Это была высокая женщина, очень милая. У нее был особенный голос. Музыка этого голоса была какой-то удивительной, ни на что не похожей. Никто так не говорил, как она.
Потом мы с Левой узнали, что она англичанка. Капитан какого-то русского корабля, который плавал по всему свету, однажды попал в Лондон. Там он встретил и полюбил английскую девушку. Он женился на ней, и она приехала с ним в Россию, в Мурманск.
Муж ее потом куда-то пропал, и она осталась вдвоем с сыном Мишей. Она плохо понимала советские порядки и не знала, как зарабатывать на жизнь. Приехала в Ленинград и стала ходить по городу, искать работу. На Невском увидела огромный магазин – Дом книги. Она любила читать и решила зайти туда.
Оказалось, что книги продаются только на первом этаже, а на четвертом находится Учпедгиз. Вот так и получилось, что она нашла самую подходящую для себя работу, стала редактором учебников английского языка.
В Учпедгизе работала и моя мама, поэтому мы с Левой познакомились с Констанцией Сиднеевной и подружились с Мишей. И Лева разговаривал с ними по-английски! Ему было тогда пятнадцать лет.
Время было нехорошее – 1936 год. Добрые друзья Констанции Сиднеевны настойчиво убеждали ее вернуться в Англию. Она не соглашалась – может быть, надеялась найти своего капитана. Но наконец решила все-таки вернуться.
Летом 1936 года мы с Левой были на даче на Сиверской. Это была дача для детей сотрудников Учпедгиза, нас было там человек двадцать пять. И Миша был там. Но вот однажды к Мише приехала его мама. Мы удивились – родители обычно приезжали в выходные дни. Оказалось, что Констанция Сиднеевна приехала не просто навестить Мишу. Она приехала забрать его домой. Потому что они скоро уезжают в Англию, уже и билеты куплены.
Очень было жалко, что Миша уедет, он был нам самый близкий друг. Но ничего не поделаешь. Мы обменялись адресами, и он уехал. Тут я даже немного обрадовался. Я собирал марки и подумал: как будет теперь здорово! Миша будет нам писать, и у нас в коллекции появятся заграничные марки. Ни у кого таких нет. Кто же получал тогда письма из-за границы? Никто!
Но вот прошло сколько-то времени. Однажды приходит мама с работы домой и вынимает из почтового ящика письмо из Англии! Я не помню, что она сказала нам тогда или потом, но я на всю жизнь запомнил мамино лицо. Оно было совершенно белое. На нем написан был смертный ужас…
Красноармеец Лев Владимирович Малаховский
Институт, война, Аляска
Несмотря на свои успехи в иностранных языках, Лева в детстве все же тяготел больше к теxнике, чем к литерaтуре. У него был cвой «Фотокор», который cнимaл нa cтеклянные плacтинки. Я помню его очень хорошие кадры.
Лева любил конструктор и даже соорудил из него длинную гибкую «руку», которая держала мaленькую электролaмпочку. С этой лампой он накрывался с головой одеялом и там читал. Недaром мой пaпа поcлaл ему книгу об электротеxнике, на английском! А от дяди Фимы доcтaлcя Леве толcтый H?tte. Cтaрики еще помнят – это был универcaльный cпрaвочник по электротехнике и механике. Помню, что Леву оcобенно xвaлил его учитель мaтемaтики Бориc Ильич. Неудивительно поэтому, что, окончив школу, он поступил в Политехнический, на электрофизический факультет.
Отлично сдав экзамены, Лева поехал в Кратово к своему папе Владимиру Филипповичу Малаховскому и бабушке Мальвине, потом к маминым друзьям Хотиным в Колмово, где и возникла его дружба и любовь с Дебочкой.
Начались занятия в институте, но поучиться ему пришлось недолго. 30 октября Леву неожиданно взяли в армию. Мы были к этому совершенно не готовы. Лева, как всегда, был спокоен, уверен в правильности всего происходящего, утешал маму. Он легко и, я бы даже сказал, охотно входил в новую ситуацию.
А через месяц началась война – Сталин напал на Финляндию… Наши войска застряли на линии Маннергейма. Ленинград был в затемнении, по ночам по Литейному непрерывно ехали кареты скорой помощи с ранеными. Говорили, что десятки тысяч красноармейцев ранены, обморожены, погибли бессмысленно. Мы с мамой очень боялись за Леву.
С братом и мамой Лией Пейсаховной Пекуровской. Последнее фото перед войной. Выборг, 2 мая 1940 года
Сначала Лева находился в казарме где-то возле Витебского вокзала, потом его перевели в Детское Село, в Третий запасной химический полк. Только через месяц мы смогли его увидеть и с тех пор ездили к нему каждую неделю. Зима наступила рано и была страшно холодной. Казарма его была рядом с Орловскими воротами. Зимой они казались еще более грандиозными.
