Девяносто третий год

– Сударь, – сказал Буабертло, приближаясь к нему, – все приготовления окончены. Мы теперь крепко привязаны к нашей могиле. Мы не сдвинемся с места. Во всяком случае мы станем добычей или эскадры, или рифа. У нас нет иного выбора: или сдаться неприятелю, или погибнуть в бурунах. Я полагаю, что нам следует умереть; лучше погибнуть в бою, чем от кораблекрушения. Я, по крайней мере, предпочитаю быть застреленным, чем утонуть; я предпочитаю огонь воде. Но умирать – это наша обязанность, а ни в каком случае не ваша. Вы – доверенное лицо принцев, на вас возложено важное поручение, вы должны руководить восстанием в Вандее. Если вас не станет – дело монархии, быть может, будет проиграно; вы не имеете права умирать. Наш долг предписывает нам оставаться здесь, ваш долг обязывает вас покинуть судно. Итак, генерал, не угодно ли вам тотчас же оставить корвет? Я сейчас предоставлю в ваше распоряжение лодку и гребца. Добраться до берега в легкой шлюпке мне представляется вполне возможным. Еще достаточно темно, волны высоки, на море туман, поэтому весьма вероятно, что вас не заметят. Бывают такие случаи, когда бегство равносильно победе.

Старик, сохраняя свой строгий вид, утвердительно кивнул головой.

– Солдаты и матросы! – крикнул затем граф Буабертло, возвысив голос.

Работа разом прекратилась, и со всех концов судна лица обернулись в сторону капитана.

– Вот этот человек, – продолжал Буабертло, указывая на старика, – является представителем короля. Он нам поручен, мы должны его непременно сберечь. Он необходим для трона Франции; за неимением принца, он – мы, по крайней мере, на то надеемся – станет вождем вандейцев. Это – великий полководец. Он должен был пристать к берегу Франции с нами, – он пристанет к нему без нас. Спасти голову – это значит спасти все!

– Верно! Верно! – в один голос закричал весь экипаж.

– И ему также, – продолжал капитан, – предстоят весьма серьезные опасности. Добраться до берега – дело нелегкое. Шлюпка должна быть достаточно велика, чтобы пуститься в открытое море, и настолько мала, чтобы ее не заметил враг. Необходимо добраться до какого-нибудь пункта на материке, чтобы там было достаточно безопасно, и притом скорее по направлению к Фужеру, чем к Кутансу. Тут требуется опытный матрос, хороший гребец и хороший пловец, и притом такой, который был бы знаком с местностью и знал бы как свои пять пальцев все извилины берега. Пока еще достаточно темно, так что лодка может отплыть от корвета, не будучи замеченной; а затем туман, опустившись, окончательно скроет ее из вида неприятеля. Благодаря своему незначительному размеру она легко проплывет и по мелководью: там, где не пройдет барс, проскользнет ласточка. Для нас нет выхода, для шлюпки выход найдется. Лодка может ускользнуть, не будучи замечена неприятельскими кораблями; да к тому же и мы здесь тем временем постараемся отвлечь их внимание. Не так ли?

– Верно! Верно! – снова подхватил экипаж.

– Но нам нельзя терять ни единой минуты, – продолжал капитан. – Кто охотник?

– Я, – раздался голос из рядов выстроенной команды, и один из матросов сделал шаг вперед.

X. Удастся ли ему спастись?

Несколько минут спустя от корвета отчалила небольшая лодка, называемая гичкой[56 - Гичка – легкая быстроходная шлюпка.] и служащая исключительно для разъездов командиров судов. В лодке сидело два человека: на корме – старик пассажир, доброволец-матрос – на веслах. Было еще очень темно. Матрос, согласно приказу капитана, усердно греб по направлению к Ле-Менкье. Да впрочем, никакое иное направление и не было возможно.

На дно лодки успели бросить немного припасов, – мешок сухарей, копченый язык и бочонок воды.

В ту минуту, когда гичка отчаливала от корвета, Лавьевилль, обладавший способностью шутить даже на краю бездны, перегнулся через ахтерштевень[57 - Ахтерштевень – конструктивное оформление кормовой оконечности судна в виде продолжения киля.] и крикнул вслед отплывавшей лодке:

– Недурно для бегства, но еще лучше для потопления!

– Господин лейтенант, – строго заметил лоцман, – теперь не время шутить.

Гичка быстро удалялась, и уже вскоре между ней и корветом было довольно значительное пространство. Ветер и направление волн благоприятствовали гребцу, и скорлупка подвигалась быстро вперед, качаясь на волнах и скрываясь в их складках. Над морем словно нависло какое-то мрачное ожидание.

Вдруг, среди плещущего безмолвия безбрежного океана, раздался голос, который, будучи усилен рупором – этой новейшей медной маской античной трагедии – звучал чем-то сверхъестественным. То говорил капитан Буабертло.

