Каждый умирает в своем отсеке

Как-то после подъема флага Чечен подошел к Андрею.

– Слушай здэсь. У старпома в каюте старый кортык видэл? – повелительно прошипел кавказец и, не дожидаясь ответа, приказал: – Вазмеш и вэчэром мнэ прынэсеш.

Старший помощник командира «Образцового» Всеволод Михайлович Гущин был потомственным моряком. На флоте служили его отец, дед, прадед и все родственники по мужской линии до седьмого колена. Старинный российский морской кортик, на который позарился алчный Чечен, имел стальной обоюдоострый клинок в тридцать сантиметров квадратного сечения и рукоять из слоновой кости. Хранился он в деревянных ножнах, обтянутых черной кожей. В верхней части ножен блестели позолоченные обоймицы с кольцами для крепления к портупее, а внизу – такой же наконечник. Портупея из многослойного шелка была декорирована львиными головами, а вместо бляхи красовалась застежка в виде змеи, изогнувшейся вокруг львиных голов. Что там объяснять, кортик был гордостью не только владельца, но и всего экипажа. Этот символ и атрибут принадлежности к морскому братству передавался по наследству от отца к сыну и, по слухам, когда-то принадлежал славному предку старпома – лейтенанту Алексею Гущину, штурману со знаменитого эскадренного миноносца «Новик». Этот корабль был одним из немногих, который не только храбро дрался с японской эскадрой адмирала Того, но и уцелел после Цусимского сражения в далеком 1905 году.

Ушлый Чечен все рассчитал правильно. В то время Андрей уже месяца три был приборщиком каюты старпома (все матросы и старшины кораблей ВМФ в соответствии с Корабельным уставом закреплены за объектами приборок), а стало быть, имел ежедневный доступ к драгоценному кортику, висевшему над рабочим столом Всеволода Михайловича. Но взять тайком, или попросту украсть, Андрей не мог. От одной мысли, как он после этого посмотрит в глаза старпому, который наверняка будет считать его воришкой, коробило и выворачивало наизнанку. Поэтому сомнений не было: лучше кулаки грозного Чечена, чем стыд и позор.

Весь день прошел в многочисленных заботах и работе. О плохом думать не хотелось, но куда ты денешься от навязчивых и мрачных мыслей. Вечером вездесущий матросский телеграф передал: после отбоя Чечен ждет его в своем кубрике. Андрей молча выслушал требование и ничего не ответил. Когда гонец убрался восвояси, снял с подвесной койки небольшую металлическую цепь и положил в карман. Сдаваться он не собирался, но в отличие от таких же, как и сам, молодых матросов готовился постоять за себя.

– Шакал ванючий, ты меня нэ понял! – Рев кавказца, ворвавшегося в кубрик к Андрею минут через двадцать после команды «Отбой! Ночное освещение включить!» заставил в ужасе встрепенуться засыпающих матросов. За ним, переговариваясь на непонятном гортанном языке, ввалились человек пять его земляков. Хлесткий удар приняла на себя невинная подушка. Чечен, почувствовав подвох, в недоумении принялся вглядываться в полумрак. Андрей предполагал, что кавказец без помощи «свиты» не обойдется и события будут происходить именно по такому сценарию, поэтому спать не ложился. Все это время он сидел на рундуке в тени соседней койки и готовился дать опор. Медлить было нельзя. Резко вскочив, он врезал Чечену с левой в челюсть. Когда-то еще на гражданке, занимаясь боксом, этот прием он считал своей «коронкой».

Не ожидая отпора и до поры до времени не понимая, что происходит, кавказец громко ойкнул и полетел на своих дружков, сбивая их с ног. Секундного замешательства хватило, чтобы Андрей подскочил к образовавшейся свалке матерящихся тел и принялся осыпать ее ударами.

Наконец кавказцы очухались. Заметив в руках Андрея цепь, «свита» с грохотом стала выскакивать из кубрика. Остался один Чечен. Гордость не давала ему права постыдно убраться восвояси, а все происходящее казалось кошмарным сном. Какой-то салага, «карась», по корабельным меркам —получеловек, осмелился ему перечить и пошел наперекор! Задыхаясь от злобы и тяжело дыша, Чечен медленно поднялся.

