Без Веры…

– Так вот и живём… – усмехнулся стоявший рядом однорукий солдатик с коротенькой забинтованной культей, через которую проступил йодоформ.

– Так… – глухо отвечаю я, – да не так!

– А вы, сударь мой, уж не из сочувствующих социалистам будете? – в голосе инвалида звучит усмешка. Голова склонена набок, глаза глядят пристально и зло, но выражение лица самое нейтральное.

"– Ну же, барчук… давай! – читаю в его глазах, – Скажи что-нибудь умственное!"

– Хм… – прикусываю зубами острые фразочки, норовящие вырваться на свободу и несколько секунд отмалчиваюсь, пока не отпустило. Но наверное, что-то этакое проступает на моём лице, так что и однорукий инвалид смягчается.

– Не совсем дурак, значица, – констатирует он усмешливо, на что я только вздёргиваю бровь и мы расходимся мирно.

Я иду дальше, медленно всматриваясь в лица людей, в разложенные на земле товары. Окликают редко, многие даже не поднимают головы или смотрят сквозь прохожих невидящими взглядами.

В основном это женщины от сорока и старше, реже голенастые девочки-подростки. Мужчин мало, и почти все в возрасте, с неизменной цыгаркой в уголке рта, часто потухшей.

Это не торгаши, а обычные городские обыватели, торговля для которых лишь способ выжить, продержаться ещё чуть… А что будет дальше, они не знают.

Продают не просто подержанные вещи, а историю своей семьи, свои чаяние и надежды на благополучие, на нормальную жизнь, на обеспеченную старость и внуков. Они видят не старые утюги и самовары, примусы и заштопанные штаны, но и истории, с ними связанные.

Я часто хожу по Севастопольским барахолкам, находя в этом какое-то болезненное удовольствие. Типажи необыкновенно яркие, живописные. Будь у меня хоть толика литературного таланта, непременно набрасывал бы после каждого похода какие-то очерки, а так…

… просто веду дневник, записывая и зарисовывая по памяти всё самое яркое. Дата, мысли, наблюдения, несколько скупых рисунков… и да, я помню, что дневники могут перлюстрировать[48 - Перлюстрация – просмотр личной пересылаемой корреспонденции, совершаемый втайне от отправителя и получателя.]. Поэтому использую эвфемизмы, иносказания и сокращения, понятные только мне.

– Задёшево отдам! – неверно истолковав мой взгляд, оживляется худая женщина, сидевшая дотоле на камушке. Дёргается щека… но делаю вид, что не слышу или не понимаю, что обращаются ко мне. На кой чёрт мне старая лампадка…

Было бы у меня побольше денег и поменьше совести, на скупке и перепродаже можно было бы сколотить состояньице. Увы…

"– Зато сплю спокойно!" – приходит настойчивая мысль, но…

… нет. Я хоть и знаю прекрасно, что стихию не остановить, но всё пытаюсь найти какой-то выход из ситуации, хоть как-то смягчить если не события, то хотя бы последствия. Но чёрта с два!

Вот кто такой Чернов[49 - Виктор Михайлович Чернов – русский политический деятель, мыслитель и революционер, один из основателей партии социалистов-революционеров и её основной теоретик.]?! Знать не знал о таком до попадания, а здесь – виднейший эсер, о котором в курсе вся читающая публика! Что уж говорить о героях рангом поменьше и об исторических датах?

Писать письмо… а кому? Товарищу Джугашвили? Ульянову? Чернову? Государю Императору? А главное – что?!

Революция неизбежна и последующая Гражданская принесёт много горя, смертей и разрушений! Это говорю вам я, попаданец из Будущего! Верьте Мне, верьте в Меня! Я ни черта не знаю, но требую назначить себя Личным Советником Главного Вождя!

В голову, вслед за политикой тихой сапой пролезла депрессия и началось самоедство.

– … малой! – слышу приглушённый свист и понимаю, что это меня.

