KGBT+ (КГБТ+)

Дело здесь не в нас. Дело в том, что нашими мозгами заведуют неизвестные нам инстанции, и по их решению мы обязаны сражаться с ближними, пока живы, делая при этом вид, будто любим других людей… Так хочет небо… Потому что небо – наш главный друг, ревнивый, лицемерный и хитрый. И оно не хочет, чтобы мы стали небом сами. Иначе мы были бы небом уже давно.

– Небо! – тонким фальцетом пропел DDDD со сцены. – Небо – твой главный друг!

Мое переживание вовсе не было так четко артикулировано, как может показаться из этого рассказа. Оно возникло на предсловесном уровне как нечто смутное, и даже непонятно, в какой именно момент. Все выкристаллизовалось в окончательную ясность в ту секунду, когда DDDD запел. Это было скользящее дуновение истины, прошедшее по мне, по залу, по плясавшему рядом однокурснику – и оно расставило все на места.

– Вруб! – закричали в зале.

И только тогда до меня дошло, что эта длинная и сложная мысль, которую я до самого конца принимал за собственное прозрение, и былавбойкой.

Слово оказалось точным.

DDDD вот именновбилсвой смысл в мою голову. Действительно, технологически это была такая же подсветка, как в имплант-рекламе. Но подсвечивалось то, за что никто не платил, и это было так странно, так свежо…

– Вруб, – орал зал, – вруб!!!

DDDD ухмыльнулся, кивнул своей музе – и они каким-то образом оттранслировали уже прошедшую сквозь меня мысль еще раз, с сотней новых оттенков, так, что в ту секунду я понял абсолютно все про дружбу и про нашего главного дружка на небе.

Несколько минут я прозревал это. Все и насквозь. А потом вбойка кончилась, музыка стихла и буквы DDDD над сценой погасли. Мое стройное внутреннее видение, как бы подпертое синхронно чувствующим залом, вдруг погасло.

Я сразу забыл почти все. Но я знал, что минуту назад со мной произошло что-то невероятное. Небывалое. Настоящее.

Только не подумайте, будто DDDD оказал на меня хоть какое-то влияние как вбойщик. Я никогда не принимал его всерьез и даже не знаю его центральных расшифровок.

Помню, что DDDD в то время означало «друг-драг-дрыг-дилер» – но игру вокруг слова «drug» совершенно не оценили сердобольские влиятели, и вскоре после этого стрима он заказал у нейросетевиков новую расшифровку. А про свою козырную вбойку «если драг не пролазит в срак» ему пришлось забыть, когда клизменные соли объявили вне четвертой этики.

Новых его вещей, если они были, я не знаю – давно перестал быть его свидетелем.

Но я до сих пор благодарен ему как повивальной бабке, потому что KGBT+ родился в тот самый день в переделанном из сельхозбарака зале, от которого за две версты разило туманом.

Моего сценического имени, конечно, не было тогда и в зародыше. Но в тот вечер у меня появилась мечта – выйти когда-нибудь на сцену самому, встать вот так же между уродливыми музыкальными коробками, озариться загадочным малиновым светом, улыбнуться музе и расшэрить свой ум на весь зал.

А может быть, и на всю планету.

Именно по этой причине я и выбрал своей преторианской специальностью переговоры.

В переговорщики мало кто хочет идти – гуляют слухи, что это вредно для мозга и даже вышибает иногда имплант. Но я выбрал такую специальность именно потому, что она казалась самым близким к вбойке. Как бы прокачка нужных мозговых мышц.

Преторианский переговорщик решает много задач. Если коротко, его работа в том, чтобы поддерживать в террористах и врагах отечества надежду, что все обойдется и из ситуации есть удовлетворительный выход.

Группа захвата обычно готовит в это время штурм.

Переговорщик подключается к импланту врага и пробивает его психологические блокировки (террористов готовят к таким ситуациям, но у переговорщика есть серьезные технологические преимущества).

Террористу важно чувствовать, что он еще не разорвал окончательно связь с человечеством и следящий за ним мозг по ту сторону прицела относится к происходящему по-деловому, с пониманием и юмором. Это делает террориста сговорчивей и помогает сохранить жизни в случае захвата заложников.

