchistic Theory of Knowledge. In: Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. IV, (1970): Feyerabend P., How to defend Society Against Science. In: The Introductory RecorJirg in the Philosophy of Science. N. Y. 1980; (См.: Фейерабенд. Избранные труды по методологии науки. М., «Прогресс», 1986).].

Действительно, давно известно, что в науке далеко не всегда преимущество получают сразу более адекватные реальности представления, что в научном знании часто бывают тесным и весьма причудливым образом сплетены элементы и истины, и заблуждения: нередко их сложно выделить и дифференцировать даже ретроспективно, более того, порой характер их выражения и функционирования в системе научного знания оказывается взаимообусловленным и взаимополагающим (причем так бывало не только в науке прошлого, скажем, в алхимии, но и в современной науке). Даже если бы такие случаи были единичны, исключительны, все равно бы они потребовали объяснения, между тем, описанный феномен весьма характерен для развития науки. Для понимания и объяснения этого явления необходимо принять во внимание, что было бы упрощением успехи тех или иных идей в «естественном отборе» однозначно связывать только с их истинностью, к тому же расцениваемой ретроспективно, с позиций современных научных представлений, точно так же как неуспех, неприятие научным сообществом однозначно относить на счет неадекватности отвергнутых, неоцененных, наконец, незамеченных представлений. История науки показывает, что в естественном отборе научных представлений, а также норм и идеалов научного исследования, происходящем в социокультурной среде, дело обстоит даже сложнее, чем в дарвиновском отборе видов и родовых признаков в природной среде.

Анализ истории науки приводит к выводу, что при всех обстоятельствах одним из важнейших условий принятия (или непринятия) тех или иных представлений – идей, теорий, картины мира, создаваемой в тон или иной науке, шаг за шагом, из этих представлений, а также норм и идеалов, направляющих развитие науки, является их «вписанность» в общий социокультурный фон соответствующей эпохи, согласованность с общим стилем мышления эпохи, общенаучной картиной мира, являющейся не просто совокупностью научных сведений, но важным репрезентатором, срезом всей культуры данной эпохи, в котором эти сведения преломляются. Безусловно, в конечном счете решающим фактором в выборе научного сообщества является истинность выдвигаемых представлений, теорий и т. д., (в таком случае признание получают не только идеи, но и путь, который вел к ним, характерные для их выработки черты стиля мышления и т. д.). В то же время критерии истинности далеко не всегда достаточно очевидны и однозначны. Чаще всего приходится опираться на такие критерии, как способность новых идей, гипотез, теорий, объяснять большее количество явлений, чем конкурирующие концепции, большая предсказательная сила и т. д. Нередко такие факторы, как экстенсивный объем, предсказательная сила, внутреннее совершенство теории не сочетаются однозначным образом, а выработка новых представлений вовсе не всегда вынуждается неспособностью старой теории объяснить те или иные новые факты[33 - См.: Мамчур Е. А. Проблема выбора теории. М., 1975; Чудннош Э. М. Природа научной истины. М., 1977.](сошлемся лишь на один пример – создание системы Н. Коперника). С другой стороны, было бы неверным относить негласное требование вписанности научных представлений в принятую картину мира, соответствия стилю мышления эгохи лишь к издержкам обыденного сознания, консервативности человеческой психологии, присущей даже самым выдающимся ученым. Примем во внимание, что идеи, понятия и конструкты, которые, при их неадекватности реальности оказывались достаточно жизнеспособными на протяжении длительного периода развития естествознания (например, теплород, эфир), не просто удачно вписывались в принятую тогда картину мира, соответствуя при этом идеалам и нормам научного исследования, но и объективно сыграли важную эвристическую роль, для реализации которой максимально благоприятные условия создавали именно такие ( в данном случае механистические) нормы и принципы, картина мира ( в рамках которой, кстати, и изжили себя эти и другие подобные им теоретические конструкты, что и вынуждало к новому подходу). В том-то и дело, что па любой стадии развития науки научная картина мира, идеалы и нормы исследования соответствущего периода открывают эвристические возможности, оптимальные именно для согласующихся с ними представлений. Само же наличие эвристических потенций картины мира, принятых научным сообществом принципов описания и объяснения, организации знания на любой стадии развития науки является следствием того, что они непременно отражают объективные черты системной организации мира – в той степени, в какой последние исследованы наукой соответствующего периода. Научная картина мира, идеалы и нормы научного исследования так или иначе вбирают в себя как результаты, достигнутые в наличной системе знания, так и весь опыт деятельности, обеспечившей их получение. Не в последнюю очередь этим объясняется, почему столь редки не только принятие, но и вообще появление радикально новых («не вписывающихся») научных представлений, равно как и новых норм и установок. Тем более редки так называемые научные революции, которые ряд исследователей правомерно связывает не только с самими научными представлениями, но и с принципиальными изменениями в способах производства знаний[34 - См.: напр., Казютинский В. В. О сущности, типах н структуре научных революций. – В кн.: Философские основания науки. Материалы к VIII Всесоюзной конференции «Логика и методология науки». Вильнюс, 1981, с. 60.]. В ходе развития науки «революционные» и «эволюционные» («нормальные», в терминологии Т. Куна) периоды часто даже не просто чередуются, а сочетаются, и порой развитие научных представлений в той или иной области происходит как серил «микрореволюций», как своеобразная перманентная революция[35 - См.: Сущность и социокультурные предпосылки революций в естественных и технических науках. (Материалы «Круглого стола». Минск, 1983. – «Вопросы философии», 1985, №№ 7, 8.].

Как же совмещаются революционные преобразования в научных представлениях, в самом способе производства знания, в нормах и методах, направляющих научную деятельность, с негласно действующим в науке требованием вписанности в наличную социокультурную среду, о котором говорилось выше? Как ни парадоксально на первый взгляд, такое требование, на наш взгляд, реально выдерживается, сохраняет силу даже в научных революциях. В концепции Т. Куна одним из самых уязвимых положений оказалось то, что в ней научные революции рассматриваются как появление таких принципиально новых идей, нового видения мира, которые, благодаря своей эффективности, практическому успеху буквально вынуждают научное сообщество к «переключению» позиций – как в конкретных научных представлениях, так в общем видении мира, а также нередко во взглядах на пути получения знания. При таком подходе неизбежность «переключения» представляется чисто прагматической, в значительной степени стимулированной факторами психологического характера. Более того, неясно тогда и само происхождение, появление тех новых представлений, которые позволяют говорить о революции в науке. В таком случае научные революции выглядят как некий иррациональный скачок, а не как закономерно развивающееся явление, подготовленное предшествующим ходом развития науки.

