Рекенштейны

Неберт покачал озабоченно головой.

– Я не знаю, право, граф, как нам справиться с этим делом, – сказал он, потирая лоб. – Продать так скоро нечего и думать; заложить не трудно, но ни один из ростовщиков не даст той суммы, которая вам нужна. Это такие гиены. Они дают франк за то, что стоит сто франков, не считая страшных процентов, которые берут, и срок назначается всегда очень короткий.

– Как же быть? – спросил Танкред, вытирая пот, выступивший у него на лбу.

– Погодите, граф, мне пришла мысль. Здесь есть один человек, который дает деньги под залог и без залога. Правда, он берется только за верные дела, но ведутся они честней, и проценты берутся не безбожные. Если господин Берг пойдет на эту сделку, то, быть может, все устроится. Я отправлюсь тотчас к его агенту, господину Гаспару, и через два часа принесу вам ответ.

Готфрид сидел в своем кабинете, контролируя счета, когда его старый лакей доложил, что пришел Гаспар по важному спешному делу. При виде агента со свертком в руках, выразительное лицо Веренфельса омрачилось. Необходимость производить оценку залогу внушала ему отвращение; всякий раз ему стоило большого труда подавить свою щепетильность относительно дел такого рода.

Гаспар коротко сообщил все, что требовалось знать, и выложил футляры на стол.

– Эти вещи принес один фактор, которого зовут Небертом, и прежде, чем прийти сюда, я зашел к ювелиру, чтобы оценить камни. Они очень хороши, но все же я нахожу, что требуемая сумма слишком велика.

– Чьи это вещи?

– Неберт отказался назвать своего доверителя, но он ждет в первой комнате и с вами, господин Берг, быть может, будет откровенней.

С внутренним отвращением Готфрид открыл футляры и стал рассматривать сапфировую парюру, но вдруг он вздрогнул; в последнем футляре на черном бархатном фоне красовалась очень оригинальная вещица: маленький павлин с распущенным хвостом, блестевшим разноцветными каменьями. Работа была замечательная, и этот ювелирный шедевр был несомненно ему знаком. Но где он его видел? Ах! У нее, у проклятой… Сколько раз переливающийся блеск этого павлина сверкал в складках мантильи Габриелы! Бледный, дрожащими руками он повернул брошь и взял лупу. Да, он не ошибся: с изнанки, наполовину скрытый под складными крыльями, виднелся хорошо ему знакомый герб Рекенштейнов, с короной о девяти зубцах.

– Позовите сюда того, кто принес эти вещи, Гаспар, – приказал Веренфельс глухим голосом.

Весьма удивленный внезапным волнением своего патрона, Гаспар поспешил исполнить его приказание и через несколько минут вернулся в кабинет с Небертом.

Готфрид смерил долгим пытливым взглядом посланника Танкреда.

– И как могло случиться, что вы закладываете драгоценные камни, принадлежащие семейству, которое, как мне известно, слишком богато, чтобы прибегать к подобным мерам? – спросил он строго.

– Господин Берг, я не имею права назвать моего доверителя, – проговорил смущенный Неберт.

– Так возьмите эти вещи: я не впутываюсь в темные дела. Если вы не можете сказать, от кого вы получили эти драгоценности, то я не могу вести с вами дела.

Неберт в полном отчаянии, не зная, что делать, мял в смущении свою шапку.

– Вам одному, господин Берг, – сказал он, наконец, – если только вы обещаете безусловно хранить тайну, я назову того, кто послал меня.

– Оставьте нас, Гаспар. Только скажите мне, – обратился Веренфельс к Неберту, по выходе своего агента, – кто закладывает вещи с гербом графов Рекенштейнов?

– Сам молодой граф. Он здесь со своей матерью, графиней де Морейра. Они были несчастливы в игре, и необходимость уплатить в двадцать четыре часа вынудила их прибегнуть к такому способу. Но это хорошее дело, господин Берг. И если даже у вас не выкупят эти парюры, вы ничего не потеряете.

– А! Так граф игрок?

– Нет, не он. Графиня одержима этой пагубной страстью, – отвечал со вздохом Неберт.

– Господин де Морейра тоже здесь?

– Нет, дон Рамон застрелился два года тому назад в припадке меланхолии, как говорят доктора.

«И его тоже загубила эта тигрица», – сказал себе Готфрид.

– Сколько вы желаете получить?

Неберт назвал сумму.

– Хорошо. Теперь попрошу вас уйти и дать мне с полчаса времени подумать и рассчитать, прежде чем дать вам решительный ответ.