Андрей отшвырнул от себя цепь, загрохотавшую у комингса. Все должно быть по-честному: один на один и… что будет, то будет. Чечен считал по-другому. Запустив руку в карман, он вытащил складной нож. Зловеще клацнула кнопка и выскочило лезвие.

– Зарэжу, шакал, – хрипел Чечен и медленно приближался к своей жертве.

Как оказалось, «жертва» сдаваться не собиралась. Отойдя к переборке и прижавшись к ней спиной, Андрей в полумраке ночного освещения нащупал выдвижной упор (элемент аварийно-спасательного имущества, применяемый для борьбы с водой на кораблях ВМФ. – АВТ.) и вынул его из удерживающих креплений.

Но кавказца понесло. С перекошенным от гнева лицом, не обращая внимания на выдвижной упор – по своей сути полутораметровую металлическую дубину в руках Андрея, он шел в шальном порыве перерезать горло этому нахальному «карасю», посмевшему противиться его воле.

Внезапно дверь в кубрик распахнулась, щелкнул тумблер выключателя и зажегся яркий свет. На пороге стоял дежурный по кораблю…

…После того случая всю дивизию неделю «штормило», а комдив в ярости объявил кораблю десятидневный организационный период. По уму, эта мера служебных репрессий должна была улучшить дисциплину и порядок. На деле все сводилось к запрету для офицеров и мичманов покидать корабль до 22.00. Те возмущались и спускали на подчиненных всех собак. Как это часто бывает, истинный виновник ЧП вышел сухим из воды. Чечена долго мурыжили дознаватели и следователи, и все считали, что если не тюрьма, то дисциплинарный батальон ему, как пить дать, светит. Но проныра кавказец опять увернулся. Притворившись нервнобольным и попав в госпиталь, он уже через пару месяцев был уволен по болезни и оказался на гражданке. Ходили упорные слухи, что, когда запахло жареным, из Чечни приезжали его дядя и старший брат, чтобы сунуть кому следует круглую сумму в баксах.

Поскольку главный виновник благополучно выпутался из скандально-криминальной истории, общественное мнение принялось за другого участника чуть не закончившейся трагично драмы. На Андрея в экипаже стали косо смотреть и за глаза величать стукачом. Злые языки моментально из пострадавшего превратили его в обвиняемого. Так всегда бывает: когда у людей внезапно возникают трудности, то, как правило, они ищут козла отпущения. В отсутствие Чечена эта роль отводилась без вины виноватому Андрею. Только старпом Гущин, верно оценив ситуацию, в знак благодарности предложил затравленному матросу верный выход – поступление в военно-морское училище.

– Отправляйтесь-ка учиться, молодой человек, – интеллигентно, но настойчиво советовал он. – Глядишь, ума наберетесь, да и на жизнь будете смотреть другими глазами…

Андрей, порядком уставший от постоянного пристального и недоброжелательного внимания, согласился.

3.

СИНИЙ ДИПЛОМ И КРАСНАЯ МОРДА

Лучше плохо учиться, чем хорошо служить. Эту курсантскую аксиому Андрей услышал от старшекурсника на третий день учебы. И это была сущая правда. Как оказалось, в военно-морское училище в первую очередь принимали ребят с флота, так как считалось, что, вкусив нелегкого корабельного хлеба, они теперь знают, к чему готовиться, и со временем из них выйдет больше толку. Поэтому и конкурс для них был пониже, да и экзаменаторы-офицеры относились с пониманием: как-никак свои, флотские уже ребята. С гражданки поступить было практически невозможно. Чтобы попасть в училище, ты должен был быть или медалистом, или иметь огромную «волосатую» лапу влиятельного покровителя. Была еще одна категория первокурсников – так называемые «позвоночные», то есть те, кто поступил с помощью телефонного звонка какого-нибудь адмирала или генерала из Главного штаба ВМФ, а то и из самого центрального аппарата Министерства обороны. «Позвоночных» вычисляли еще в период вступительных экзаменов. Обычно к этим ребятам ежедневно наведывался какой-нибудь училищный клерк и елейным голоском интересовался, все ли хорошо у избалованного отпрыска голубых адмиральских кровей. Их, как правило, недолюбливали и старались держаться от греха подальше, чтобы случайно не возникло опрометчивого желания невзначай заехать адмиральскому потомку в розовое ухо.