Переговорщик как бы говорит: «Ну что, брат, набедокурил? Да, вижу, что набедокурил. Давай теперь выбираться из этой ситуации вместе – и тебе, и мне не слишком охота помирать…»

Потом придурка, конечно, убьют, но благодаря переговорщику несколько последних минут его жизни будут озарены оптимизмом. Ничего лучше с человеком в такой ситуации случиться не может все равно, так что в целом мы делаем хорошее дело. В этом смысле мы похожи на священников, только кривим душой бесплатно.

Переговорщик транслирует свое состояние на террориста. Вбойщик – на зал. Поэтому навыки, которым учат переговорщиков, могут пригодиться будущему MC.

Я, кстати, удивился, когда узнал, насколько это древнее погоняло. В карбоне так называли крэперов, и «MC» означало «Master of Ceremonies». Сегодня так называют вбойщиков, и сокращение, в полном соответствии с кодексом подвижных смыслов, означает уже «Mind Cracker». Не берусь перевести это на русский – что-то среднее между мозговой хлопушкой и мозговыми же щипцами.

Идеальное описание переговорщика.

Нас учили множеству полезных на сцене техник.

Быстро расслабляться (дыхание «коробочкой»: одинаковая длина вдоха, выдоха и промежутков между ними).

Мысленно наполнять себя светом (это примитивный, но действенный трюк – при подключении к преторианскому импланту клиенту кажется, что с ним в общение вошла светлая сущность).

Относиться к партнеру по переговорам с «веселым пониманием» (это как бы смесь насмешливого равнодушия к чужой судьбе с готовностью помочь попавшему в переплет бедняге: трюк, где важна точная смесь ингредиентов – если настроиться налюбовь к ближнему, можно отпугнуть злодея или даже вызвать в нем ярость, потому что не каждый террорист хочет, чтобы его любили, а вот «веселое понимание», как объясняют преторианские психологи, срабатывает всегда).

Я могу долго перечислять служебные психотехники, которые мне пригодились. Нас учили подключать свою душу к чужой множеством разных способов: «искать», «давить», «шарить», «гладить», «щипать», «стаскивать с думки» – каждое из этих выражений указывает на определенное внутреннее действие, транслируемое на террориста после установки контакта между имплантами.

Все это помогло мне потому, что со слушателем, в сущности, следует вести себя как с террористом на переговорах: сперва надостащить его с думки, отвлечь, а потом внезапно прострелить навылет.

В хорошем смысле, конечно.

Во время тренировок у меня возник вопрос, рано или поздно встающий перед каждым курсантом. Если нас учат воздействовать на террориста через имплант, почему это не может сделать сама «TRANSHUMANISM INC.»? Почему нельзя просто выключить мерзавца, если уж на то пошло? Ведь имплант наверняка это позволяет.

То, что нам объяснили под подписку о неразглашении, полностью изменило мои взгляды на мир.

Как оказалось, для «TRANSHUMANISM INC.» не было разницы между террористами и правительствами. И речь шла не только о нашей сердобольской хунте, которую к тому времени я уже научился слегка презирать. Нет, это касалось любого – даже самого прогрессивного – режима.

«TRANSHUMANISM INC.» стоит над миром так высоко, что разницы между боевиками и правительствами для нее просто нет. Тем более что за любыми боевиками в конечном счете торчат уши какого-то правительства. Иногда собственного, иногда чужого.

Нарративы меняются, вчерашние негодяи становятся борцами за свободу, кровавые тираны делаются «сильными лидерами» и наоборот. И все платят трансгуманистам. Страны и правительства могут не признавать друг друга, но «TRANSHUMANISM INC.» признают все. А корпорация отвечает им нежнейшей взаимностью. Светит всем, как солнце. И продвигает любые версии реальности со штампом «уплочено», без всяких личных пристрастий.

Это не значит, конечно, что у «Открытого Мозга» нет своей политической линии. Она есть, и очень конкретная. Но складывается она не из личных предпочтений Гольденштерна с Розенкранцем (если допустить, что мифологические собственники корпорации реально существуют), а из векторной суммы проплаченных нарративов планеты.

«Открытому Мозгу» платят все, и самый простой способ выяснить, каков сегодня мировой баланс платежеспособных сил – это отследить, какие ценности продвигает «Открытый Мозг».

