За зеркалами

…Четырнадцать лет спустя

Я знал, что она придёт. Даже догадывался, когда примерно должна прийти. Об этом переговаривались между собой копы, выводя одного за другим заключённых. Над кем-то должен был состояться суд, кого-то отпускали. И всё это под разговоры о том, что обнаружен ещё один мёртвый ребёнок. Что ж, для полиции это могло стать причиной отправить меня немедленно на свободу. Странно. Ведь я именно этого и хотел. А сейчас накатило нечто, похожее на сожаление, при мысли о том, что не увижу свою ослепительную, обжигающе красивую следовательницу.

И теперь я отсчитывал про себя минуты в ожидании Евы Арнольд. Чёрт…мне нравилось даже её имя. Жизнь. Так оно переводилось и чертовски ей шло. Потому что, когда на неё смотрел, чувствовал, как внутри оживает всё, медленно, очень медленно вплетается, подобно нитям паутины в ледяную тьму, которую привык ощущать в себе. Иногда казалось, что эта тьма живая. Казалось, что слышу, как она дышит под оболочкой меня самого. Как замораживает могильным холодом внутренности и покрывает инеем кости. И шипение…иногда просыпался среди ночи от того, что слышал, как он шипит, как зовёт меня. Тот мрак. Живой, но несущий с собой смерть. А эта женщина…она, да, своим присутствием вдевала эти нити в меня, переплетая их между собой в необычные рисунки из дьявольской похоти, восхищения и одновременно желания использовать эту красивую сучку в своих целях. И я уже знал, как я это сделаю и где. Единственное, что пока оставалось загадкой – как долго мне захочется…использовать её.

Где-то над головой послышались торопливые шаги и крики, слов я не разобрал, но понял главное – приехала та, кого я ждал. Встал со своего места и подошёл к решётке, не желая говорить с ней сидя. Только возвышаясь над моей хрупкой строгой следовательницей.

Кажется, раньше почувствовал её, чем шаги услышал. Глаза прикрыл, представляя, как опускаются стройные ножки, обтянутые до колена тёмной юбкой, по бетонным ступеням, как держится изящная тонкая ладонь за хлипкие деревянные перила. Склонил голову набок, чертыхнувшись, когда чей-то резкий окрик сверху помешал услышать стук её каблуков. Да, меня определённо раздражало, что нам постоянно мешали. Слишком много людей вокруг между мной и ею.

Ева остановилась, и я почувствовал едкое желание прибить того, кто отвлек её внимание на себя. Желание, накатывавшее каждый раз, когда кто-то вламывался своими грязными ботинками в наше с ней уединение.

Впрочем, это выбешивало не только из-за того, что хотелось голыми руками разодрать любого придурка с причиндалами между ног, но и потому что Ева Арнольд должна была убедиться в моей невиновности и выпустить из тюрьмы. И ради этого я был готов на всё сейчас. Чтобы после получить уже всё от неё.

***

Конечно, можно было это сделать гораздо проще, и как того требовали правила. Конечно, мне необязательно было спускаться в подвальное помещение полицейского участка, где держали заключённых. Один из полицейских скептически поднял брови, ухмыльнувшись и коснувшись двумя пальцами козырька фуражки, когда я сообщила ему, что поговорю с Дарком в камере, а не в кабинете, как обычно. Впрочем, довольно ожидаемо и понятно –  женщина в понятии многих из этих бравых офицеров должна была служить предметом интерьера, не более того. Красивым, удобным, подходящим по размеру, цвету и фактуре. В общем – вписывающимся в понятие любого мужчины об обстановке в доме.

Когда спускалась, думала о том, что мне на обратном пути рассказал о Дарке Люк. Пока ехали в машине обратно до участка.

