Венец для королевы проклятых
– Принесите чистые простыни и горячую воду! И света, света побольше! – приказала она служанкам и добавила: – А потом – все вон отсюда! Нечего вам тут делать.
Девушки с готовностью ринулись выполнять ее приказание. Целительница подошла к Гвендилене, потрогала лоб, подержала за руку, бесцеремонно задрав рубаху, ощупала живот… Ее руки, такие маленькие, но сильные, были холодными и твердыми, но Гвендилена как-то притихла, даже кричать перестала. Теперь, когда Гила рядом, было уже не страшно! От ее спокойной, уверенной деловитости сразу стало легче.
– Ничего, ничего, все хорошо, – приговаривала она, – дыши глубоко и ничего не бойся…
Она прикрыла рот и нос Гвендилены полотняной салфеткой и вылила сверху какую-то остро пахнущую жидкость. В первый момент перехватило дыхание, потом тело стало странно тяжелым, и сознание начало ускользать… Все вокруг виделось словно сквозь мутную пелену, боль утихла, лишь изредка Гвендилена ощущала какие-то спазмы, вроде тех, что иногда бывают при месячных. Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, но это было совсем не страшно, скорее забавно. О своих ощущениях она хотела рассказать Гиле, но язык тоже не повиновался, и изо рта вырвалось какое-то мычание. Отчего-то это так развеселило Гвендилену, что она глупо хихикнула и окончательно провалилась в беспамятство.
Все исчезло. Гвендилена позабыла и о себе, и о принце, и даже о будущем ребенке… Ничего больше не было – только темнота, покой и какое-то странное, нездешнее умиротворение. Ей казалось, что она плывет куда-то в теплой воде, чуть покачиваясь на волнах.
Хлесткий звук пощечины вернул ее из небытия.
– Все, все, довольно! – голос Гилы слышался как будто издалека. Гвендилена хотела было вернуться в теплую уютную темноту, туда, где было так хорошо, но Гила была неумолима. Она сняла пропитанную волшебной жидкостью тряпку с лица Гвендилены, и от воздуха, пахнущего кровью, свечной копотью и какими-то лекарствами, запершило в горле.
– Хватит, открывай глаза! Иначе не проснешься потом.
Вместе с сознанием возвращалась и боль. Она была резкая и разрывающая… Но какая-то иная. Тело словно пыталось избавиться от чего-то огромного, вытолкнуть его из себя.
– Тужься, он выходит! – приказала Гила. – Ну, еще, сильнее… Осталось совсем немного.
Превозмогая боль, она напряглась… А в следующий миг почувствовала облегчение и вместе с тем пустоту, словно у нее – точнее,из нее! – забрали что-то.
– Уже все? – прошептала она непослушными, будто чужими, губами. – Все кончилось?
– Да, – ответила Гила, держа на руках что-то маленькое, красное, кричащее, – уже все!
Она тут же принялась хлопотать над ребенком – ловко перевязала пуповину, обтерла мягкой тканью, что-то тихо приговаривая, запеленала… Впрочем, лицо ее не выражало радости – напротив, она выглядела опечаленной и будто бы даже разочарованной. Что-то определенно было не так, и ледяная волна ужаса подкатила под сердце. Гвендилена с трудом разлепила запекшиеся, искусанные, непослушные губы.
– Что с ребенком? – еле слышно вымолвила она. – Что с ним? Скажи немедленно, не молчи…
Гила сдвинула брови.
– Мне жаль. Это девочка.
Гвендилена протянула руки.
– Дай мне ее!
Чуть поколебавшись, Гила положила ребенка ей на грудь. Гвендилена обняла новорожденную дочку, прижала к себе… Малышка затихла ненадолго, прижавшись к ней всем телом, потом, найдя грудь, ухватилась губами за сосок и жадно зачмокала.
Неожиданно для себя самой Гвендилена ощутила такой прилив любви и счастья, что позабыла обо всем на свете. Она любовалась своей девочкой, и та казалась ей совершенством, существом невероятной красоты, чудом, явленным богами!
– Мое солнышко, моя радость, – ворковала она, – посмотри, Гила, какая она красавица… Хильдегард ее полюбит, полюбит непременно, как только увидит, иначе и быть не может!
Но Гила вовсе не склонна была разделять ее восторга. Она стояла, скрестив руки на груди и словно обдумывая нечто важное.