Анализ с позиций материалистической диалектики показывает, однако, что научные революции столь же естеотвенноисторнчески полготавливаются, назревают в сочетании самых различных факторов, объективных и субъективных, как и революции социальные. Даже самые радикальные теории, преобразования в картине мира, сдвиги в нормах и принципах, характере научной деятельности каждый раз бывают подготовлены всем предшествующим развитием науки во всех его компонентах, являются своеобразным диалектическим отрицанием, продолжением, пусть даже неожиданным и нетривиальным, уже сложившихся, существующих традиций, тенденций, линий развития науки[36 - См.: Панченко А. И. Научная революция и традиции. – В кн.: Диалектика – мировоззрение и методология современного естествознания; Торосян В. Г. Социально-культурная детерминация научного знания и роль «скрытых» тенденций в развитии науки; Там же.; Касании И. Т. Традиции познания и познание традиций. – «Вопросы философии», 1985. № 11.]. При этом, как замечает А. И. Зеленков, традиции выполняют, с одной стороны, нормативно-эвристическую функцию (в отборе из конкурирующих исследовательских программ той, которая более соответствует доминантным ценностям и социокультурным установкам эпохи), а с другой стороны, функцию селективно-стабилизирующую (когда новые результаты существенно противоречат господствующей культурной традиции)[37 - См.: Сущность и социокультурные предпосылки революций… – «Вопросы философии», 1985, № 8, с. 79 – 80; См. также А. И. Зеленков. Научный прогресс и преемственность в познании. – В кн.: Ленинская теория отражения как методология научного познания. Минск, 1985.]. Единство функций традиции как своеобразного гомеостатического механизма хорошо видно, например, в истории создания гелиоцентрической системы Коперника, теории относительности и т. д.

Рассмотренный подход позволяет объяснить, каким образом даже в процессе научных революций наряду с возникновением принципиально нового оказывается возможной и своеобразная «цепкость» старого, сохранение его элементов в процессе научных изменений благодаря их трансформации и ассимиляции, а иногда и своеобразному возрождению в новых представлениях. В особенности такой феномен присущ наиболее характерным «темам», вырабатываемым в ходе развития науки[38 - См.; Дж. Холтон. Тематический анализ науки. М., 1981.]. Даже темы, исследовательские цели, методы, нормы, так или иначе инвариантные для различных эпох, по-разному проявляются, действуют, направляют развитие науки, в зависимости от изменяющегося социокультурного контекста (будь это тема атомизма или установка на поиск истины).

Итак, можно резюмировать, что как преемственность, так и изменчивость научных представлений и норм, как «цепляющееся» старое, так и радикально новое в науке оказываются, тем или иным образом, «вписаны» в общий, тоже изменяющийся социокультурный фон. Только с учетом этого можно рассматривать «естественный отбор», «избирательное закрепление» тех или иных научных представлений, а также предписаний к научному знанию и научной деятельности, в конечном счете, самих путей развития науки.

В плане такого рассмотрения особое внимание привлекают такие идеи ,представления, которые родились, в значительной степени благодаря внутренней логике науки, а «чуждом» им социокультурном поле, но тем не менее утвердились в нем, были приняты научным сообществом. В соответствующем месте мы остановились на примере, когда условия для возникновения принципиально новых представлений подготавливались в социокультурном поло, чуждом этим будущим представлениям. Но случается, что дело не ограничивается лишь подготовкой условий, доходя до самой выработки представлений, «чужеродных» наличной социокультурной среде. Подобные случаи особенно интересны по ряду соображений. С одной стороны, практически в любом таком случае можно обнаружить, выявить сложное, опосредованное влияние, участие даже самого «чуждого» таким идеям социокультурного поля в их формировании и развитии. С другой стороны, если научмым сообществом нередко принимаются представления, неадекватные реальности, но вписывающиеся в принятую картину мира, в господствующий стиль мышления, то не вызывает сомнений активное сопротивление, уже в явной форме, социокультурной среды чужеродным ей представлениям и принципам. Условия, особо неблагоприятные для отбора и утверждения таких идей, создают как господствующие научные (и ненаучные) представления, утвердившиеся стереотипы научного мышления и требования «здравого смысла», так и (так сказать, на административном уровне) различные социальные институты и учреждения.

Есть основания предположить, что утверждение идей, оказавшихся способными преодолеть особо неблагоприятные условия отбора, объективные и субъективные, оказывается возможным прежде всего благодаря тому, что, будучи порождены объективным ходом развития науки, они особенно глубоко и адекватно отражают фундаментальные черты организации окружающего мира[39 - Эта мысль впервые высказана, по-видимому, Э. Мейерсоном. См. обзор А. Ф. Зотова «Французский неореализм (основные идеи и направления)» в реферативном сборнике «Логика и методология науки» – материалы к V международному конгрессу по логике, методологии и философии науки, часть II, М., 1977.]. При этом, если, скажем, сложности утверждения гелиоцентрической системы принято относить, в первую очередь, к крайне негативной, вплоть до жестоких репрессалий, реакции церкви, то можно назвать немало случаев, когда препятствия утверждению новых представлений не были связаны с вненаучными институтами, обнаруживаясь в общем комплексе духовной культуры. Именно таким образом, долго и мучительно, преодолевая сопротивление «здравого смысла», прижилось, отстояло свои права II начало термодинамики, выраженное не в привычной, утвердившейся в науке форме законов сохранения, а в виде законов изменения, развития. Точно так же потребовались целые столетия борьбы волновой и корпускулярной концепций света, прежде чем стало очевидно, что они могут не противоречить, а дополнять друг друга. Вероятно, аналогичного рода сложности предстоит преодолеть и в процессе синтеза квантовых и релятивистских принципов[40 - См.: Бранекий В. П. Философские основания проблемы синтеза релятивистских и квантовых принципов. Л., 1973.].