Я не хочу сказать, что это плохо. Это как раз хорошо. «Реальность» в наше время – чисто экономическое понятие, не имеющее никакого отношения к философии, идеологии или метафизике. Будь это иначе, мир неизбежно свалился бы назад под пяту фюреров, технических миллиардеров и моральных консенсусов, генерируемых закрытыми акционерными обществами.

Почему я про это так много говорю? Да потому, что у вбойщиков есть один стыдный секрет, делающий их, в сущности, служащими «TRANSHUMANISM INC.»

Наше творчество невозможно без сотрудничества с корпорацией, потому что все имплант-коммутаторы и трансмиттеры для вбойки производят на заводах в Неваде. И поэтому наша творческая свобода кончается там… где надо. Еще можно сказать так: там… тадам. Формулировать точнее я бы не взялся. Все на ощущении. Это не значит, что мы не можем сказать ничего плохого про трансгуманистов. Можем, и еще как – от этого зависят сборы, поскольку публика подобного ждет и хочет. Но мы ограничиваем себя сами, и очень точно знаем, где флажки. Они есть, хоть расположение их постоянно меняется. Поэтому мы вписаны в систему самым конкретным образом, и можно считать, что через нас «Открытый Мозг» протестует сам против себя.

Возможно, где-то сегодня есть вбойщики, полностью забившие на «TRANSHUMANISM INC.» и на все флажки с границами. Вот только никто о них никогда не слышал.

Причина, думаю, ясна.

У некоторых начинающих вбойщиков, увы, отсутствует личное чутье, и они не знают, где именно эти флажки. Дам им простой практический совет.

Вбойщик!

Прекарбоновый философ Гегель сказал (или за кем-то повторил), что свобода есть осознанная необходимость.

Он был совсем не дурак, этот Гегель, даже, некоторым образом революционер, но осознанная необходимость в его время заключалась в том, чтобы провозгласить счастливым концом истории прусскую монархию. Что он и сделал.

Чтобы понять, в чем осознанная необходимость сегодня, читай левых философов-революционеров, продвигаемых спецслужбами через корпоративные СМИ, поглядывай в утюг и вычисляй среднее арифметическое. Научишься быть интеллектуально бесстрашным, не подвергая жопу реальной опасности. «Революционные философы» уже обнюхали и пометили все тропинки, где разрешается ходить у них. А где можно у нас, знаешь сам. Наступай точно в следы, и будет тебе счастье.

На четвертом курсе меня отчислили из школы Претория за неполное служебное соответствие. Вернее, как было издевательски сказано в приказе, «за полное служебное несоответствие».

Шейх Ахмад серьезно конфликтовал в это время с генералом Шкуро по тарифам, и тартаренские теракты случались почти каждый день. Работы было много, и профессиональных переговорщиков не хватало. Нас, курсантов, стали привлекать для бесед с тартаренскими активистками, когда те брали заложников или обещали устроить взрыв.

Так я получил свое первое официальное задание. Рассказывать о работе переговорщика подробно я не могу из-за подписки, поэтому буду говорить только о том, что и так уже просочилось в сеть.

Меня разбудили за два часа до подъема и велели срочно одеваться. Вестовой улан-батор с двумя лошадьми ждал меня у выхода из казармы – и мы поскакали куда-то сквозь темное сентябрьское утро.

Мы мчались по пустым улицам, и сердце мое стучало в груди громче, чем копыта коня. Я был почти счастлив. Мне казалось, что я перенесся в прошлое и стал странствующим рыцарем… Впереди – первый подвиг.

Когда мы прибыли на место и я увидел свое ристалище, мой романтический пыл поугас.

Старая деревянная застройка на окраине Москвы горбатилась серыми досками, налезающими друг на друга. Заборы были покрыты антигосударственными граффити в несколько слоев, но тут была такая безжандармная дыра, что уголовные письмена никто даже не потрудился стереть.

В центре этой созревшей для пожара фавелы располагалась керосиновая лавка, которую захватила шахидка.

Она не брала заложников – просто сказала, что подорвет себя среди бочек с керосином, и все вокруг сгорит. С чисто санитарной точки зрения это было бы оптимальным решением вопроса, но подобные мысли на службе надо фильтровать.

Штурмовая группа была уже на месте.