– Послушай меня, Гвендилена, – строго сказала она, – ты стала матерью, и у тебя здоровая крепкая дочка. Это хорошо, но тебе ведь нужен сын, не так ли?
Гвендилена насторожилась.
– Но у нас еще будут другие дети! И будет сын, непременно будет… – быстро вымолвила она.
Гила с сомнением покачала головой.
– Может быть, да, а может, и нет. В любом случае до той поры пройдет немало времени и многое может измениться.
«Все еще может измениться…» – прошелестело в голове Гвендилены и словно холодным ветром повеяло прямо в лицо. Эти слова она привыкла повторять как символ надежды, но ведь и перемены не всегда к счастью! Раньше об этом она как-то не думала…
– К чему ты клонишь, Гила? – спросила она. – Может быть, мы поговорим об этом потом? Я слаба, я устала и измучена, хочу поспать немного…
Она покосилась на скомканные окровавленные простыни и, скривив губы, добавила:
– И желательно в чистой постели!
– Как хочешь, – пожала плечами Гила, – тогда я позову служанок, чтобы прибрали здесь и принесли розовую колыбельку… Ты ведь родила дочь! Уже к обеду весь замок будет знать о радостном событии.
Целительница нарочито медленно принялась собирать свои инструменты, склянки и коробочки. Она уже направилась было к выходу, но Гвендилена остановила ее:
– Постой! Что ты собираешься делать?
Она чувствовала, что Гила что-то недоговаривает. Это сердило ее, но в то же время возбуждало жгучее любопытство.
– Я? Ничего. Пожалуй, тоже пойду, посплю немного, – она зевнула, прикрыв рот рукой, – второй день не смыкаю глаз. Эдна, прачка, родила мальчика вчера на рассвете!
Гвендилена чуть не расплакалась от досады. Подумать только, какая-то ничтожная прачка смогла родить сына, а она сама – нет!
– Хочешь, чтобы я поздравила ее с этим событием? – спросила она, сдвинув брови.
– Не стоит, – сухо ответила Гила, – бедняжка не пережила родов. Увы, даже я ничего не смогла сделать. Тринадцать лет – слишком мало, чтобы стать матерью! Но ребенок… Ребенок жив.
– И что с того? – резко спросила Гвендилена. – Какое мне дело до этого?
– Перед смертью Эдна призналась мне, кто был отцом ее сына.
– Неужели святой дух? – фыркнула Гвендилена, но Гилу нелегко было смутить. Она чуть прищурила глаза, и лицо ее приняло заговорщическое выражение.
– О нет! – покачала головой целительница. – Это принц Хильдегард. Не хотелось бы огорчать тебя в таком состоянии, но ты и сама знаешь, с кем делишь стол и ложе! Послетаймери-гивез он дал себе волю…
Гвендилена прикусила губу. Думать о том, что Хильдегард мог предпочесть ей другую женщину – хотя бы на миг, но все же! – было просто невыносимо.
– Немало девушек потом приходили ко мне за настойкойарим-вед – ну той, ты знаешь, – безжалостно продолжала Гила, – а Эдна не стала. Все надеялась на что-то, маленькая дурочка! До последнего дня скрывала свое положение, потому меня позвали к ней слишком поздно. Она истекла кровью у меня на руках и умоляла только об одном – сохранить жизнь ее младенцу.
Гвендилена покосилась на новорожденную дочку. Девочка спала, чуть причмокивая крошечным ротиком, и выглядела такой трогательной и беззащитной… На миг Гвендилена почувствовала жалость к другой молодой матери, которой не дано было обнять свое дитя.
Но лишь на миг.
– Зачем ты говоришь мне об этом? – спросила она. – Хочешь меня разжалобить?
Гила покачала головой.
– Нет. Я хочу сказать, тебе опять повезло. Этот младенец появился на свет очень кстати. К тому же он похож на отца, даже сейчас похож…
– Чего ты хочешь от меня? – осторожно спросила Гвендилена.
– Подумай сама, – усмехнулась целительница, – ты ведь умная девочка… И тебе нужен сын! Потому ты возьмешь его и покажешь принцу, когда он вернется, и будешь растить как своего.
Она помолчала недолго и добавила:
– По крайней мере, какое-то время.
Гвендилена смотрела на нее почти с ненавистью. Умом она понимала, что Гила совершенно права, и ребенок безвестной прачки мог бы обеспечить ее будущее… Но сердце противилось такому решению всеми силами.