Не задаваясь целью расширить этот перечень, мы можем судить о том, какое воздействие должны оказывать такого рода идеи на дальнейшую эволюцию стиля мышления науки, в свою очередь, оказывающего значительное влияние на пути поиска и генезиса новых идей. Именно утверждение II начала термодинамики открыло путь для радикальных сдвигов, происшедших в стиле мышления современной науки, когда все более настойчиво законы науки рассматриваются не как законы жесткого предписания, а как законы дозволения-запрета, очерчивающие лишь то, что невозможно в природе, сохраняя широкий спектр реализации различных возможностей эволюции природы[41 - См.: Марков М. А. О природе материи. М., 1975.].

Большой интерес представляет, на наш взгляд, и другая сторона естественного отбора в развитии науки. Известно, что наряду с представлениями, которые так или иначе утверждаются в чуждой им социокультурной среде, еще чаще встречаются такие идеи, которые родившись «не в свое время», не приживаются в «не своей культуре», оказавшись игнорированным или отвергнутым научным сообществом, или даже подвергнувшись остракизму со стороны влиятельных ненаучных институтов. Тем более обращает на себя внимание то обстоятельство, что в ходе развития науки даже такие идеи чаще всего не бывают полностью утрачены, утеряны, а в той или иной форме просачиваются, проникают в стиль мышления соответствующей эпохи, ассимилировавшись и закрепившись в нем (и даже оказывая влияние на его эволюцию); именно это обстоятельство нередко приводит к тому, что в соответствующий момент такие представления вновь «всплывают на поверхность» – когда в естественноисторическом развитии науки для этого объективно созреют соответствующие условия[42 - См.: Торосян В. Г. Социально-культурная детерминация научного знания и роль «скрытых» тенденций в развитии науки.– В кн.: Диалектика-методология и мировоззрение современного естествознания.].

Таким образом, анализ развития пауки, включающий рассмотрение факторов, определяющих выработку, «производство» научных представлений и представлений о науке, а также исход производимого научным сообществом «отбора» научных идей, норм и установок, направляющих развитие науки, позволяет сделать вывод, что этот процесс носит столь же стихийный, но столь же закономерный характер, как и происхождение видов и естественный отбор, или же естественноисторический процесс развит:!! человеческого общества.

Мы видим, что выработка и отбор научных представлений всегда обусловлены тесным переплетением «внутренних» и «внешних» факторов. Любые новые идеи в науке появляются и утверждаются не только благодаря внутренней логике науки в чистом виде, но тем более и не потому только, что им «позволяют появиться» и быть принятыми, «узаконенными» научными сообществами и социальными институтами. Этот процесс происходит в тесном единстве, взаимодействии внутренней логики науки и социокультурной среды, в которой она развивается. Более того, хотя нередко значительную роль в выборе отдельного ученого или научного сообщества играют факторы экономического, политического, морального, религиозного, даже просто психологического характера (как справедливо замечают Т. Кун и ряд других исследователей), все они имеют объективное происхождение, также естественноисторически обусловлены и подготовлены, и тем самым даже психологические факторы вовсе не придают развитию науки субъективный, а тем более иррациональный характер.

Внутренняя логика науки не является, так сказать, железными рельсами, жестко и однозначно направляющими и предопределяющими ход развития наук, который на деле может реализоваться различными способами в достаточно широком русле, образуемом социокультурными условиями. С другой стороны, следует подчеркнуть, что эти условия ни в какой степени и ни в каком смысле не могут направить развитие науки вопреки ее внутренней логике, даже в случаях максимально неблагоприятного (внешне) социокультурного фона. Сказанное распространяется даже на такие уродливые явления, как реакция инквизиции или «лысенковщина». В подобных случаях выбор определяют не только и даже не столько сами ученые, сколько общество в целом, естественноисторическим образом искореняющее подобные явления и предпосылки для них. Получается так, что в естественноисторическом развитии и общества, и науки неумолимо действует великий принцип, выдвинутый в диалектике Г. Ф. Гегеля и нашедший дальнейшее обоснование в философии диалектического материализма: «Все разумное действительно, и все действительное разумно». Даже случайности, сыгравшие роль в развитии науки, выступают как выражение необходимости, как один из путей, какими реализуются объективные закономерности развития науки – точно так же, как дело обстоит в развитии общества.

С учетом всех рассмотренных обстоятельств, как нам представляется, настойчиво проводимая здесь аналогия между развитием науки и естественноисторическим процессом развития общества перестает быть просто аналогией. Вспомним К. Маркса: «Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые производственные отношения не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества»[43 - Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 7.]. Точно так же и мы попытаемся проследить это на всем протяжении последующих глав, никакие отношения в научной деятельности (внутри научных сообществ и между ними, между научными сообществами и обществом), никакие научные идеи, продукт научного производства, не появляются раньше, чем начнут исчерпывать себя старые представления и отношения и пока не созреют условия для новых – во внутренней логике науки, в культуре данной эпохи, ее общественном сознании в целом, в совокупности экономических, политических и прочих факторов. В той же мере сказанное справедливо не только для самих научных идей, но и для представлений (ученых и общества) о статусе и возможностях науки, целях и задачах, принимаемых научным сообществом и в значительной мере определяющих развитие науки. К. Маркс там же продолжает: «…Поэтому человечество ставит себе всегда только такие задачи, которые оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что задача возникает лишь тогда, когда материальные условия ее решения находятся налицо или по крайней мере в процессе становления»[44 - Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 7.]. Это в полной мере относится и к развитию науки, и «материальные условия», определяющие цели и задачи науки, как и условия их выполнения, разрешения, формируются, складываясь из тесного сплава социально-экономических и культурно-исторических факторов. Как общество постоянно вырабатывает и корректирует свои цели и задачи, в том числе ближайшие, в постоянной корреляции с естественноисторнчески складывающимися социальными условиями, так и цели науки, нормы и предписания, направленные на их достижение, формируются в постоянной корреляции со всей социокультурной средой. В результате объективные социальные изменения, совершающиеся как вне духовной культуры, так и внутри ее, не только предъявляют ученым серьезный общественно-исторический запрос, но и подготавливают самые различные (экономические, политические, организационные, идейные) возможности для его удовлетворения[45 - Мотрошилова Н. В. Нормы науки и ориентации ученого. – В кн.: Идеалы н нормы научного исследования, с. 94.].