Нас отвели в дом напротив и усадили в складской каморке, пропахшей укропом и курагой. Узкое оконце было занавешено, но если бы кто-нибудь заглянул внутрь, он увидел бы двух преторианцев в черных шлемах, неподвижно сидящих у стены (рядом со мной был оператор дрона-ликвидатора – он глядел на мир через его камеры).

Я в камерах не нуждался.

На моей шее висела спецкукуха с направленным коммуникатором. Такие «TRANSHUMANISM INC.» делает для Претория.

Я мысленно навелся на засевшую в лавке террористку и почувствовал реакцию: чужое сознание как бы отшатнулось. Но имплантконтакт был установлен. Я перевел дух. Пока пронесло: самые нервные террористы детонировались уже на этой стадии.

Следовало действовать строго по инструкции – самодеятельность каралась. Я сделал десять вдохов-выдохов коробочкой и наполнил себя светом (эта визуализация всегда удавалась мне без труда, словно я тренировался в ней когда-то прежде).

На имплант тем временем уже поступала информация о личности шахидки. Ее звали Гугуль – распространенное среди тартаренов женское имя. Кажется, в честь карбонового поисковика.

– Гугуль! – прошептал я в ее мозгу.

– Кто это?

– Я шейх Ахмад, – ответил я проникновенно. – Я тот свет, что звал тебя в бой. Та пристань, к которой устремилась твоя ладья. Я здесь, чтобы дать тебе последнее напутствие.

– Имам! Имам Ахмад, да будет благословенно твое имя! Спасибо, что пришел придать мне силы перед подвигом.

– Не это ли я обещал тебе, моя верная? – спросил я, стараясь генерировать как можно больше внутреннего света.

Ахмад действительно обещает нечто подобное в своих роликах. Я не знаю, действительно ли у него есть механизм подключения к имплантам – это вопрос к «TRANSHUMANISM INC.» Высокая политика не наше дело. Но на время переговоров с Преторием имплантсвязь террориста блокируют, чтобы не засвечивать наши средства и методы, так что конкуренции с шейхом можно было не опасаться.

– Я спасу тебя, – сказал я. – Я проведу тебя сквозь кольцо врагов и живую возьму в рай.

Мы заучиваем эти фразы заранее, чтобы во время переговоров слова летели легко, как дыхание.

– Делай как я скажу… В комнате две двери – одна на улицу, через которую ты зашла. Другая во двор. Пройди через ту, что ведет во двор.

Сидевший рядом оператор мухи ждал, когда героиня сюжета появится под открытым небом. Моей задачей было вывести ее туда, и все. Дальше муха сделала бы свое дело. Смерть наступала так быстро, что избежать детонации удавалось почти всегда.

– Дверь заперта, имам, – ответила Гугуль тревожно.

Идиоты, подумал я. У них что, нет информации?

Я ощущал ее чувства. Это было теплое истечение преданности, экстаз, доходящий до эротических содроганий. Быть объектом поклонения оказалось весьма мерзко. Что же приходится терпеть богу, если он есть…

– Я чем-то оскорбила вас, имам? – спросила Гугуль, и я понял, что часть моего инстинктивного отвращения оттранслировалась на ее имплант. Я повторил дыхание коробочкой и снова наполнил себя ярким светом.

– Я печалюсь о праведных душах, не готовых оставить этот мир. Если начнется пожар, ты можешь случайно забрать их с собой.

– Но имам говорил, что смерть врага сладка.

– Она сладка, дочь моя, но вокруг тебя не только враги. Есть тут и несколько праведников, еще не завершивших свой земной путь…

Такая смысловая ветка иногда предотвращает подрыв, но использовать ее надо осторожно и лишь как последнюю возможность.

– Что мне делать? – спросила Гугуль.

В потоке ее чувств появилось недоверие. Это было большим облегчением после душного вихря преданности, но с профессиональной точки зрения я уже проиграл.

Тартаренских шахидок инструктируют на наш счет, и важная задача переговорщика – не дать им вспомнить свои инструкции.

– Подойди к окну, – отозвался я задушевно. – Открой его, и спасение войдет в твои глаза с дневным светом…

Это было последним шансом достать ее мухой.

– Так и сделаю, – ответила она.

А в следующий момент на другой стороне улицы сверкнуло, громыхнуло, и волна жара ворвалась в нашу комнату сквозь оконную занавеску.

После взрыва начался керосиновый пожар, сгорело несколько домов, но других жертв, как ни странно, не было.