– А что будет с моей девочкой? – спросила она, крепче прижимая к себе крошечное теплое тельце.
Но Гила, кажется, успела все продумать.
– Ничего. Объявим, что ты родила двойню, – терпеливо, как неразумной, объяснила она и, чуть помолчав, вымолвила каким-то мертвым, надтреснутым голосом: – Такое иногда бывает с женщинами… Как со мной когда-то!
Она провела рукой по лбу, словно отгоняя воспоминание, и продолжала уже другим тоном – холодно, сухо и деловито:
– Впрочем, я не смею настаивать. Твое дело решать, нужен ли тебе сын прямо сейчас или ты готова подождать еще год или два!
Гвендилена опустила голову.
– Ты права, Гила. Я… Я согласна.
Глава 12
День, когда Хильдегард вернулся в Кастель-Мар, выдался холодным, но солнечным и ясным. С утра прискакал гонец с известием, что принц со свитой прибудут к полудню. Вместе с другими придворными и доверенными слугами встречать принца вышла и Гвендилена… Она уже успела вполне оправиться после родов, но в любом случае пропустить такое событие было никак нельзя!
До замка уже дошли вести о том, что перед смертью король Людрих приказал разделить свои земли между сыновьями. По его настоянию принц Хильдегард даже был коронован как «король Юга» – ему достался Терегист и обширные плодородные приморские земли. Сигриберту это, конечно, не понравилось, но ему пришлось смириться и даже подписать с младшим братом «договор мира и родства» – обычный документ, в котором владыки обещают друг другу сохранять добрососедские отношения, не посягая на чужие земли, жизни подданных и имущество… Разумеется, до тех пор, пока не представится подходящий случай поступить иначе.
Узнав об этом, майордом Скаларий – человек весьма опытный и искушенный! – приказал обставить приезд Хильдегарда с максимальной торжественностью. «Мы провожали принца, а встречаем короля!» – со значением говорил он, наставительно подняв указательный палец, похожий на восковую свечку.
Несколько дней в замке царили суета и смятение. О том, что будет дальше, оставалось только догадываться, ведь, став королем, Хильдегард, скорее всего, пожелает перебраться в Терегист или выстроить себе новый замок! Никто из слуг и придворных не был уверен в своей дальнейшей судьбе, а потому все старались угодить господину. Повара готовили торжественный обед из двенадцати блюд, музыканты с утра до ночи разучивали «Славу южного короля» – торжественную песню, наспех сочиненную странствующим бардом Перигрином из Арн-Круса. Вскоре после смерти Лейра Сладкоголосого он забрел в замок в поисках дармовой кружки пива и куска солонины, что подают людям его ремесла, но песни его пришлись по сердцу принцу Хильдегарду. Перигрин постепенно прижился в Кастель-Маре и теперь тешил себя надеждой, что сочиненная им песня станет гимном нового королевства.
Только Гвендилена, занятая новыми заботами, почти не замечала творящейся вокруг суеты. Оказалось, что быть матерью – это так странно, ни на что не похоже… Почти как произвести на свет новую себя.
По совету Гилы, она старалась не делать различия по отношению к детям и первые дни кормила грудью обоих одновременно. Девочка скоро уставала, капризно кривила ротик, выпуская сосок… Потом засыпала, и, глядя на крошечное личико, Гвендилена просто млела от восторга и нежности. Если ей казалось, что малышка чересчур бледненькая, или ей случалось поморщиться или чихнуть, – Гвендилена тут же посылала за Гилой.
– Не сходи с ума, – терпеливо увещевала ее целительница, осмотрев дитя, – молодые матери часто тревожатся, но тебе надо держать себя в руках, иначе твоя дочь и вправду заболеет!
Гвендилена покорно кивала и даже успокаивалась на какое-то время… А потом все начиналось снова.
С мальчиком все было гораздо сложнее. К нему Гвендилена испытывала смешанные чувства… С одной стороны, ее терзала ревность к сопернице, пусть даже и умершей, и, кроме того, обидно было, что ее собственная обожаемая крошка не оказалась в центре всеобщего внимания всего лишь из-за того, что родилась девочкой. Но с другой – мальчик был такой красивый, тихий, ласковый и так похож на отца! Засыпая, он доверчиво прижимался к ней, и Гвендилена чувствовала непрошеную нежность к этому теплому комочку.