Аналогия между естественноисторическим развитием общества и эволюцией науки усиливается тем, что развитие и общества, и науки «делается людьми, но в условиях и обстоятельствах, от них не зависящих». На это прямо указывает Ф. Энгельс: «Мы можем познавать только при данных нашей эпохой условиях и только настолько, насколько эти] условия позволяют»[46 - Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т .20, с. 556.]. Наука развивается людьми в объективно существующей социокультурной обстановке, – так же, как и общество, по объективным, от них не зависящих, законам. В связи с таким подходом выражение «формации научного познания», которое употребляет В. С. Швырев[47 - Швырев В. С. Научное познание как деятельность. М., 1984, с. 9, 108.], не выглядит просто остроумным (или возможно неудачным, на чей-то взгляд) сравнением, а поразительно точно отражает суть дела. Образование и функционирование «научных формаций» (элементами которых являются научные сообщества), как и формаций общественных, столь же тесно связано со способом производства (в данном случае знаний), который, в свою очередь, естественноисторическим образом определяется максимально широким комплексом, спектром социально-культурных факторов, формирующихся и функционирующих в тесной связи с естественноисторическим развитием общества.

Не будет преувеличением сказать, что любая наука является отражением не только исследуемой ею предметной области, но и общественного бытия в самом широком смысле – если иметь в виду характер той или иной науки – как ее «производственных отношений», так и ее методов, принципов, идей, в тот или иной исторический период. Именно поэтому «лишь обращаясь к законам общественного развития, к истории людей, наука способна объяснить и самоё себя, достичь уровня подлинного самосознания»[48 - Межуев В. М. Наукт как объект культурологического анализа. В кн.: Научные революции в динамике культуры. Минск, 1987, с. 247.]. Подчеркнем, что такое исследовательское кредо должно предполагать не просто тесную взаимосвязь развития науки и общественного развития, но и глубокое единство их закономерностей, – что мы и имеем в виду, говоря о естественно-историческом характере эволюции науки. Человеческое общество и наука (как и другие формы общественного сознания) развиваются как единый комплекс, и «наука», составляя элемент более широкого целого, функционирует и «мыслит» в соответствии с фундаментальными закономерностями, в составе которых ее собственные внутренние закономерности выступают лишь как одна из сторон этого целого»[49 - Кукушкина Е. И. Познание, язык, культура. М., 1984, с. 135.]. Именно поэтому в ходе функционирования «формаций» научного познания, определенных типов науки, различных на различных стадиях ее развития, внутренние закономерности развития науки «работают» на ее внешние задачи и функции как элемента социокультурного целого, а связи науки с практикой, с культурой в целом, ее «вращенность» в определенный социально-исторический контекст определяют способы деятельности внутри науки. Таким образом, характерные особенности производства идей внутри науки в значительной мере могут и должны быть поняты как своего рода «интерноризация» форм деятельности в социокультурном целом, элементом которого является наука[50 - Швырев В. С. Научное познание как деятельность, с. 108 – 109.].

* * *

Выявление и констатация социокультурного влияния на развитие науки предполагает и следующий шаг – исследование того, как именно, через какие факторы, посредством каких механизмов это влияние интегрируется в тело науки. «Передаточным» звеном, связывающим «внешние» и «внутренние» факторы функционирования и развития науки, является тот слой в системной динамике знания, который принято называть основаниями науки. Именно основания науки, с одной стороны, непосредственно связаны с ее конкретными теориями и факторами, а с другой стороны, формируются целым комплексом мировоззренческих, ценностных и других социокультурных факторов, опосредуя их влияние на специальные процедуры эмпирического и теоретического исследования, на «сетку методов» (естественно, детерминируемую особенностями исследуемых объектов).

Чрезвычайно существенно, что именно перестройка оснований науки составляет, по меткому сравнению В. С. Стёпина, точки бифуркации, когда определяется направление ее развития и из нескольких возможных линий этого будущего развития науки культура как бы отбирает те линии, которые наилучшим образом соответствуют ее Лундаментальным ценностным и мировоззренческим структурам[51 - См.: Сущность и социокультурные предпосылки революций в естественных и технических науках. (Материалы «круглого стола») – «Вопросы философии», 1985, № 7. с. 72.] (которые, подчеркнем, формируются естественно- историческим образом, причем в значительной степени под воздействием науки).

В современных исследованиях среди компонент оснований научного поиска выделяются: а) идеалы и нормы познания; б) научная картина мира (НКМ); в) философские основания науки (включая как онтологические представления, так и методологические)[52 - См.: Стёпин В. С. Идеалы и нормы в динамике научного поиска. В кн.: Идеалы и нормы научного исследования, с. 11.]. При этом В. С. Стёпин, например, в первой из компонент (идеалы и нормы) различает несколько взаимосвязанных уровней: а) нормативные структуры, общие для всякого научного исследования; б) система исторически преходящих установок, свойственных науке соответствующего периода и выражающих общий стиль мышления эпохи; в) конкретизация этих установок, применительно к специфике соответствующей области (например, астрономии)[53 - См.: Сущность и социокультурные предпосылки революций в естественных и технических науках, с. 68 – 69.].

В соответствующем месте мы остановились на роли и механизме действия проходящих «естественный отбор» идеалов и норм научного исследования. Научной картине мира, как и проблеме норм и идеалов, в последнее время также посвящен ряд интересных и добротных исследований[54 - Отметим среди них: Научная картина мира. Логико-гносеологический аспект. Киев, 1983; Научная картина мира как компонент современного мировоззрения. М., – Обнинск, 1983; Кузнецова Л. Ф. Картина мира и ее функции в научном познании. Минск, 1984; Научная картина мира. Общекультурное и внутринаучное функционирование. Свердловск, 1985.], получивших широкую известность, поэтому мы считаем целесообразным остановиться лишь на наиболее важных, в плане интересов настоящей работы, аспектах и особенностях, связанных с НКМ.