Сдав все экзамены на «четверки», Андрей был зачислен на первый курс.

Тут и оказалось, что поступить – это только треть дела. Необходимо еще кропотливо учиться, что после многих месяцев монотонной военной службы на корабле было делать непросто. Каждый семестр приходилось сдавать экзамены по дисциплинам, которые наскоком и приступом не взять. Если с высшей математикой, которую преподавал вежливый и интеллигентный профессор с цветочной фамилией Фиалко, и физикой – ее монотонно и заунывно на лекциях бубнил себе под нос военный пенсионер Петр Алексеевич Филяев (языкастые курсанты мгновенно окрестили его на собачий манер Филей, а сам предмет – филькиной грамотой) – особых проблем Андрей не испытывал, то специальные науки сперва давались

трудно. Больше других доставали кораблевождение, мореходная астрономия, теория устройства и живучести корабля и судовая электротехника. Штурманское дело курировал капитан второго ранга Берг – аскет и юморист, превращавший свои занятия в своеобразные шоу. Порой определив опытным взором, что иной курсант на карте неверно определил дрейф или течение, отчего линия истинного курса была проложена явно с ошибкой, Берг произносил свое коронное: «Молодой человек, разувайтесь. Разувайтесь, я вам говорю! А затем хватайте свои военно-морские штиблеты и дуйте в ближайшую сапожную мастерскую. Вы не станете настоящим штурманом, но вы еще сможете стать неплохим сапожником».

Чтобы досконально разобраться во всех этих «треугольниках скоростей», «линиях относительного движения», «магнитных склонениях», «девиациях» и «крюис-пеленгах», выучить, понять, а затем на «отлично» начертить контрольную штурманскую прокладку, требовались усидчивость и время. Про тех, кто прилежно занимался и целенаправленно грыз гранит сложных морских наук, в училище говорили примерно так: мол, будет у него после завершения учебы красный диплом, но зато синяя морда. Желающих воздержаться от получения диплома с отличием, так называемого красного, и довольствоваться стандартным документом синего цвета, при этом имея нормальную, чуть хитроватую и жизнерадостную красную физиономию, было несравненно больше.

После затворнического прозябания на металлической коробке, именуемой боевым кораблем, удержаться от многочисленных соблазнов большого города оказалось намного сложнее. Но никто, впрочем, и не удерживался. Через полгода на курсе стали появляться женатики и первые жертвы этого амурного дела. В училище традиционно считалось, что будущий морской офицер в первую очередь – человек чести. Отношения с противоположным полом исключением не являлись. Дорвавшись до определенной степени свободы, курсанты знакомились с очаровательными девушками, вступали с ними в близкие отношения и после внезапного признания пассии: «Милый, я, кажется, залетела!» – вставали перед выбором: либо жениться, либо быть отчисленным из училища и отправленным на флот. Каждый в такой ситуации был вправе решать самостоятельно: продолжение учебы и при этом пеленки и молодая (обычно нелюбимая) жена, либо суровая корабельная служба на каком-нибудь из флотов страны, не исключено, что с тем же «багажом». Желающие в подобной ситуации рискнуть выбором распределялись примерно поровну.

Кроме тех, кто сгорел синим пламенем на поприще скоротечной роковой любви, были и другие. Почти ежемесячно из училища отчислялись нарушители дисциплины, или, как их с пониманием называл сам курсантский люд, залетевшие по дури. Вырвавшись в увольнительно-упоительное раздолье, вчерашние корабельные матросы и старшины порой устраивали в городе настоящее шоу. Славную летопись этой категории залетчиков украсили легендарные «подвиги» трех курсантов, решивших отдохнуть на природе. Оказавшись в увольнении, гардемарины купили шесть бутылок водки, арендовали лодку и вышли на веслах на речные просторы. Дружно скушав без закуски запас горячительного, они разделись догола и принялись купаться. В результате старенькое плавсредство не выдержало мощных толчков мускулистых ног и раскачиваний, перевернулось и пошло ко дну. Выбравшись на берег, «судоводители» с удивлением обнаружили, что одежда, документы, деньги и т.д. приказали долго жить. Курсантская смекалка довела их до ближайшей не то свалки, не то помойки, где каждый нашел, чем слегка прикрыть срамоту. Дождавшись сумерек, через весь город, пугая людей, животных и птиц, периодически хоронясь от милиции, троица трусцой добралась до заветного училищного забора и, перемахнув через него, втихаря пробралась к себе в комнату общежития. Испытав унижение и стресс, а также не успев отрезветь, купальщики решили до утра на всякий случай затаиться и закрылись в комнате.