В замке младенцев скоро окрестили «нашим Солнцем и Луной». Рождение близнецов – а особенно когда на свет появлялись одновременно мальчик и девочка! – почиталось добрым знаком не только на родных островах Гилы. Служанки перешептывались о том, что Гвендилена удостоилась благословения богов, иначе дети не могли бы родиться такими красивыми, а одна из девушек, Наома, даже клялась, что видела над головами младенцев легкое золотистое сияние.
Когда через десять дней после родов у Гвендилены неожиданно пропало молоко, кормить детей вызывались и служанки, и благородные дамы. Конечно, такая готовность помочь была вызвана не только стремлением уберечь малюток от голодной смерти – в замке все знали, кто их отец, хотя и не говорили об этом вслух… Но Гвендилена все равно была горда и счастлива – может быть, как никогда в жизни.
Впрочем, уже на следующий день Гила привела кормилицу – толстую бабищу с огромной грудью и сонными коровьими глазами. Видеть, как она кормит детей или просто берет их на руки, поначалу было мучительно для Гвендилены, но постепенно она привыкла и даже начала чувствовать облегчение. Прошла тянущая боль в груди, наступающая каждый раз, когда молоко прибывало, зажили трещины на сосках, да и фигура стала обретать прежние очертания… С лица сошли отеки и пигментные пятна, волосы заблестели гладкой чернотой воронова крыла, губы стали пухлыми и нежными. «Пожалуй, даже лучше, что принц был в отъезде так долго, – порой думала Гвендилена, – он не увидел меня некрасивой и измученной. Ну и конечно, при нем трюк с близнецами вряд ли бы удался!»
Возвращения Хильдегарда она ждала с тревогой и надеждой. Гвендилена тосковала в разлуке с любимым, и вместе с тем встреча страшила ее. Теперь у нее есть сын – по крайней мере, все вокруг убеждены в этом… Но что, если, став королем, принц откажется от своих слов и не выполнит обещания? Снова и снова она задавала себе один и тот же вопрос, но не находила ответа.
И сейчас, когда этот день наконец настал, Гвендилена чувствовала, как пересохло во рту от волнения и колени предательски задрожали. Она стояла, держа за руки маленьких принцев, но все время беспокойно оглядывалась. По настоянию Гилы младенцев пришлось отдать кормилице. Конечно, это было обидно, но пришлось смириться, и Гвендилена скрепя сердце согласилась – тем более что дети росли на удивление быстро, и долго держать на руках их обоих для нее было бы тяжело. Кормилице же было все нипочем… К счастью, малютки безмятежно спали возле ее необъятной груди, но что, если в самый неподходящий момент они проснутся и поднимут рев? Торжественный момент будет непоправимо испорчен!
Ожидание казалось нестерпимо долгим… Но к счастью или к несчастью, все когда-нибудь заканчивается. Когда копыта коней простучали по мосту через ров, служащий защитой в дни войны, но сейчас изрядно заросший и обмелевший, майордом Скаларий сделал знак музыкантам, и в тот же миг смычки легли на струны, запели трубы и ударили барабаны. В толпе встречающих послышались приветственные крики, под ноги коням полетели зерна пшеницы и маленькие красные цветы, именуемыемерот, –последние осенние цветы, выращенные в зимнем саду под стеклянным куполом.
Принца встречали как триумфатора. Он ведь и вправду возвращался победителем – не младшим сыном, получающим содержание из милости, не бастардом, чье существование собственный отец согласился узаконить не сразу, а королем! Пусть для этого ему не пришлось сражаться с врагами или отстаивать свое право, но разве победа в сражении с собственной судьбой – это мало?
Выше гор,Ярче солнца,Щедрей, чем земля,Слава южного короля!Перегрин пел, выводя высокие ноты так старательно, что его лицо покраснело и на шее вздулись жилы. Музыканты тоже не отставали – скрипачи не жалели ни струн, ни пальцев, надували щеки трубачи и флейтисты, торжественно гремела медь литавр… Казалось, все они непостижимым образом превратились в единое существо, живущее собственной волей! Музыка лилась словно река, и голос певца взлетал к небу. Поистине, толстый, лохматый, вечно пьяный Перегрин хорошо знал свое дело.
Судя по всему, торжественная встреча пришлась Хильдегарду по нраву. Сидя в седле, он улыбался, но не привычной своей чуть насмешливой улыбкой, а открыто и радостно. Глядя на него, Гвендилена чувствовала, как замирает ее сердце, и, поймав его взгляд – любящий, жадный,голодный! – она сразу воспрянула духом.