«Всю дорогу я молчала, до боли сжимая пальцы и глядя в разукрашенный вызывающе яркими лампами город. Он шумит, он поёт и танцует, не обращая внимания на чью-то смерть или рождение. Город ревёт автомобильными гудками и слепит разноцветными фонарями прямо в глаза в предвкушении Рождества. Траурная музыка звучит в отдельных домах, теряясь в какофонии праздничных мелодий.

– Послушай, – я повернула голову к заговорившему Люку, – не загружайся сейчас этим.

Усмехнулась, отворачиваясь снова к окну.

– А ты знаешь, чем я загрузилась?

– Я догадываюсь. Я думаю, ты была права насчёт Натана. Нет, я всё ещё считаю, что придурка не нужно выпускать. Ему за его прошлые деяния можно было бы впаять пару лет.

– Что? – в ручку двери вцепилась пальцами, не веря своим ушам, – Была права?

– Да, я же знаю Дарка. И всю шайку его. Он по сути…ну не такой отбитый, чтобы детей маленьких…вот так. Не знаю, что на меня нашло. Мальчиков этих увидел…у самого сыновья растут, как представлю…и мурашки по коже.

Медленно к нему обернулась, не перебивая. Впервые о себе рассказывает. Впервые вообще без намёков, без уколов, без агрессии, тщательно скрытой, но всё же улавливаемой, говорит. Словно решил, что может доверять мне.

– Увидел, столько трупов изувеченных, и крышу снесло. Хоть и понимал умом – не мог он сделать такое. Дарк этот…он бездомным как родной. Особенно детям. Подбирал в свои катакомбы всех обездоленных. К нему ползли из муниципальной больницы сироты. Ползли, в прямом смысле слова, Ева. Не имея ног. Знали – через некоторое время их в приют отдадут, а там им конец придет. Зачем кормить недочеловека, если его паёк можно между собой разделить? А если и выдадут, то дети постарше отберут. Всегда отбирают они. Вот они и грызли землю, сами подыхали от боли, но находили какого-нибудь нищего прохожего или сердобольную медсестру и умоляли отвести к катакомбам в обмен на тарелку похлёбки. А не находили, так сами добирались. Передвигаясь на локтях. Троих таких он у себя оставил. Конечно, недовольные были среди своих. Но…я не знаю…рты им он сразу закрывает. Авторитетом нерушимым у зверья этого обладает. Дети, конечно, воруют безбожно, ловили мы их не раз. Да так он и не отрицал никогда. Говорит, есть им что-то надо. Работы на всех нет. Ну, правда, он всё же гонял пацанят своих улицы мести, ботинки чистить или какую работу попроще делать. Всех, кто тринадцати старше, на стройку отправлял – кирпичи таскать. Мелочь, которую там получали, собирал и всю в общак клал. Из неё потом в «чёрные» дни, так они зиму называют, закупал еду на всех.

Взрослым разрешает в Квартале своём ютиться, если только каждый из них хотя бы одному ребенку поесть с собой принесет – плата за съём жилья у него такая. Если кто взбрыкнет, получает нещадно. Жёсткий он. И избить может. Правда, детей не трогал, а вот взрослых – да.

– И что ж его, жесткого такого, не посадили до сих пор?

– А никто не признается. Знаем ведь, что он зверствовал. И порезать может. Отрубить пальцы, например, за то, что взрослый у девчонки мелкой отобрал кусок хлеба. Отрубил и выкинул на улицу в зиму. А тот притащился в больницу, плачет, в здоровой ладони пальцы свои сжимает, просит пришить, а кто сделал – не говорит. Знает, что, если выдаст, свои же убьют и глазом не моргнут.

Обхватила плечи руками, ощущая, как холодно вдруг стало в салоне автомобиля. Предчувствие беды приближается. Атакует, долбится в затылке головной болью, дрожью пальцев отдаётся. Странно. Рассказ Люка не успокоил всё равно. Возможно, потому что всё, что он поведал, я знала и так. Нет, не подробности. Но чувствовала инстинктивно, сидя напротив Натана в своем кабинете. Силу его чувствовала. И жестокость. Она в глазах его то загоралась, то потухала, вызывая желание убежать, спрятаться как от опасного хищника…и так же неумолимо заставляя тянуться к нему в попытках разгадать, в попытках для себя раскрыть, почему в глазах его наравне с ненавистью боль выступает. Не сострадание. Не жалость. А боль. Будто не жалеет он убитых мальчиков, а ощущает их агонию своей кожей.»

