Выиграть жизнь. Сказки из сундука

«Революция, гражданская война, Гулаг, Великая Отечественная – не оставили даже могил тех из моих родных, кто был участником всех этих событий. В истории, которую переписывают уже в третий раз только за мою одну, полную случайностей, жизнь, густо пропитанную искренней, ноющей, наследованной любовью к Родине.

«А ты знаешь, – говорит мой приятель своей десятилетней дочке, – что основатель известной фирмы «Филипс» был родственником Карла Маркса?» – «А кто такой Карл Маркс?» – спрашивает его дочурка.

Почему так радостно сжимается сердце всякий раз, когда я возвращаюсь домой даже после вполне приятного и короткого путешествия?

Может быть, Родина – это друзья и люди, рядом с которыми я был прежде или которые любят, терпят или ненавидят меня сейчас? Тогда без кого из них конкретно я не смог бы жить? И потом их всегда при желании можно увидеть и услышать, находясь и вдали от Родины?

Пейзажи? Березки? Да, но я назову десятки мест на планете, перед красотой которых я немел в восторге.

Может быть, старые семейные вещи? Как пишут в хороших книгах: «Я беру их в руки, а память и воображение уносят меня».

Ритмично повизгивает металлическая люлька-качалка. Я уже едва помещаюсь в ней. Но она мне очень нравится. А может быть, мне нравится то, что, когда я засыпаю, рядом сидит моя любимая бабуля. Она качает люльку и тихо поет: «Синяя бумажка по полю летала». Мои веки наливаются приятной тяжестью, и я в тысячный раз разглядываю густой и темный лес, вытканный на настенном коврике. Там, возле большого поваленного дерева, стоит огромный медведь. Обернувшись, он не сводит с меня своих желтых глаз. Когда я усну, медведь скроется в чаще, чтобы как всегда вернуться к моему пробуждению. На гвозде, вбитом над ковриком, висит на кожаном шнурке настоящий медвежий коготь. Я бы давно снял его, чтобы показать моим городским друзьям. Но бабуля сказала, что если я дотронусь до когтя раньше, чем стану взрослым, то медведь на коврике навсегда уйдет в лес и унесет мою силу и правду. Потом найти их будет очень непросто. И я буду вынужден искать их по всему свету.

Я проснулся оттого, что бабушка дрожащими, всегда пахнущими камфарой пальцами повесила мне на шею какой-то медальон на шнурке и мелко меня перекрестила, беззвучно шевеля губами. «Что это, бабуля?» – сонно спросил я. «А ничё, пусть будет, внучек. Не сымай».

Бабушкин оберег я не снимаю и по сей день. А, отправляясь в очередную трудную экспедицию, я надеваю на шею еще и кожаный шнурок, на котором висит медвежий коготь.

Настоящую историю когтя я узнал лишь по возвращении со службы на флоте. Уже не было ни моей бабушки, ни бабушкиного дома, в котором я рос. Когда бабушкин дом сносили, маме пришлось снять этот коготь со стены и медведь с коврика, наверное, скрылся в глубине леса, унеся с собой мой детский мир.

Слушая рассказ мамы, я держал в руках коготь и будто наяву видел все то, о чем она рассказывала.

Моего прадеда по маминой линии везли к его дому через все село на санях. Рядом с ним на этих же санях лежала окровавленная туша медведя-шатуна. Их так и нашли в лесу, лежащих в обнимку. С медведя сняли шкуру, а прадеда долго выхаживал местный знахарь. Лекарства у него были известные: молитвы да настои из трав. Раны на руках, шее и голове зажили быстро. Но вскоре стало ясно, что мой прадед, охотник и первый плотник на деревне, обезножил навсегда. И тогда Василий Иванович попросил свою жену, мою будущую прабабушку, подать ему заготовленные им деревянные бруски и его широкий охотничий нож.

– Ложек нарежу, негоже мужику сырым бревном в избе валяться.

Под утро, глядя на образа, он навалился непослушным телом на широкое лезвие.