По обычаю, первым встречать господина, долго находившегося в отъезде, должен был майордом Скаларий, но Гвендилена выступила вперед – как госпожа, как хозяйка, как супруга.
– Приветствую вас, мой господин и король! – произнесла она, склонившись в глубоком реверансе. – И рада сообщить, что в вашем замке все обстоит благополучно…
Скаларий наградил ее испепеляющим взглядом, но Хильдегард лишь благосклонно кивнул.
– Благодарю вас, госпожаалематир!
И, обратившись ко всем собравшимся, произнес:
– Приветствую вас, мои друзья и ближние, мои рабы и слуги! Видят боги, я рад снова оказаться среди вас.
Он спешился, отдав поводья подбежавшему конюху. Сыновья кинулись навстречу, но Хильдегард лишь рассеянно потрепал их по головам и направился к Гвендилене. Она вновь присела в реверансе, скромно опустив глаза долу.
– Мой господин…
Хильдегард бесцеремонно окинул взглядом ее постройневшую фигуру. «Хочу тебя! – говорили его глаза. – Хочу прямо сейчас!» Однако вслух он сказал совсем другое.
– Скажите, что нового произошло в замке в мое отсутствие? – спросил он. – Надеюсь, вы находитесь в добром здравии и боги были милостивы к вам?
Хильдегард очень старался говорить, по обыкновению, небрежно, даже безразлично, но в голосе его Гвендилена почувствовала волнение.
– О да, мой король! Благодарю вас. Боги благословили меня! – вымолвила она. – Они одарили меня сыном и дочерью. Если вам будет угодно, можете посмотреть на них.
– Да, пожалуй… – отозвался он и добавил с обычной своей легкой усмешкой: – Король желает увидеть своих новых подданных!
Гвендилена сделала знак кормилице подойти поближе. Девочка все еще крепко спала, а мальчик, наряженный в нарочно сшитый для такого случая бархатный костюмчик, подбитый мехом, беспокойно завозился. Когда Хильдегард склонился над ним, ребенок проснулся, но не заплакал. Распахнув большие синие глаза – без сомнения, отцовские, Гила была права! – он несколько мгновений смотрел на него, словно изучая… и вдруг растянул беззубый ротик в бессмысленно-радостной младенческой улыбке, протягивая к отцу крошечные ручки, словно хотел сказать «возьми меня!».
В первый момент Хильдегард был явно обескуражен. Потом осторожно взял ребенка на руки, словно тот был каким-то диковинным предметом, хрупким и драгоценным. Малыш явно обрадовался, заулыбался еще сильнее, залепетал что-то и попытался ухватить отца за нос. Хильдегард рассмеялся, и его смех прозвучал музыкой в ушах Гвендилены. В этот миг она отчетливо поняла, что будет дальше.
Он еще полюбовался младенцем, пощекотал ему животик… И вдруг, крепко ухватив обеими руками, поднял ребенка высоко над головой.
– Воистину, милостивы боги. Смотрите все! – торжественно провозгласил Хильдегард. – Смотрите и радуйтесь, ибо перед вами мой сын! Здесь и сейчас, перед лицом богов и людей, я признаю его своим…
Он сделал короткую паузу и добавил тоном ниже:
– А его мать – моей королевой.
Глава 13
Брачная церемония состоялась в канун праздника Йома. Гвендилена нарочно настояла на этом…
– Теперь мы будем праздновать день нашей свадьбы каждый год! – лукаво шепнула она на ухо Хильдегарду, прижавшись к нему в постели. – Разве это не прекрасно?
– О да! – согласился он. – Только вина придется выпить вдвое больше!
Гвендилена рассмеялась и обняла его. Шутка пришлась ей по нраву, но дело было не только в этом.
По закону, чтимому в остатках империи, мужчина королевской крови не мог жениться на простолюдинке. Чтобы с честью выйти из положения, Хильдегард решил даровать Гвендилене поместье близ Терегиста, чтобы она могла именоваться «баронессой Амслев, владетельной госпожой». Впрочем, даже в этом случае новобрачная могла быть удостоена лишь Малого обряда – краткой и упрощенной церемонии, в которой невеста клянется быть верной, любить и почитать супруга, подчиняться ему во всем и служить до самой смерти, а он лишь произносит: «Беру тебя в законные жены».