А сейчас остановилась перед камерой, и сердце замерло, когда увидела высокого темноволосого мужчину, стоящего по ту сторону решётки. Сильные пальцы впились в металлические прутья. И в голове вдруг пронеслось – ждёт. Не знаю, как…но вдруг с какой-то поражающей ясностью поняла, что он ждёт меня.

Приблизилась, остановившись в шаге от него.

– Уже знаешь, Дарк?

И сердце тут же забилось в бешеной, в дикой пляске, когда он резко распахнул невообразимо чёрные глаза и медленно улыбнулся, окинув ленивым взглядом меня с ног до головы.

– Намного больше, чем вы, мисс Арнольд.

Господи…как он это сделал? Как этот дерзкий…этот невероятно наглый хам произнес мою фамилию настолько чувственно, что у меня в животе словно рой бабочек разом вспорхнул, и так больно от трепыхания их тонких, почти прозрачных крыльев внутри. И в то же время страшно. Вдруг почему-то стало страшно, что они могут сломаться. Такие хрупкие и красивые, обязательно сломаются, стоит только прикоснуться к ним пальцами.

– Так, может, расскажешь мне то, чего я не знаю?

Слегка склонившись вперёд, выдыхая глубоко и мысленно накрывая бабочек стеклянным куполом, чтобы притихли, чтобы перестали биться в истерике предвкушения, и не мешали думать отстранённо, с холодной ясностью.

– А, Дарк? Может, прекратишь играть в свои жестокие игры, если на самом деле что-то знаешь, и мы спасём этих несчастных детей? Или все твои слова с просьбой о доверии – всего лишь бравада несчастного бродяги, который не знает, как ещё привлечь к себе внимание.

И застыть, ощутив, как изменилась погода в камере. Как повеяло холодом, и даже захотелось обхватить себя руками, чтобы согреться. Совсем как недавно в автомобиле Люка. Будто вернулось то самое предчувствие беды, но теперь оно смешано с яростью. Его яростью.

– Ты знал, что это произойдёт, так, Дарк? Ты знал, потому что ты не являешься убийцей, – шагнула к нему, усмехнувшись, когда в его глазах сверкнула молнией злость, – или потому что кто-то отводит моё внимание от тебя?

А он вдруг резко подался вперёд и меня за шею рукой схватил, притягивая к себе. Вскрикнула, но он второй рукой закрыл мне рот и прошептал, глядя в глаза:

– Да я убью любого, кто отвлечёт ваше внимание от меня, мисс Арнольд. Любого. Кто. Отвлечёт.

В его плечи руками впилась, отталкивая и в то же время, словно завороженная, наблюдая за собственными действиями со стороны. Потому что не отпускает. Не позволяет отвернуться, удерживая взгляд своим, непроницаемым. И грудь сдавило невозможностью выдохнуть. И нет страха. Никакого страха перед ним. Какая-то странная, ничем не объяснимая уверенность, что этот мужчина не причинит мне вреда…пока что. Пока не считает нужным причинить.

Вонзилась зубами в его ладонь, не отпуская в ожидании, когда же этот самонадеянный ублюдок уберет руку, зашипит, закричит…я не знаю, как-нибудь, любым способом отреагирует. А он губы растянул в широкой, в безумной улыбке, и в глазах черти заплясали. И не отпускает. Словно вызов мне бросил. А я его приняла. Сильнее зубы сомкнула, пока не ощутила вкус его крови во рту. Сумасшедший…а он продолжает улыбаться, как обезумевший, будто ему эта боль удовольствие приносит.