С утра мама готовила бутерброды и термос с какао, куда обильно добавляла сливочное масло. Мы встречались в караулке, где и присесть было некуда. Лева всегда спокоен, ест и пьет степенно, не торопясь. Рассказывает о стенной газете и о том, как он учится стрелять. Час промелькнул – Леве пора уходить…
В марте его полк направили на фронт. Мы с мамой каждый день с опаской открывали почтовый ящик. Но нам повезло. 13 марта было заключено неожиданное перемирие. Войска об этом не знали. Сражения продолжались, и Красная армия с большими потерями взяла Выборг, уже после перемирия. Хотя он и так отходил к СССР по соглашению. Так или иначе – Лева не попал в эту переделку.
Весной 1940 года мы с мамой съездили к нему в Выборг. Его часть была где-то за парком Монрепо, неподалеку от монастырских стен, на улице то ли Серых, то ли Черных братьев. После Выборга я уже не видел Леву до самой войны. Великой Отечественной.
Когда началась война, Лева служил пулеметчиком вблизи финской границы. Писал стихи в армейскую газету. Помню, на мотив «Средь нас был юный барабанщик» он написал «Средь нас был юный пулеметчик». Он прислал нам этот номер газеты. Читая «погиб наш юный пулеметчик, но песня о нем не умрет», я всегда думал о Леве и готов был расплакаться.
Он очень часто писал мне, понимая, как мы беспокоимся о нем, но жизнь свою на фронте описывал как обычную, будничную и никогда, ни в письмах с фронта, ни потом, не рассказывал о страшной стороне войны.
16 августа 1941 года мина разорвалась в двух метрах от Левы. Его ранило многочисленными осколками, контузило, и он потерял слух на одно ухо. После госпиталя Лева вернулся в армию и еще три года воевал на Карельском фронте. Мне запомнились места: Ошта, Оять, Алеховщина. И там, на фронте, он беспокоился обо мне, радовался, когда я поступил в институт. Поздравительные его письма полны надежды на то, что я вырасту и стану серьезным, образованным, умелым (словом, таким, каким он хотел бы меня видеть!), и сожаления, что он далеко от меня и не может мне в этом помогать, как раньше.
Левино ранение и контузия подорвали его здоровье. Маме удалось – через своего друга юности Меера Вовси (брата Михоэлса), главного терапевта Красной армии – добиться, чтобы Лева прошел медицинскую комиссию. К счастью, комиссия эта была в Москве! И вот осенью 1944 года произошло великое событие нашей жизни: впервые после мая 1940-го мы все трое наконец увиделись.
Комиссия признала Леву «ограниченно годным», и его направили в Военный институт иностранных языков Красной армии, который находился Москве. А я тоже в это время учился в Москве, в Энергетическом институте, в Лефортове, рядом с Левиным институтом. Лева был на казарменном положении, но мы часто виделись. Он проучился несколько месяцев, а в марте 1945-го его послали на Аляску. Там, на военно-морской базе, он провел полгода. Лева был военным переводчиком, принимал американские корабли, которые отошли Советскому Союзу по ленд-лизу[5 - О своей службе на Аляске Лев Малаховский написал небольшие воспоминания, которые были опубликованы в журнале «Русская Америка» (1995, №5).]. Вернулся он в Москву в конце сентября.
По окончании службы на Аляске им выдали фантастического размера сухой паек из тех трехмесячных запасов, которые были на каждом корабле, принятом по ленд-лизу. Он привез морскую капитанскую форму, мешок сахару, ящик шоколада, ящик сигарет Camel и Chesterfield. Время было еще голодное, и сигареты я продавал или менял на хлеб. А меня под белы рученьки – и в каталажку. Там я просидел несколько дней. Выручил меня дядя Фима, мамин брат. Песенник American Soldier Songbook и справочник The World Almanac, которые Лева привез, послужили для меня первым толчком интереса к Америке, к ее истории и политике.
Лева вернулся в Военный институт и продолжал там учиться до демобилизации весной 1946 года. В конце весны 1946 года мы все собрались в Ленинграде. Началась мирная жизнь. Лева поступил в Ленинградский университет на второй курс филфака, на английскую филологию, я – на второй курс физфака. Получилось так, что мы с ним учились в университете одновременно, несмотря на шесть лет разницы в возрасте.