– Малой! – солдатик на костыле, с двумя георгиевскими медалями на груди, так уверенно мотает головой, приглашая отойти чуть в сторону, что я невольно делаю несколько шагов и только затем останавливаюсь.

– Да не боись… – шипит тот, – не обижу!

– Хм… – всё-таки отхожу вслед за выздоравливающим, но ровно настолько, чтобы не было лишних ушей. В голову лезет уже не политика с депрессией, а сектор обстрела и готовность к действию.

– Пуганный, – чуть усмешливо говорит солдат, молодой ещё парень с лицом, неуловимо говорящим о его как минимум косвенной причастности к уголовному миру. На подначку не ведусь, жду.

– Это хорошо, что пуганый, – меняет тактику парень, – значит, не вляпаисся дуриком!

… и тут же без перехода:

– Оружие нужно? – говорит негромко, и вид такой, что чуть не два приятеля разговаривают, что значит – опыт! Никакого "театрального шёпота", слышимого с десятка шагов, конспирологического вида и тому подобной дурости.

Народ идёт мимо нас, если и поглядывая иногда, то так… как на часть пейзажа, привычный и надоевший.

– Хм…

– Без обману! – горячо уверят меня солдат, – Задёшево! Трофеи, понимаешь?

– Мы там… – он мотанул стриженой головой в неопределённом направлении, – понахватали разного, а куда его…

Я покивал, продолжая выслушивать жалобы солдата на вселенское свинство и ожидая конкретного предложения.

– … благородия, – вещал он о наболевшем, – они ведь тоже не против трофейново, так-то! Сами по карманам у убитых не шарят, а когда преподносишь подарок, так небось не отказываются! А ты попробуй не подари….

– … ещё выкупить могут! – жаловался он, – Мне за ятаган в серебряном окладе трёшку сунул господин поручик, а мог бы – в зубы! Дружки у меня есть, из денщиков, говорили потом, что хвастался среди своих ятаганом. Говорил, что такое чудо не меньше двухсот рублёв, так-то! А мне – трёшку!

– … а почту, – он сплёвывает сквозь зубы, – проверяют! Даже если што послать, не разгонисся! Поэтому…

Он выразительно щёлкнул себя по кадыку.

– … пьём! Так что, малой? – солдат с надеждой смотрит на меня, – Хошь пистоль, а?

В голове бешеными кроликами заскакали мысли. Пистолет… с одной стороны – надо, ну хотя бы про запас. Времена наступают неспокойные, и купить вот так вот, с рук, у пропивающего трофеи солдата, пожалуй, что и проще, чем в Москве через Сухаревку.

С другой – покупка серьёзного пистолета для меня не обернётся "статьёй", но в неприятности могу влететь. Но… в пятнадцатом году стать на учёт в полицию как "неблагонадёжный элемент", это не так уж и страшно!

– А что есть? – говорю тоном максимально незаинтересованным.

– Ха! – скалится тот неожиданно белыми зубами, никогда не знавшими ни сахара, ни табака, – А всё! Не у меня, так у робят!

Он подмигивает мне и добавляет:

– Небось не одному мне гульнуть охота! Чичас… – фронтовик похлопал себя по карману, – американская машинка. Мощная!

Не особо даже скрываясь, он показал "Кольт 1911".

– Целый? – интересуюсь я, а в голове уже бегает проснувшийся от спячки первобытный человек, увидевший самое совершенное оружие своего класса, и орёт восторженной дурниной. Зачем, почему…

… хочу! Надо. Потому что!

– Пятерик! – уловив что-то этакое, соблазняет меня выздоравливающий солдат, – Для такой машинки – сильно задёшево!

– Хм… – пытаюсь урезонить бьющегося в экстазе питекантропа.

– Што, нету? – по своему понял мои сомнения продавец и скривился, как от зубной боли. Он даже заоглядывался по сторонам, но других покупателей оружия, даже потенциальных, на Корабелке можно до-олго искать.