Сейчас широко известно, что основная роль НКМ как некоего образа исследуемой реальности состоит отнюдь не в пассивном суммировании определенных сведений, представлений и т. д. Важнейшее значение имеет эвристическая функция научной картины мира, обусловленная тем, что привязка к НКМ направляет постановку теоретических задач, выбор средств их решения, конкретные пути построении научных теорий. Это касается и процессов междисциплинарного синтеза, связанного с переносом знаний из одной области исследования в другие, и того «вписывания» научных знаний в культуру, которое производится через НКМ и которое в значительной степени детерминирует дальнейшее развитие научного знания. Для понимания единства этих процессов следует принять во внимание то, как выполнение функций научно-исследовательской программы производится общенаучной картиной мира (ОНКМ) и специально-научными, частнонаучными (ЧНКМ ), к которым непосредственно привязываются разработка, развитие научных теорий. Различие между ОНКМ и ЧНКМ обусловлено не просто различием в степени их общности, объеме вбираемых ими сведений. Лестница переходов, которая существует между общей картиной мира и картинами, создаваемыми специальными науками, между ЧНКМ и частной теорией, обладает той особенностью, что ее ступени различаются, помимо всего прочего, степенью их мировоззренческой окрашенности[55 - См.: Я ценно Л. В. Картина мира как универсальное средство регуляции.—В кн.: Научная картина мира как компонент современного мировоззрения. М., – Обнинск, 1983 (препринт), с. 48.].

Можно видеть, что чем большая степень обобщения достигается в НКМ, тем в большей степени последняя является картиной, базирующейся не просто на совокупности исследуемых объектов (вплоть до такого, как природа в целом, если речь идет о естественнонаучной КМ), но и на всей культуре» как совокупности материальных и духовных ценностей социального происхождения, а также форм деятельности и общения, задающей определенный способ видения объективной реальности»[56 - Там же, с. 44.]. Более того, правомерно даже говорить о существовании, наряду с научными КМ (и взаимодействии с ними) такого (хотя и весьма имплицитного) образования, как своеобразная «культурно-историческая»[57 - Киэима В. В. Научная картина мира в культурно-историческом контексте.—В кн.; Научная картина мира. Киев, 1983, с. 76.], или «общекультурная», то есть формируемая всей совокупностью культуры эпохи картина мира – такая картина создается, по существу, всем обществом с помощью также и вненаучных механизмов, являясь в то же время, конечно, «онаученной», ассимилирующей в культуре, в той или иной форме, наиболее важные научные представления[58 - Яценко Л. В. Картина мира как универсальное средство регуляции, с. 48.]. В свою очередь, существование такой «общекультурной» картины, безусловно, накладывает свой отпечаток на характер обобщений, производимых естественнонаучной картиной мира, которая в действительности не может расцениваться лишь как сумма, совокупность определенных знаний о природе.

Именно рассмотренные выше особенности имеются в виду в тех исследованиях последних лет, в которых все более настойчиво подчеркивается, что ОНКМ не может быть создана суперпозицией частнонаучных картин мира, что реально на практике мы имеем дело только с отдельными картинами мира или даже с их своеобразными проекциями, срезами, различными в каждом конкретном случае, конкретной исследовательской задаче или мировоззренческом обобщении (соответственно тому множеству «миров», которые формируются в культуре в корреляции с целями и средствами различных сфер духовной деятельности, в том числе познавательной)[59 - См.: Казютинский В. В. Рецензия на кн.: Кузнецова Л. Ф. Картина мира и ее функции в научном познании. – «Вопросы философии», 1986, № 8.].

Как подчеркивает В. С. Стёпин, НКМ возникает как Философское обобщение накопленных фактов, в котором активную роль играют складывающиеся (или сложившиеся) в культуре ценностные ориентации, мировоззренческие установки и идеалы познания (эксплицируемые в философской рефлексии как принципы научной деятельности)[60 - Стёпин В. С. Структура и эволюция теоретических знаний. – В кн.: Природа научного познания. Логико-методологический анализ. Минск, 1979, с. 215.]. Чрезвычайно существенно, что научная картина мира – это такое отражение реальности, которое, наряду с совокупностью представлений, знаний о ней, вбирает в себя, в том или ином выражении, конкретные методы и пути получения этих знаний, характерные черты познавательной деятельности, всю научную практику. Более того, оно вбирает в себя всю общественную практику, вплоть до того, что, рассматривая НКМ в качестве важнейшего посредника между специальными теориями и культурой эпохи, в которую вписываются научные знания[61 - См.: Стёпин В. С. Становление научной теории, с. 16—79; он же.: Структура и эволюция теоретических знаний. – В кн.: Природа: научного познания, с. 199 – 207.], удается проследить зависимость между особенностями представлений о природе, выраженных в общенаучной картине мира, и характером общения и деятельности людей соответствующей эпохи; В. С. Стёпин подчеркивает, что в процессе своего формирования и функционирования картина мира, равно как идеалы и нормы познания, тесно с ней взаимосвязанные, постепенно приобретают статус «естественных» представлений об исследуемой реальности и «естественных» образов познавательной деятельности[62 - Стёпин В. С. Интенсивный рост научного знания и проблема эвристических функций философии. – В кн.: Структура и развитие научного знания. Системный подход к методологии науки. Материалы к VIII Всесоюзной конференции «Логика и методология науки». М., 1982, с. 16.] (подобно тому, как, согласно К. Марксу, «каждая эпоха», обладая своей специфической природой, порождает особый тип естественного человека»[63 - Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 86.]). Таким образом, НКМ в процессе сложного опосредованного обобщения основных научных представлений соответствующего периода формируется и эволюционирует, также как и нормы и идеалы, опять-таки естественноисторическим образом. Вместе с тем принятие, утверждение сообществом ученых и включение в культуру той или иной картины мира, тех или иных идеалов и норм исследования, как правило, происходит после получения ими соответствующего философского обоснования.

Обоснование (а нередко и само выдвижение) норм и идеалов исследования происходит на основе методологической рефлексии, а также соображений общефилософского характера (о сущности и назначении науки, сущности познания; воспроизведении объективной реальности в познании и т. д.). Что касается философского обоснования Картин мира, то, с одной стороны, оно относится к определению соответствия вводимых в КМ представлений о реальности принятым в науке идеалам и нормам исследования. Такое соответствие устанавливается с помощью принципов теоретико-познавательного характера, выражающих общие закономерности познавательного процесса[64 - См.: Стёпин В. С. Идеалы и нормы в динамике научного поиска. – В кн.: Идеалы и нормы научного исследования, с. 28.]. С другой стороны, утверждение специальных картин мира сопровождается их обоснованием философскими принципами, в которых выражаются общие закономерности структуры и взаимодействия материальных объектов[65 - См.: там же, с. 29.]. Можно утверждать, что философские идеи, положения и принципы буквально пронизывают как идеалы и нормы, так и картину мира, являясь при этом важным каналом их взаимосвязи и взаимодействия.