Вернее, коллатеральной жертвой оказался я сам.

Преторианская нейросеть записывала все мои состояния и мысли во время операции – и выстроила логически безупречный, но совершенно ложный нарратив: якобы я подумал, что фавелу хорошо было бы спалить из санитарных соображений, а потом подвел ситуацию именно к такому разрешению.

Я пытался объяснить начальству, что дело было не в моем желании что-то спалить, а просто в особенностях моего образного метафорического мышления. И подрыв произошел не из-за моей оплошности, а из-за того, что дверь во двор оказалась заперта, после чего шахидка усомнилась во всеведении шейха.

Но меня отчислили из курсантов все равно – волна отвращения, непроизвольно посланная мною на Гугуль в ответ на ее беззаветную любовь, была грубейшей профессиональной ошибкой. Мне объяснили, что школе Претория не нужны люди с образным метафорическим мышлением. Ей нужны переговорщики.

Случись подобное после присяги, или погибни при взрыве кто-то, кроме террористки, меня бы судил трибунал – за ошибки подсознания по преторианскому уложению отвечает сознательная личность.

Я отделался легко и даже сохранил статус рядового запаса. Все-таки меня долго учили, и «TRANSHUMANISM INC.» оставляла за собой права на мой очипованный по высшему разряду мозг. Но никаких компенсаций или пособий в такой ситуации не полагалось.

Жизнь приходилось начинать сначала.

Я был еще юн – и не горевал. Разве мы не начинаем жизнь заново каждое божье утро? Каждый час? Каждый миг?

Теперь между мной и мечтой о вбойке не стояло ничего.

Кроме, конечно, меня самого.

Вбойщик!

Бывают подарки, которые провидение делает особо целеустремленным людям, как бы намекая, что они на особом счету у жизни и для них припасено что-то необычное.

Мы редко узнаем такой подарок. Наоборот, чаще всего нам кажется, что случилось несчастье, перепутавшее все наши планы. Замысел судьбы проясняется позже.

Поэтому не слишком парься, когда тебе кажется, что твои жизненные планы пошли прахом.

Все образуется.

Московская творческая элита собирается вСите, в ветхих и скрипучих деревянных переулках, поднявшихся на месте снесенной два или три века назад высотной застройки.

Некоторые говорят, что «Сито» происходит от «Москва-сити».

Другие объясняют название тем, что деловой район, стоявший здесь до Зеленой Эры и взорванный при Михалковых-Ашкеназах, служил чем-то вроде сита для карбоновой буржуазии: лишь самые скользкие жулики протискивались сквозь его ячейки, и именно тут из деловой элиты отсеивались все порядочные люди.

Красивая версия, но, скорее всего, один из тех мифов, которые любят сочинять про себя здешние обитатели.

Сито – странное место. Здесь крутится много успешной буржуазии. Но еще больше лузеров, надеющихся вернуться в общество через черный ход искусства, и не просто вернуться, а триумфально прогрохотать по всем имплантам и кукухам. Некоторым это удается. Застройка в Сите в основном двухэтажная, но иногда попадается трехэтажная палата (за что, ясное дело, каждый месяц башляют пожарной инспекции). Сколько здесь трактиров и чайных, столько же штабов и командных пунктов самой разной богемы.

Богема эта, правда, состоит из творческой публики максимум на треть. Остальные – это детки сердобольских политруков, столоначальников, наркомов и прочих улан-баторов, косящие под творческую оппозицию режиму.

Не присутствуй в богеме этот сердобольский балласт, проблем с жандармерией было бы куда больше. А Сито почти не трогают, хотя асоциальность здесь доходит до пьяной стрельбы из окон по дронам-вакцинаторам, и это даже не считается чрезвычайным происшествием.

В мое время жандармы пуще всего боялись зацепить отпрысков какого-нибудь баночного вождя, поэтому должно было произойти что-то уж совсем вопиющее, чтобы они устроили в Сите облаву. Но такое тоже случалось, и жизнь здесь была интересная и напряженная. Каждый бизнес вывешивал наружу светящуюся надпись-мотто, и гулять по дощатым переулкам было занятно и поучительно.

Между кофейнями, чайными и трактирами существовала неписаная иерархия.