Напрасно Гвендилена мечтала о красивой пышной свадьбе, о торжественном въезде в Терегист, куда она когда-то вошла закованной в цепи рабыней, о венчании в главном соборе, о пиршестве, на котором последний нищий напьется допьяна, прославляя королевскую чету… Хильдегард решил отложить переезд до весны. «Камню нужна оправа, – говорил он, – а королю – подобающая резиденция! На это нужно время. К тому же наши дети еще слишком малы, и дорога может повредить им!»
Конечно, это было немного обидно, и Гвендилена чувствовала себя уязвленной. Откладывать свадьбу она не хотела, ведь, как известно, все может измениться, и не всегда в лучшую сторону! Но скромная церемония в замке, в присутствии приближенных и слуг, казалась ей такой жалкой… Однажды она даже плакала из-за этого. Гила застала ее в слезах и, узнав в чем дело, принялась урезонивать:
– Глупая! Так даже лучше. Ты приедешь в город законной супругой и королевой… А потом никто не вспомнит, как ты ею стала.
Гвендилена утерла слезы. Гила, как всегда, была права! К тому же ей, ставшей матерью еще до свадьбы, повязывать на голову алую ленту невесты, символизирующую чистоту, непорочность и первую кровь, что прольется на простыни в брачную ночь, было, конечно, не к лицу… А идти под венец с непокрытой головой, как девушка, что не смогла уберечь свою честь, – тем более.
Со скромной свадьбой пришлось смириться, и единственное, на чем сумела настоять Гвендилена, – это назначить ее накануне праздника Йома. Хильдегард не смог ей в этом отказать.
Он очень привязался к близнецам и часто заходил посмотреть на них. Мальчика по его настоянию назвали Людрихом, и Гвендилена не стала прекословить, хотя от души надеялась, что малыш не унаследует ни буйный нрав своего деда, ни его печальную судьбу.
– Дочку можешь назвать сама! – великодушно разрешил Хильдегард.
Гвендилена задумалась, прикусила губу… Она старательно припоминала, как когда-то принц (тогда еще принц!) хотел назвать дочь, рожденную Эвиной. Кажется, Амаласунтой, в честь своей матери! В замке говорить о ней было как-то не принято – еще бы, она ведь была не королевской крови и родила Хильдегарда вне брака, а он не терпел даже намеков на то, что появился на свет бастардом! Однако по обрывам фраз, намекам и недомолвкам Гвендилена уже знала, что Амаласунта умерла, когда Хильдегарду было всего двенадцать. О матери он говорил редко, но с большой нежностью – видно было, что когда-то он был очень привязан к ней и долго тосковал, когда ее не стало.
«Эвина еще спорила с ним, глупая, нарекла дитя в честь какой-то там святой, лишь бы настоять на своем, – думала Гвендилена, – теперь она пропадает где-то в глуши и безвестности вместе с дочерью и никогда больше не переступит порога замка… А я стану королевой! Нужно лишь не повторять ее ошибок».
– Благодарю тебя… – кротко вымолвила она, – я хотела бы назвать нашу дочь Амаласунтой.
Лицо Хильдегарда дрогнуло, и на миг в нем появилось что-то мальчишеское, беззащитное… Гвендилена особенно любила его таким.
– Почему? – спросил он. – Почему ты выбрала это имя?
– Потому что так звали достойнейшую из женщин, – объяснила Гвендилена. – Я не удостоилась чести знать ее лично (и наверное, к счастью! – мелькнуло у нее в голове), но она твоя мать, и я буду почитать ее до конца дней! Наверное, она бы рада была увидеть наших детей… И знать, что девочка названа в ее честь!
Ответом ей был сияющий, благодарный взгляд возлюбленного.
– Поистине, лучшая из женщин – ты! – сказал он, и тут же добавил: – Во всяком случае, из ныне живущих.
– Благодарю тебя, мой господин и король! – быстро проговорила Гвендилена, опустив голову и потупив взгляд.
– Перестань, – Хильдегард, кажется, даже смутился немного, – мы здесь одни! К тому же совсем скоро ты станешь моей женой…
Гвендилена положила руки ему на плечи, посмотрела в глаза.
– Это не важно, – серьезно ответила она, – я счастлива, что скоро наша свадьба и наших малюток не назовут бастардами, но… ты всегда был и останешься господином моего сердца и королем моей души, будь ты хоть в короне, хоть в рубище!
Хильдегард обнял ее и нежно поцеловал в лоб. Она потянулась к нему, ища губы, он ответил…