Очень важно, что действуя в качестве оснований науки, при этом философия нередко является источником новых (подчас даже принципиально новых) идей, причем сказанное относится не только к соображениям натурфилософского характера, сыгравшим в ходе многовековой истории науки огромную роль в ее развитии. Эта роль выступает лишь одним из проявлений весьма тонкого механизма, обеспечивающего эвристическую и даже прогностическую функцию философии в научном познании. Данного аспекта действия философских оснований науки целесообразнее будет коснуться несколько позже, пока же, суммируя участие оснований науки в ее развитии, считаем необходимым остановиться на следующей важнейшей особенности их функционирования.

Дело в том, что основания науки, оказывая столь существенное воздействие на характер ее развития, производят его в значительной мере неявным, имплицитным образом, в качестве своего рода «предпосылочного» знания (в эксплицитной же и систематизированной форме они выделяются, как правило, уже в ходе соответствующей реконструкции). Нельзя не учитывать и того, что дифференцируясь, выделяясь рядоположенным образом в результате философской рефлексии, на самом деле рассмотренные выше компоненты оснований науки тесным и весьма неординарным образом взаимосвязаны и взаимообусловлены.

Указанные обстоятельства делают целесообразным рассмотрение некоторого обобщенного выражения, или представления ( в каком-то смысле – образа) оснований научного познания, каковым и является, на наш взгляд, стиль мышления. Именно стиль мышления, как бы вбирая в себя наиболее характерные особенности оснований науки, служит своеобразным, весьма имплицитным «носителем» последних, посредством которого и осуществляется их воздействие на развитие научного познания. Важно подчеркнуть, что стиль мышления науки органично привязан к общему стилю мышления эпохи как обобщенному образу, в свою очередь, всей ее культуры, благодаря чему и происходит трансляция оснований культуры в основания науки, внедрение в науку выработанных и «обкатанных» в культуре представлений, «естественный отбор» линий, тенденций, наиболее адекватных развитию йауки. Существенно и то, что именно через стиль мышления идет усвоение в научной деятельности ведущих навыков обыденного, практического мышления[66 - См.: Микешина Л. А. Стиль научного познания как объект методологического анализа. – В кн.: Диалектика н методология современного естествознания, с. 284.].

В стиле мышления могут переплетаться самые разнообразные факторы, вплоть до психологических, и поэтому анализ именно стиля мышления позволяет понять особенности преломления оснований науки в деятельности индивидуального исследования, научного сообщества и т. д. Для понимания механизма функционирования стиля мышления важно иметь в виду, что, имея регулятивный, в определенном смысле нормативный характер, стиль мышления (будь это стиль мышления эпохи, определенной науки, отдельного исследователя) ни в коей мере не может быть представлен как система жестких нормативов и предписаний – действуя имплицитно, он и шире, и гибче эксплицируемых идеалов и норм исследования, которые следует рассматривать как ядро стиля мышления. В соотношении же стиля мышления с НКМ можно видеть, что он как бы «впечатан» в картинах мира, а их тематические линии» прослеживаясь в эволюции стиля мышления, в значительной степени выступают «тканью» последнего[67 - См.: Стёпин В. С. Структура и эволюция теоретических знаний. – В кн.; Природа научного познания. Минск, 1979, с. 211.].

Методологическая ценность и эффективность оперирования понятием стиля мышления обусловлена и тем важнейшим обстоятельством, что он выражает, в органичной взаимосвязи, не только наличную совокупность характерных особенностей материальной и духовной культуры, представлений о мире, черт научной практики и т. д., но также динамику этих представлений, тенденции изменений, сдвигов буквально всех факторов, явно или неявно влияющих на ход развития науки.

Приходится заметить, что мы используем понятие «стиль мышления», не дав его строгой экспликации. Хотя исследование стиля мышления так или иначе проведено в довольно значительном количестве работ[68 - Это прежде всего, работы А. С. Кравца, С. Б. Крымского, Л. А. Микешиной, Ю. В. Сачкова, В. С, Стёпин а, Б. А. Парахонского.], однако до сих пор не выработано достаточно четкой и строгой дефиниции этого понятия. Это, по-видимому, не случайно, и в значительной степени может быть объяснено разноплановостью, многогранностью этого по существу имплицитно действующего фактора, его компонент и характера взаимосвязи последних[69 - На расплывчатость, эмпирическую нечеткость значения понятия «стиль мышления» и сложность его теоретической формулировки указывает и Б. А. Парахонский, автор одной из немногих работ, всецело посвященных исследованию стиля мышления. См.: Парахонский Б. А. Стиль мышления. Философские аспекты анализа стиля в сфере языка, культуры и познания. Киев. «Наукова Думка», 1982, с. 3.]. В качестве своеобразной параллели можно вспомнить, что любое однозначное и строгое определение диалектики было бы заведомо неполно и заведомо недиалектично (как уже и сама попытка такого определения) – по той же причине.