Пока они осуществляли сей продолжительный по времени маневр, на лодочной станции подняли тревогу: лодка с курсантами не вернулась на прокатный пункт, что могло означать только одно – она утонула, а люди, очевидно, трагически погибли. Сразу же сообщили куда следует. Училище всю ночь стояло на ушах, а в месте предполагаемого несчастного случая неустанно работали водолазы и спасатели. Когда на следующее утро все выяснилось, то шум и крики начальников еще целую неделю терзали слух всего личного состава, а виновных с треском отчислили.

Такой безжалостный естественный отбор будущих морских офицеров надводных кораблей и подводных лодок имел и глубокий смысл. Случаи воровства, трусости, непорядочности по отношению к товарищу и иные неблаговидные поступки сразу же становились достоянием всех и рано или поздно приводили к отчислению из училища. За первый год курс, где учился Андрей, лишился 16 человек. За пьянку пострадала лишь половина. Остальные не могли стать морскими офицерами по морально-нравственным и волевым качествам. Кто-то откровенно сдрейфил при легководолазных спусках, другой втихаря утащил из бушлата сотоварища червонец, третий в многочисленных стычках с сухопутными коллегами дал деру и бросил своих. К таким относились демонстративно пренебрежительно, игнорировали и не подавали при встрече руки, вынуждая рано или поздно писать рапорт об отчислении. Постепенно понятия своеобразной кастовости, основанной на дружбе и флотском братстве, превратились в неотъемлемый атрибут будущей профессии.

Андрей еще в загородном лагере, где происходила процедура вступительных экзаменов, подружился с двумя парнями – Павлом и Сергеем, так же как и он приехавшими поступать в военно-морское училище с флотов. Павел прежде служил торпедистом на атомоходе Б-411, базировавшемся на Камчатке, а Серега принадлежал к племени морских пехотинцев и служил в разведроте в Казачьей бухте, что под Севастополем. Волею судьбы все трое успешно сдали экзамены и попали в одну учебную группу. Пашка – балагур, острослов и дамский угодник – был земляком Андрея. Встретившись, они потом долго и искренне удивлялись: почему до сих пор не знали о существовании друг друга, хотя из былых воспоминаний то и дело удавалось выудить имена и фамилии общих знакомых и подруг.

– Где-то мы с тобой, Андрюха, долго параллельными курсами ходили, – как-то признался Пашка. – Смотри, жили в одном городе, школы закончили в одном году, да и учились в одном районе. Обоих загребли на флот. Опять же, в училище одновременно заявились. Может, мы с тобой какие-нибудь родственники, так сказать, седьмая вода на киселе? Как думаешь? Хочешь иметь такого крутого родственника?

Обычно после подобных длительных и регулярных рассуждений Андрей говорил, мол, в гробу он видал таких родственничков и посылал Пашку куда подальше. Тот оглушительно ржал и через неделю-другую снова начинал донимать корефана своими рассуждениями. При всех прочих достоинствах Пашка был еще и самым ушлым, пройдошистым и изворотливым парнем из неразлучной троицы.

Серега, которого все сразу же окрестили по-свойски Серым, был полной Пашкиной противоположностью. Серьезный и вдумчивый, он слыл рассудительным и авторитетным малым, за что его уважал не только весь курс, но и те, кто был постарше. Впрочем, почитали не только за это. Серый был сыном учителя физкультуры одной из питерских школ и лет так с пяти усиленно качал мышцы. В результате его фигура напоминала правильный треугольник, где два равных угла являлись богатырскими плечами, а третий – узкой талией, над которой угадывались квадраты мощного пресса. Серый не любил драться и потому всячески старался избегать всевозможных стычек. Это получалось не всегда. В училище, как и во всем военно-морском флоте, господствовала годковщина. Старшие курсы не упускали любой возможности поиздеваться и продемонстрировать превосходство над своими младшими коллегами.