Самым почтенным и древним заведением считался «Джалтаранг», вегетарианский трактир, существовавший еще в позднем карбоне (правда, в другом месте). Туда ходили высокопоставленные сердоболы и кающиеся предприниматели – не столько за едой, сколько за искуплением и благодатью.

В «Джалтаранге» работали давшие обет безбрачия последователи Кришны – они заряжали еду своей чистой энергией, и угоститься их десертами считалось лучшим способом снять депрессию. Но место было очень дорогим, поэтому клиенты попроще ограничивались тем, что фотографировались для галочки под их мерцающей рекламой:

БЕЗ ЕДЫ НЕТ НИ ПРАНЫ, НИ СОЗНАНИЯ.

Из чего, если разобраться, вытекало, что ни праны, ни сознания не бывает без денег, но это искателю недуальной истины следовало постичь самому.

Дорогие крэперы ходили в «Яр-С». Туда не пускали девок, и крэперы могли спокойно отдохнуть от женскихкнутов.Над входом светилась цитата из древнего скальда:

ПОКРЫЛИСЬ МХОМ ШТЫКИ, БОЛТЫ И СВЕРЛА

Слова эти, вероятно, намекали когда-то на мужской пубертат и были патриархальным гимном весне человечества (в карбоне женских нейрострапонов еще не ввели, и термины «штык», «болт» и «сверло» не имели сегодняшнего смысла), но парковые крэперы видели в этой надписи обещание служебного перерыва и намек на спокойные дни после ухода из профессии.

Для вбойщиков, конечно, ходить в крэперские точки было западло. Они посещали другие места, и в первую очередь – трехэтажную «Голову Сталина», окруженную целым лесом пристроек, холлов и флигелей.

Такое название появилось потому, что полвека назад на огороде у ресторанной кухни рыли колодец и нашли большую мраморную голову вождя с отбитым усом. Теперь она гордо висела в прозрачном кубе в центре главного зала.

Здесь было нечто среднее между трактиром, элитным клубом и еще более элитным притоном. Крышу украшала светящаяся надпись:

ЗАКАЖУ-КА СТЕЙК РЯБОЙ СЕБЕ ИЗ СТАЛИНА

«Стейк Рябой» здесь реально подавали – из комби-мяса, якобы выращенного на основе генома вождя и трижды прокопченного дымом табака «Герцеговина Флор». Думаю, что в меню врали: наверняка табак был самый дешевый, велика ли разница, чем дымить. Но стоил стейк как новая телега.

К сердобольской идеологии «Голова Сталина» отношения не имела, но грозное имя давало защиту от жандармов, помнивших, чей гранитный мозг выносят из Мавзолея каждые Еденя.

Да и сердобольским родителям легче было объясняться с начальством, если их детки попадались с туманом в таком месте. Поэтому тут было самое безопасное место во всем Сите, и сердоболы ходили сюда так же охотно, как Свидетели Прекрасного. В «Голове Сталина» царило вечное идеологическое перемирие.

«Голова» подходила для любого кошелька. Здесь можно было дешево надраться ликеров у высокой стойки за входом. Зайдя поглубже, можно было сытно поесть, но стоило это уже дороже. А в самой дорогой VIP-зоне наверху было целых двадцать кабинетов – небольших комнаток, куда приносили выпивку и еду.

В пяти из них даже стояли гемодиализмашины полного цикла – для богатых господ, желающих позволить себе все и выйти утром на службу огуречно свежими. Такими же машинами пользовались топовые вбойщики во время туров, когда надо было быстро вымести из организма метаболические обломки вчерашних излишеств, не теряя при этом работоспособности.

Это было дорогое удовольствие для самых избранных, и вокруг каждого гемо-чилла (или, как здесь говорили, «холодняка») всегда стояла охрана из бойцов-сердоболов. В их сторону лучше было не смотреть.

Малообеспеченные посетители вроде меня предпочитали проводить время в просторном коктейль-холле, где можно было спать прямо на полу, покрытом соломенными матами.

Я устроился в «Голову» мыть посуду – и провел за этим занятием около двух лет, иногда подрабатывая здесь же официантом.

Конечно, в любой великой автобиографии должна быть подобная строка. Но в то время я совсем об этом не думал, а просто устроился мыть посуду (такая строка в каждой великой автобиографии тоже обязательно должна быть). Культа древнего вождя в «Голове» не было.