Впервые понятие «стиль мышления в науке» было употреблено в переписке двух выдающихся физиков XX в., В. Паули и М. Борна, в которой обращалось внимание на то, что, по аналогии с определенными стилями, существующими в искусстве, можно говорить и о стиле научного мышления, в котором находят отражение «какие-то общие тенденции мысли, изменяющиеся очень медленно и образующие определенные философские периоды с характерными для них идеями во всех областях человеческой деятельности, в том числе и в науке»[70 - Борн М. Физика в жизни моего поколения. М., 1963, с. 234.]. Параллель между стилями в искусстве и научном мышлении, в какой-то степени интуитивно нащупанная В. Паули и М. Борном, как можно видеть в свете современных исследований, глубоко закономерна (и к тому же в полной мере может быть распространена и на другие .сферы духовной культуры; более того, мы можем заметить общие черты стилевых особенностей в самых различных ее областях, в том числе в тех же науке и искусстве). Причину этого явления можно видеть в том, что в одну и ту же эпоху самые разнообразные сферы духовной культуры находятся под влиянием общей социокультурной среды, развиваясь при этом в постоянном взаимодействии. Между прочим, некоторые исследователи (например, В. Вайзан) считают (совершенно справедливо, на наш взгляд), что исследование стилей в искусстве может быть полезным и для историка науки, помогая ему учиться тому, как надо вычленять различные стили мышления и научной деятельности и понимать процессы их формирования[71 - См.: Актуальные проблемы истории и философии науки. Материалы III Международной конференции по истории и философии науки. Пиза, 1978: – «Вопросы философии», 1979, № 2, с. 155.]. Добавим, что это должно оказаться полезным не только в чисто методологическом плане, но – в еще большей степени – и для более углубленного и широкого представления об общем социокультурном контексте соответствующей эпохи. Обращается внимание (А. Кромби) и на такое важное обстоятельство, что «в искусстве прошлое не поглощается настоящим, сосуществуя наряду с ним»[72 - Актуальные проблемы истории и философии науки. Материалы III Международной конференции по истории и философии науки. Пиза. 1978. – «Вопросы философии», 1979, № 2, с. 155.]. Интересно, однако, что то же самое происходит в каком-то смысле и в эволюции стиля мышления науки, и выявление своеобразных «сквозных линий» стиля мышления, их сложных трансформаций представляется не только интересным, но и полезным предприятием. Чрезвычайно существенно при этом иметь в виду, что в любых сферах духовной деятельности «стиль выступает не в качестве некоторой «окраски», которой может и не быть, но как методологическое единство происходящих в них творческих процессов»[73 - Парахонский Б. А. Стиль мышления, с. 50.].

В своеобразной матрице, сводящей воедино важнейшие компоненты, составляющие содержание стиля мышления науки, Л. А. Микешина выделяет основные онтологические, гносеологические и логико-методологические представления соответствующей эпохи, которые, в свою очередь, включают в себя, соответственно: представления о материи и ее атрибутах, о детерминации; об истине, о субъектно-объектных отношениях, соотношении теории и практики; об идеале научного факта, идеале научной теории, о нормах и идеалах научного описания и объяснения, а также научного языка[74 - См.: Микешина Л. А. Детерминация естественнонаучного познания. Л., 1977, с. 97.]. Здесь хотелось бы обратить внимание на то, что весьма характерным репрезентатором стиля мышления – является даже характер научной аргументации, безусловно, социокультурно обусловленный, детерминируемый кчк онтологическими представлениями, так и принятыми нормами и идеалами научного познания[75 - См.: Торосян В. Г. О социокультурной детерминации характера научной аргументации. В сборнике тезисов конференции «Философские проблемы аргументации». Ереван, 1984, с. 208 – 210.].

Стиль мышления науки детерминируется объективными закономерностями и отношениями реальности, особенностями объектов, которые осваивает наука на данном этапе ее исторического развития, однако в весьма сложной форме, в которой выражается соответствующий этому этапу образ познавательной деятельности, складывающийся под влиянием практики и обеспечивающих ее типов духовного производства[76 - Стёпин В. С. Научные революции и нелинейный характер роста знания. – В кн.: Диалектика-методология и мировоззрение современного естествознания, с. 416.]. Именно через стиль мышления, в первую очередь, обеспечивается известное постоянство познавательной культуры, обусловленное тем, что по своему содержанию последняя весьма опосредованно связана с исследуемыми объектами: содержа в себе схемы, принципы и нормы; деятельности по производству знания, она не несет в себе самого этого знания, как бы имея собственное, псевдопредметное содержание, в котором отражен не объект, а способы исследовательской деятельности( включая познавательное общение)[77 - Касавин Т. И. Традиции познания и познание традиций. «Вопросы философии», 1985, № 11, с. 51.]. Именно через стиль мышления обеспечивается диалектическое единство эволюционности и революционности, традиций и новаторства в развитии научного познания.

Хотя сам стиль детерминирован социально-коммуникативной ситуацией, однако, получив известный запас прочности и устойчивости в сознании социальной группы, он начинает оказывать обратное воздействие[78 - См.: Парахонский Б. А. Стиль мышления, с. 13.]. Происходит вписывание новых особенностей стиля мышления в культуру, утверждение их в ней, со временем приобретающее «прочность предрассудка»[79 - См.: там же, с. 76.]. Такое вписывание и утверждение идет, как считает А. С. Кравец, через три канала: коммуникацию, институализацию и образование[80 - См. обзор В. В. Каэютннского «Социальная детерминация научного познания». «ВФ», 1985. № 10, с. 61.].

Резюмируя, можно сказать, что, формируясь и эволюционируя естественноисторическим образом, стиль мышления играет роль своеобразной призмы, через которую происходит наблюдение, истолкование и усвоение природного и общественного бытия. Стиль мышления науки вбирает в себя определенные, характерные для соответствующей эпохи особенности видения мира, ориентировку на определенные принципы и нормы научного описания и объяснения, обоснования вырабатываемого знания, его организации и т. д. – в тесной связи с общими представлениями об исследовательской деятельности, о статусе, задачах и возможностях науки. Тем самым стиль мышления оказывает непосредственное воздействие на логическую структуру теорий, на способы, которыми они строятся, проверяются и привязываются к наличной системе знаний. Несомненно влияние стиля мышления даже на направление научных исследований, на выдвижение тех или иных конкретных идей и их оценку.

Существенно, что стили мышления, выступая как стратегии в развитии познания, оказываются значительно шире по содержанию, чем парадигмы или научно-исследователь•ские программы, хотя бы уже потому, что в рамках одного и того же исторического стиля мышления могут быть выработаны различные, в том числе конкурирующие парадигмы или программы, обязательно носящие отпечаток стиля мышления своей эпохи. Так, например, механистический стиль мышления нашел отражение даже в деистической картине Вселенной. Один и тот же исторический стиль мышления детерминировал – по-разному – развитие конкурирующих программ и установок Кеплера и Галилея, И. Ньютона и Р. Гука, М. Фарадея и Дж. Максвелла.