Как-то после обеда зацепили Пашку. Тот, выходя из столовой, по своей привычке размахивал руками и рассказывал кому-то очередную веселую байку. Увлекшись, столкнулся со старшекурсником, ненароком угодив тому головой в грудь. Пашка, конечно, стал извиняться, но было уже поздно. Его обступили человека три, очевидно, дружки пострадавшего.

– Ты что, карась, забурел? Не видишь, куда идешь? – угроза немедленной расправы не заставила себя долго ждать.

– Ребята, я случайно. Не заметил, – лепетал Пашка, предусмотрительно отступая к стене.

—Так ты, салага, оказывается, не заметил! Ну, значит, будешь впредь замечать, – резкий удар в челюсть отбросил Пашку к стене.

Завидя это, Серый и Андрей стремглав бросились на помощь другу. Но Андрею, собственно говоря, ничего делать и не пришлось. В считаные секунды Серый самостоятельно расправился с обидчиками: один, чтоб не путался под ногами, с ходу был отправлен в нокаут, двух других морской пехотинец завязал узлом, причем так умело, как будто хотел продемонстрировать наглядный урок по захвату условного «языка» перед высадкой десанта на необорудованное побережье противника. После этого авторитет Серого в курсантских кругах стал еще выше, а прирожденный нахал Пашка еще месяца два рассказывал на всех углах, как они с Серым разобрались в начале с тремя, затем с пятью, а в конце концов – с дюжиной старшекурсников. Что-что, а красиво брехать Пашка умел. Как, впрочем, и дружить.

За год до выпуска, когда на горизонте уже замаячили офицерские погоны и кортики, Пашку как-то пригласили к старшему оперуполномоченному особого отдела. Особист честно отрабатывал свой хлеб и потому хотел владеть полной информацией об обстановке. Пообещав Пашке не забыть его при распределении, он предложил ему еженедельно информировать обо всем, что происходит в курсантской среде. Пашку прошиб пот, но он нашел в себе силы отказаться. Расстались они вполне мирно, если не считать, что особист на прощание многозначительно изрек:

– Вы, Антонов, человек еще молодой… Многого не понимаете… Впрочем, каждый из нас кузнец своего счастья и кузнец… несчастья…

Угроза сработала и превратилась в реальность месяца через два. В увольнении сердцеед Пашка как-то познакомился с девушкой из иняза. Лариса отличалась от подруг изысканным вкусом и свободными взглядами на все, включая политику и секс. Она была дочкой каких-то дипломатов, долго работающих за границей, проживала в огромной четырехкомнатной квартире под присмотром старой бабушки и… любила шумные компании. Пашка влюбился по уши и бегал к своей зазнобе каждое увольнение и в самоволки. Однажды под утро довольный и обласканный Ромео, лихо перемахнув через двухметровый забор и тайком пробираясь к курсантскому общежитию, был застукан с поличным. Обычно командование факультета сквозь пальцы смотрело на шалости выпускников, поэтому пойманный самовольщик получал пять нарядов или месяц «без берега». Самые злостные любители навещать в неурочное время прекрасный пол направлялись «отдохнуть» на гарнизонную гауптвахту. Пашку же с треском исключили. Ему, как бывшему торпедисту с атомохода, вменили в вину не только самовольные отлучки, но и связь с иностранцами (по сути, студентами – друзьями Ларисы, которые обучались в том же институте иностранных языков и нередко бывали у нее в гостях), многозначительно намекая на возможность разглашения какой-то виртуальной военной тайны. Во всей этой истории чувствовалась умелая и направляющая рука бойца невидимого фронта, не простившего Пашке отказа сотрудничать.

– Я этому гаду при случае все припомню, – вызывающе грозил куда-то в воздух Пашка, смахивая предательскую слезу и пытаясь в минуту расставания с закадычными друзьями сказать что-то важное. – Мужики, значит, не судьба! Не поминайте лихом, мне почему-то кажется, что мы обязательно еще свидимся!