– Матросы его величества короля! – кричал он. – Поднимите на грот-мачте белое знамя. Мы сейчас встретим нашу последнюю зарю.

– Да здравствует король! – раздалось из рядов экипажа, и с корвета раздался пушечный выстрел.

Но почти в то же мгновение на дальнем горизонте раздался другой возглас, громкий и явственный, несмотря на расстояние: «Да здравствует республика!»

И над океаном пронесся гул залпа из трехсот орудий.

Борьба началась. Море заволокло дымом, пронизываемым молниями выстрелов. Сердитые волны океана стали покрываться брызгами от падающих снарядов.

«Клэймор» отважно открыл огонь по восьми большим кораблям. В то же самое время вся эскадра, выстроившись полукругом вокруг корвета, палила из всех своих орудий. На горизонте образовалось зарево: точно огнедышащий вулкан поднялся из морской пучины. Ветер разносил пушечный дым, повинуясь своим капризам, и суда то появлялись, то исчезали, словно привидения. На первом плане ясно обрисовывался на красном фоне черный остов корвета, а на верхушке его грот-мачты развевался белый флаг с золотыми лилиями.

Оба плывших в лодке человека молчали. Треугольная мель Ле-Менкье, нечто вроде подводного конуса, обширнее всего острова Джерсея. Но вода покрывает почти весь конус, и только верхушка его высится над водой даже во время самого сильного прилива. От этого конуса идут к северо-востоку шесть больших утесов, выстроившихся в прямую линию, напоминая собой остатки местами обвалившейся большой стены. Проход между вершиной конуса и этими шестью утесами доступен только для самых мелкосидящих судов. Он ведет прямо в открытое море.

Матрос, вызвавшийся провести лодку, смело направил ее в этот проход; таким образом он ставил шлюпку, так сказать, под прикрытие утеса Ле-Менкье, который его защищал от выстрелов с неприятельской эскадры. Он ловко пробрался по узкому проливу, искусно избегнув справа и слева подводных камней. Вскоре между ними и эскадрой очутилась целая линия утесов. Зарево на горизонте и грохот канонады стали уменьшаться благодаря увеличивающемуся расстоянию; но из доносившихся, хотя и издали, пушечных выстрелов можно было заключить, что корвет продолжал еще держаться и что он желал выпустить все свои заряды, числом сто девяносто один, до последнего.

Вскоре челн очутился в открытом море, на достаточном расстоянии от рифа, вдали от сражения, вне выстрелов. Мало-помалу цвет моря становился менее темным, просветы на небе расширялись, брызги морской пены стали белеть, на гребнях волн показались белые барашки. Наконец совсем рассвело.

Шлюпка ушла от неприятеля; но ей еще оставалось совершить самую трудную часть своей задачи. Она спаслась от картечи, но не от стихии. Эта небольшая скорлупка очутилась в открытом море, без паруса, без мачты, без палубы, без компаса, с одной только парой весел, лицом к лицу с океаном и с ураганом. Атом, отданный на произвол гигантов.

И вдруг, среди этого безбрежного и пустынного простора, матрос, сидевший на веслах, поднял свое озаренное белесоватым утренним светом лицо, пристально взглянул в глаза старику и произнес:

– Я – брат того артиллериста, которого вы приказали расстрелять.

Книга третья. Гальмало

I. Слово – это глагол

Старик медленно поднял голову.

Человеку, обратившемуся к нему с этими словами, было под тридцать лет. Лицо его загорело и обветрилось; глаза имели довольно странное выражение: в них замечался одновременно и смышленый взгляд матроса и наивный взгляд крестьянина. Он крепко сжимал в своих кулаках весла. Вид его был, в общем, кроткий и смирный. За поясом у него были заткнуты кинжал, два пистолета и четки.

– Кто вы такой? – переспросил старик.

– Я только что объявил это вам, – ответил матрос.

– Ну, так чего же вам от меня нужно?

Матрос положил весла, скрестил руки и ответил:

– Мне нужно вас убить.

– Как вам будет угодно, – спокойно ответил старик.

– Так приготовьтесь умереть! – проговорил матрос, повышая голос.

– А почему, собственно, я должен умереть? – так же спокойно спросил пассажир.

Наступило молчание. Матроса, казалось, смутил вопрос старика. Наконец он сказал:

– Ведь я уже сказал вам, что желаю вас убить.

– А я вас еще раз спрашиваю – за что? – проговорил старик.

– За то, что вы убили моего брата! – воскликнул матрос, сверкая глазами.

– Я начал с того, что спас ему жизнь, – спокойно заметил пассажир.

– Да, это верно. Сначала вы спасли ему жизнь, а потом убили его.

– Неправда, вовсе не я его убил, а его собственная вина.

Матрос в недоумении уставился на старика, но затем его брови снова насупились зловещим образом.