В. С. Стёпин замечает, что «основания научного поиска (а в качестве выражения таковых как раз и выступает стиль мышления науки – В. Т.) обеспечивают рост знаний до тех пор, пока наука осваивает объекты, общие черты системной организации которых учтены в картине мира, а в идеалах и нормах исследования выражены принципы познавательной деятельности, позволяющие проводить эмпирическое и теоретическое освоение этих объектов»[81 - См.: Стёпин В. С. Идеалы и нормы в динамике научного поиска. – В кн.: Идеалы и нормы научного исследования, с. 28.]. Это можно сравнить с тем, как в течение достаточно длительного времени (и до определенной поры) происходит рост производительных сил в рамках одной общественно-экономической формации, в принципе одних и тех же производственных отношений. Конечно же, в ходе этого процесса в идеалах и нормах, в НКМ, во всем стиле мышления находят отражение новые научные открытия, факты, усваиваемые в них и вызывающие в них соответствующие изменения, сдвиги и т. д. Однако существенно вновь подчеркнуть, что такое усвоение и возможные перестройки, связанные с ним, происходят чаще всего не в «чистом виде», непосредственно, а в тесном взаимодействии со всей социокультурной средой, также изменяющейся (в том числе и под влиянием научных открытий).

В связи со сказанным выше можно утверждать, что радикальные перестройки в стиле мышления происходят не просто в силу того, что он исчерпывает свои объяснительные и эвристические возможности сам по себе. Такое исчерпание в определенном смысле происходит во всей культуре, как духовной, так и материальной, и естественноисторически назревшие изменения происходят, взаимно обуславливая друг друга, в их самых разнообразных аспектах, что не может не отразиться на стиле мышления, который функционирует как своеобразный «образ культуры», как результат проявления общих закономерностей развития всей человеческой культуры, духовной и материальной. Более того, стиль мышления есть выраженный в формах интеллектуального развития стиль жизни, образ жизни, обусловленный всем комплексом социальных факторов. Именно потому что стиль мышления – это образ всей культуры и репрезентатор всего образа жизни, даже такие социально-культурные явления, как историческое выдвижение на передний план какого-либо способа духовного освоения мира, даже предпочтение – в данную эпоху, в данной стране и т. д. – того или иного вида искусства, стиля в искусстве также тесно связаны с общим стилем мышления – во всей его социокультурной обусловленности. Таким образом, «процесс смены стилей мышления не может быть научно объяснен просто как переход от одного способа мышления к другому, а должен быть представлен как результат изменений в самом образе жизни, как неотъемлемая сторона процесса формирования нового типа культуры»[82 - Кукушкина Е. И. Познание, язык, культура. М., 1984, с. 113.].

Общекультурная обусловленность стиля мышления делает особенно отчетливой ту роль, которую играет в формировании и эволюции стиля мышления философия. С одной стороны, в механизм научного (и вообще любого) знания всегда включены, вплетены, нерасторжимо связаны с ним стихийно складывающиеся в культуре «философемы» – универсальные духовно-мыслительные формы, совокупность общих представлений, принципов, предугаданных общих закономерностей и т. д.[83 - Козлова М. С. Проблемы оснований науки.. – В кн.: Природа научного познания. Минск, 1979, с. 47.]. Наряду с этим воздействие философии возможно на уровне профессиональной экспликации и теоретической рефлексии. Важно принять во внимание, что философия относится не только к науке, это – рефлексия над всей культурой. Именно через философию идет осмысление, обоснование и дальнейшее развитие категорий культуры, ее универсалий – свойственных ей наиболее общих представлений об основных компонентах и сторонах человеческой деятельности; о месте человека в мире, о социальных отношениях, духовной жизни и ценностях человеческого мира, а также о природе и организации ее объектов[84 - См.: Стёпин В. С. О прогностической функции философии. – «Вопросы философии», 1986, № 4, с. 44.]. Более того, философия идет дальше экспликации и обоснования наличных категориальных смыслов, она оказывается способной и к генерации новых категориальных моделей мира. С одной стороны, это происходит благодаря рефлективному выявлению изменений, новых тенденций в материальной и духовной культуре. Вместе с тем, устанавливая содержательно-логические связи между категориями, философия превращает категории культуры в своеобразные идеальные объекты, открывая возможность для внутреннего теоретического движения в поле уже философских проблем, результатом чего может стать формирование принципиально новых категориальных смыслов и структур, выводящих за рамки исторически сложившихся в .культуре и соответствующих, так сказать, будущим объектам, еще не осваиваемым в науке[85 - См. там же, с. 51.]. Таким образом, рационализируя основания культуры, философия может осуществлять прогнозирование и даже проектирование изменений в них[86 - Там же.].

Что касается перспектив философского анализа стиля мышления, то о нем можно сказать следующее. Философская рефлексия, связывающая эволюцию стиля мышления с динамикой всей культуры, производясь не стихийно, а уже на, так сказать, научно-исследовательском уровне, может оказаться весьма плодотворной для научного познания. Диалектико-материалистический анализ стиля мышления, механизмов и тенденций его эволюции мог бы помочь не только лучше понять и обосновать прошлое и настоящее науки, но отчетливее высветить естественноисторически формируемые пути ее дальнейшего развития – посредством выявления и обоснования черт картины мира, к созданию которой придет наука в будущем, посредством формирования «блоков-ядер будущего мировоззрения» (выражение В. С. Стёпина), выявления и поддержки тех тенденций в эволюции стиля мышления, которые сделают его адекватным грядущей науке.

* * *

В последующих главах предпринятого в настоящей работе исследования нашей задачей будет последовательно проследить эволюцию стиля мышления в исследованиях Вселенной[87 - Мы сознательно используем это не совсем научно звучащее выражение, предпочитая его, скажем понятию «стиля мышления в астрономии», прежде всего потому, что с древнейших времен исследования Вселенной не ограничивались сугубо астрономией: известно, например, какое место в них занимали, вплоть до XIX в. натурфилософские представления. Кроме того, и по сей день нет термина, объединяющего а себе собственно астрономию, астрофизику, космологию и т. д.] в различные исторические периоды их развития, от астрономии древнего Вавилона и древнейших мифов до науки наших дней. Естественно, выявление стиля мышления будет проводиться как в представлениях о Вселенной, так и в представлениях о познании Вселенной, тесно между собой взаимосвязанных.