Пашку по его настоятельной просьбе отправили назад на Тихоокеанский флот, где его след вскоре затерялся…

Потеря закадычного друга еще больше укрепила дружбу Андрея с Серым. Без Пашкиных авантюрных и плутовских идей и специфического юмора вначале было тоскливо. Но время, как известно, лечит, к тому же настала пора отправляться на последнюю перед выпуском стажировку.

4.

КОЛИЧЕСТВО ПОГРУЖЕНИЙ И КОЛИЧЕСТВО ВСПЛЫТИЙ

Тот, кто придумал стажировки, был весьма неглупым мужиком. Эту простую истину Андрей уяснил сразу. Практика – это одно, а вот стажировка в офицерской должности – совсем другое. Разница – как между школой и институтом. Тут уже идет прикидка по полной схеме: научили тебя, бестолкового, за годы учебы хоть чему-нибудь, или ты под шутки-прибаутки коллег до скончания века будешь числиться на корабле обыкновенным балластом.

Андрей попал стажироваться на старую дизельную подводную лодку проекта 613, которая базировалась в эстонском Палдиски. Этот небольшой городок, расположенный километрах в сорока от Таллинна, был знаменит своим учебным центром экипажей атомных субмарин. Регулярно с Севера и с Тихого океана сюда приезжали учиться и совершенствовать свои знания и навыки экипажи подводных стратегических атомоходов. На фоне этого центра бригада старых торпедных «дизелей» выглядела куцей и игрушечной. Но это только на первый взгляд. Каждый уважающий профессию подводник знал: не будь в свое время дизельных лодок, не было бы теперь и атомных. Словно престарелые и старомодные родители, дизельные субмарины на фоне своих современных и навороченных атомных чад находились, конечно, на вторых ролях, но без них ни один флот мира не мог обойтись. Эти лодки поочередно ходили в море, где чутко прислушивались своим акустическим ухом к многочисленным шумам, пытаясь выделить в их многообразии те, что подводники кратко именуют целью. Главными противниками советских «дизелей» в то время на Балтике считались более современные немецкие дизельные подлодки проектов 205 и 206. Чтобы хоть как-то противостоять вероятному противнику, нашим безвестным героям подплава приходилось бороздить под электромоторами глубины Балтийского и Северных морей от одного до трех месяцев.

Впрочем, об этой бригаде в начале 80-х узнал весь мир. В октябре 1981 года советская подводная лодка С-363, базировавшаяся в Палдиски, находясь на боевой службе, по ошибке выскочила на мель в районе шведской военно-морской базы Карлскруна. Причина была проста до безобразия. Официально заявлялось, что лодка сломала антенну радиопеленгатора о трал рыболовного судна и сбилась с курса. Между собой подводники поговаривали о погрешности приборов и традиционном головотяпстве, мол, штурман ошибся в расчетах на один градус, что составило аж целых 60 морских миль (одна международная морская миля равна 1852 метрам. – АВТ.). А дальше судьба-злодейка сыграла с лодкой свою отвратительную шутку. Неверно классифицируя контакты, субмарина ночью лихо прошла по извилистому фарватеру, где и в светлое время суток без помощи лоцмана не обойтись, и выскочила на риф, накрепко зацепившись за камни антенной ГАС, аккурат напротив шведской морской базы.

Наутро наивный шведский рыболовецкий траулер попытался помочь «своим» подводникам сняться с мели, но, увидев советский военно-морской флаг, в ужасе смылся. Шведский адмирал – командир военно-морской базы – хорошо понимал, что за проникновение незамеченной иностранной лодки в его владения ему не сносить головы (как в воду глядел, так оно позже и случилось), а потому, узнав от рыбаков об инциденте, предложил русским компромисс. Он тихонько снимает их с мели, проводит через фарватер, и… все забывают об этой истории. Но наши не согласились, так как не привыкли идти на сделку с вероятным противником.

ЧП получило мировой резонанс. Всех, кого можно было снять с должности, – сняли. Кого можно было наказать – наказали. А саму многострадальную лодку острословы вмиг окрестили в духе того застольно-застойного времени «Шведским комсомольцем».