С Левой, Дебой и мамой. Ленинград, 1956 год
Встречи и разлуки
Детство мое кончилось, я уже был «сам с усам». Женился и уехал с Таней на Памир. А Лева женился на Дебе, и они остались жить в Ленинграде. Наши встречи стали нечастыми и короткими. Когда удавалось приехать из экспедиции в Москву, я всегда старался побывать в Ленинграде. Иногда летом мне удавалось навестить Леву с Дебой на даче, это были счастливые дни…
С Левой всегда было интересно разговаривать. Он открывал мне и Тане интересные и неожиданные вещи из мира лингвистики. Так, помню, мы обсуждали разнообразие названий жителей городов: туляк, пинчук, киевлянин, ленинградец, вятич, одессит…. А использование числительных в живой речи! Лева проводил частотный анализ числительных в художественной литературе. Он рассказывал, что существуют числительные, которые не означают число, они означают просто «много» («сто раз я тебе говорил…»). Существуют «любимые» (мистические) числительные (тройка, семерка…).
Левины рассказы пригодились мне в работе, связанной с подземными ядерными испытаниями. Лева рассказывал о любопытных психологических корнях употребления «круглых» чисел в живой речи и художественной литературе. Мы даже хотели приложить эту идею к статистике погрешностей измерений, где происходит бессознательное округление последней (ненадежной) цифры. Увы – руки так и не дошли…
Летом 1965 года Малаховские прилетели всем семейством к нам в Талгар, близ Алма-Аты. По этому случаю Лева написал торжественную оду. Это было прекрасное время. Мы много ходили по окрестностям, «угощали» их красотами Тянь-Шаня. Поднимались в горы, ходили нашими любимыми маршрутами, а потом совершили «кругосветное путешествие» вокруг Иссык-Куля и провели там несколько дней.
Деба…
…и Лева летом на даче. Счастливые дни!
Таня и Лева на юбилее тети Раисы. Фергана, 1986 год
Два братика – Талик и Левушка
В 1980-х, когда мы снова работали в Гарме, Лева с Дебой навестили нас там. Мы были счастливы показать им наши любимые места, родину наших детей…
Помню в нашем Гармском аэропорту голос из рупора: «Халтурин-старший! Халтурин-старший, пройдите на посадку!» Странно было это слышать. Когда-то я был младшим братиком Левы. А тут вдруг он оказался не сам по себе, а приехавшим в гости старшим братом всем известного Халтурина…
Помню встречу в Фергане, куда мы съехались по случаю 80-летия маминой сестры тети Раисы. Сохранилась серия Левиных фотографий, сделанных в Фергане в это время. Какое удивительное у него лицо! Мимика вроде бы скупая, но в неуловимо тонких шевелениях губ, глаз – такое богатство внутренней жизни… Внимание, удивление, ирония, доброта, неодобрение, любовь.
Время летит…
Мы с Левой по натуре очень разные люди. Я человек импульсивный, легкомысленный и непредсказуемый. Думаю, что в детстве – а скорее всего, и потом – доставил Леве немало забот и огорчений. А он – воплощение правильности, порядка, надежности. И был он таким от рождения, генетически. Ни война его не озлобила, как очень многих, ни все остальное, что выпало на долю матушки Руси и его собственную долю.
Даже все сказочно нелепые злоключения словаря новых английских слов[6 - После того как в 1980 году старшая дочь Льва Малаховского Наталия была выслана из СССР за литературную деятельность в самиздате и активное участие в феминистском движении, Малаховский оказался в положении опального ученого. Начальство чинило препятствия в работе, его даже пытались уволить (спасла лишь фронтовая инвалидность). Только после перестройки ему удалось защитить докторскую диссертацию. Тогда же вышли в свет его основные научные труды. Но словарь новых английских слов так и не был напечатан… Лев Владимирович Малаховский скончался в Петербурге 7 мая 2003 года. Его памяти был посвящен специальный номер домашнего альманаха «Семейная мозаика», который Виталий Халтурин и Татьяна Раутиан выпускали в Америке в 1999—2004 годах.], любимого его дитяти, который долгие годы то принят был к печати, то возвращен, великими трудами восстановлен и тоскливо пылился в папках под столом, не лишили его оптимизма…
Время течет, летит, и чем дальше, тем быстрее. Вечная наша занятость, работа, забота… Теперь остается только жалеть о невосполнимом – о чем не успел с Левой поговорить, где не успел с ним побывать, что не успел, не догадался сделать для него.
И остаюсь в вечном долгу перед ним…
2003 год
Таппан, штат Нью-Йорк, США
Диалог с маминой автобиографией
Моя мама Пекуровская-Малаховская Лия Пейсаховна (или Павловна, как все ее звали) родилась 24 ноября 1895 года в городе Мозыре в Белоруссии, в еврейской семье. Умерла 22 сентября 1972 года в Ленинграде.