– Ц-ц-ц-ц…мисс Арнольд. Разве вам не объясняли в детстве, что нельзя кусать несчастных бродяг – можно заразиться бешенством.

А затем этом псих резко выдрал свою ладонь, демонстративно облизнул кровь с неё, и, дёрнув меня за шею к себе, впился в мой рот поцелуем.

***

Губ её своими коснулся, и остолбенел, охреневший от того, как всё тело прострелило мощным разрядом возбуждения. Дьявол! Разве так бывает? Чтобы от одного прикосновения крышу снесло и хотелось повалить прямо на грязный каменный пол и отыметь эту чистенькую, источающую аромат корицы женщину с бархатной кожей, как драл самых дешевых, самых грязных шлюх? Хотя разве не застыл точно так же, увидев её в первый раз? Разве не подыхал все эти дни от желания коснуться хотя бы её запястья? А сейчас сминал жадно мягкие губы, раздвигал их языком, вжимая её в себя…и между нами долбаные металлические прутья, а мне кажется, они до предела накалились и сейчас прожгут ткань и плоть под ней. Ворваться языком в тёплую глубину её рта, ухмыльнувшись, потому что она позволила сделать это. Растерянная…или же согласная. Плевать. Совсем скоро её мнение не будет значить ничего.

Заставить себя отстраниться, потому что нужно, до боли нужно взгляд её увидеть, реакцию в себя впитать. Смотрит широко распахнутыми глазами, в которых изумление вперемешку с негодованием…и всё затянуто поволокой возбуждения, того же, которым у меня под кожей покалывает.

Взгляда отвести не могу от губ опухших и призывно открытого рта, обнажающего ровные белые зубы. Чёёёёёрт.

И, продолжая удерживать за шею и одновременно с этим поглаживать большим пальцем горло, прислониться своим лбом к её лбу, выдыхая через крепко стиснутые зубы.

– Нет, – глядя, как опускаются её веки, когда палец ныряет в ямочку между ключицами, – никаких игр…Ева. Открой эту грёбаную клетку, и я докажу тебе это.

И она медленно поднимает на меня взгляд, а в следующее мгновение кожа на моей щеке взрывается болью от хлёсткой пощёчины.

***

Вздрогнула, всё еще переводя дух после откровенно наглого поцелуя, когда услышала твёрдый приказ хриплым голосом. А в голове истерически бьется мысль о том, что это неправильно. Всё это. Вот так вот таять, прижимаясь к нему, чувствуя, как впиваются в тело прутья камеры и напрягаются, вытягиваются соски под тканью одежды, как опалило низ живота жаром. Моментально. Почти больно. Сдерживаться от стонов, когда сильные губы жадно накрывают мои, когда его язык грубо врывается в рот, сплетается с моим, властно пригибая его к низу. Мучительно сладко посасывает нижнюю губу, втягивая её в рот, чтобы в ответ на сорвавшийся предательский стон, ещё яростнее терзать, то прикусывая губы, то отстраняясь и проводя по ним языком, будто слизывая эту мою боль. Впиваться пальцами в его плечи, потому что я падаю…Господи, я ощущаю, как подгибаются колени, и держусь за него из последних сил. И те самые бабочки. Непослушные, неконтролируемые. Они дружной стаей взмывают вверх, ожесточенно хлопая тонкими крыльями, и сотни мурашек вслед за ними…вслед за его губами, за теплом его пальцев на моей коже.

Пока сквозь густой туман наваждения вдруг не накрывает пониманием, что он – задержанный. Ещё вчера я подозревала его в страшнейших преступлениях…ещё вчера всерьёз полагала, что могу ошибаться, и именно Натан Дарк безжалостно убивает маленьких детей, чтобы совершить затем с их телами омерзительные вещи. А уже сегодня позволяю ему подобное. Позволяю, неспособная управлять собственной реакцией на этого мужчину.