Оставшись один, Готфрид оттолкнул кресло и стал ходить по комнате в лихорадочном волнении. Она была здесь и сообщник ее тоже, так как Танкред должен был знать, что произошло. Чтобы попасть в комнату Готфрида и спрятать в чемодан портфель, Габриела должна была пройти по комнате сына, так как дверь, выходящую в коридор, Веренфельс запер сам и унес с собой ключ. С мучительной ясностью слова, которые он слышал тогда, снова звучали в его ушах: «Танкред, мой кумир, клянись, что не проговоришься никогда, ни одним словом…» О чем она могла просить мальчика, как не о том, чтобы он не рассказывал о подлости, которую она сделала! И вот случай отомстить, которого он так жаждал, как бы ищет его сам, являясь к нему в дом, и дает в его руки бич, чтобы нанес ти чувствительный удар этой ненавистной женщине. Но недостаточно бичевать, надо погубить тех, кто сделал из него вора, загубил его жизнь и похитил у его ребенка их дворянское имя. Вдруг Готфрид побледнел, сморщил лоб и упал на стул, прижав руку к своему больному сердцу, задыхаясь от его учащенного неправильного биения. Но его нравственное напряжение было таково, что подавляло даже физические страдания, и минуту спустя он встал с суровой, жестокой улыбкой на губах. «Да, – проговорил он, – сама Немезида привела тебя сюда, граф Рекенштейн. Я возьму твое имя взамен моего, которое ты замарал. Что может быть проще такого решения, чтобы Лилия Веренфельс, дочь вора, снова приобрела свое общественное положение, сделавшись твоей женой. И это будет так».

Он позвонил и велел позвать Неберта.

Но тут вдруг ему пришло на ум опасение, не женат ли Танкред, что представлялось возможным, так как ему было двадцать три года.

– Я все обдумал, и вот мое решение, – сказал он агенту, с беспокойством ожидавшему ответа. – Требуемая сумма очень крупная, но я все же не отказываю; но для этого я должен говорить с самим графом и с ним лично согласовать условия. Кстати, совершеннолетний ли граф, женат ли он и служит ли где-нибудь?

– Графу Рекенштейну двадцать три года, он не женат и служит в белых кирасирах.

– Прекрасно. Так, если граф желает сговориться со мной насчет этого дела, попросите его приехать ко мне безотлагательно, я буду его ждать.

Несколько успокоенный, но недовольный вместе с тем, Танкред слушал доклад своего посланного.

– Досадно, что вы должны были назвать меня, Неберт. И зачем этот проклятый ростовщик хочет видеть меня?

– Благодарите Бога, граф, что он поддается, а то, право, не знаю, что бы мы делали. Сумма такая крупная, что, конечно, он желает условиться без посредничества.

– Ну, делать нечего, велите заложить экипаж, пока я одеваюсь.

Мрачный, озабоченный молодой человек оделся с помощью камердинера. Он почти не смыкал глаз всю ночь, а сцена, разыгравшаяся утром, окончательно обессилила его. И вот теперь, когда была дорога каждая минута, время уходило на переговоры, и если все это ни к чему не приведет… какой скандал! Он не хотел и думать об этом.

Танкред не подозревал, выходя из экипажа у дома Готфрида, что его бывший воспитатель, скрываясь в складках гардин, всматривался любопытным и враждебным взглядом в своего будущего зятя, которого он сам себе избрал. Спустя несколько минут граф вошел в кабинет; человек, от которого зависела его судьба, сидел облокотясь на бюро и, казалось, был погружен в свои мысли.

– Согласно вашему желанию, господин Берг, я пришел лично переговорить с вами об известном вам деле, – сказал молодой человек.

– Очень хорошо, граф, мы переговорим и об этом и о многом другом, – отвечал Готфрид дрожащим голосом и, встав, сделал несколько шагов к посетителю.

Как бы увидев призрак, Танкред побледнел и широко раскрыл глаза.

– Веренфельс! – воскликнул он прерывистым голосом и схватился за спинку кресла, так как голова его закружилась.

– Да, Веренфельс, вор, преступник, пойманный на деле. Ты еще помнишь его, бесчестный мальчик. Теперь сознайся, как твоя достойная матушка смастерила с тобой эту подлость!

Объясняя себе смущение молодого человека его причастностью к делу, Веренфельс вне себя схватил его руку и тряхнул так, что, казалось, готов был убить его. Но Танкред не сопротивлялся. Двенадцать протекших лет как бы исчезли; как, бывало, маленький мальчик дрожал и сдавался покоряющему действию этого огненного взгляда и железной силы этой руки, так и теперь молодой человек сделался покорным и бессильным. И когда Готфрид, овладев своим бешенством, отпустил его, граф, как разбитый, опустился на стул, глаза его закрылись.

Это последнее волнение окончательно уничтожило его. Он чувствовал страх и стыд перед этим человеком, так подло оклеветанным и погубленным.

Бледный, сдвинув брови, Веренфельс глядел на него несколько минут, затем, положив руку на его плечо, сказал:

– Будь мужчиной, Танкред. Теперь не время падать в обморок, а надо отдать отчет в прошлом. Сознайся прежде всего, как было дело, я хочу это знать.

Граф вздрогнул и вскочил на ноги.