Ножом, которым он «упредил» медведя и «ослобонил детей и бабку» от своей обузы, спустя много лет, его сын – мой дед Петр Васильевич, в день, когда я сделаю свои первые шаги, разрежет на моих ногах невидимые путы. Нет уже ни моего деда, ни прадедова ножа.

И только коготь того медведя на моей шее по сей день заставляет меня искать свою силу и правду по всему белому свету.

И больше ничего. Никакого дома, никаких вещей, бумаг, историй. Только память цепко хранит звуки и запахи, яркие картинки, увлажняющие глаза, и мои глупые детские вопросы, заглушающие очень важные ответы: «А кто такой Бог? А что такое Родина?»

По секрету всему свету

Публично об интимном

ЭПИЗОД 1

Тело привычно выполняло знакомые движения, а мозг отчетливо, как инструктор, корректировал схему тяжелой, но приятной работы. Медленнее, еще медленнее, нежнее. Только не торопись. Вот так, так, ты все правильно делаешь. А теперь сюда одну ножку, сюда другую. Умница, у тебя все получается как надо и ты уже второй час нравишься мне, с каждой минутой все больше и больше. Ну а теперь пора. К дьяволу изнуряющий контроль над ситуацией. Последний рывок, быстро-быстро, пока не иссякли последние силы и воодушевление. Теперь можешь стонать, кричать, кусать губы и чем активнее будут эти последние мгновения, тем скорее наступит заключительный аккорд восторга и я, наконец, смогу в изнеможении перевернуться на спину и, отдышавшись, сказать себе: «Я сделал это профессионально. Теперь и она в списке моих побед и на ней сегодня я испытал самые острые ощущения, которых ждал и к которым мысленно готовился в предвкушении этой запланированной встречи».

ЭПИЗОД 2

Она была прекрасна, пластична, стремительна. Вода забурлила вокруг нас. Ее молодое, влажное и упругое тело содрогнулось в последних конвульсиях и вскоре обмякло в моих руках. А ведь еще несколько минут назад я едва не задохнулся в ее объятьях.

ВОПРОСЫ ПО ПОВОДУ эпизодов:

Корр.:

– А чем же закончилось это «любовное приключение» с темпераментной особой?

B.C.:

– Я ее съел.

Корр.:

– Кого?!

B.C.:

– Анаконду, имевшую неосторожность напасть на голодного путешественника в джунглях Амазонии.

Корр.:

Да, кстати, и первый эпизод «из дневника» рассказывает тоже не о том, о чём, очевидно, подумали, как и я, безнадежно испорченные амурными романами читатели. Это лишь эпизод о покорении Виталием одной из горных вершин.

– Виталий, а Вы никогда не боялись, что однажды вас насильно заставят жениться на какой-нибудь папуаске, африканке или индианке из амазонских джунглей?

B.C.:

– Быть дееспособным мужчиной в первобытнообщинном племени, а уж тем более воином, и не иметь жён, количество которых является главным показателем уровня твоих возможностей и твоего состояния, по мнению, например, латиноамериканских индейцев яномами, по меньшей мере, глупо. Ты можешь иметь столько жён, сколько можешь иметь. Но иметь жену, это еще и означает защищать и кормить её, а в том числе и её родителей. Жену можно отбить в соседнем племени, можно вырастить, принося еду родителям девочки, которую ты намерен в будущем взять в жёны. Женой может стать супруга погибшего брата или родственника и даже родная сестра, но в последнем случае ты навсегда получишь унизительное прозвище «явере» и значительно подорвешь свой авторитет среди соплеменников.

Мое положение «холостяка» в племени, например, яномами, беспокоило не только разновозрастных представительниц прекрасного пола, но и вызывало среди мужчин у кого искреннее сочувствие, у кого подозрения, а у некоторых и явные опасения за своих жён, откровенно кокетничающих при моем приближении. Женщины беспардонно садились ко мне в гамак, трогали и поглаживали меня, приближая при этом свое лицо так близко, что я всякий раз боялся, что однажды одна из них случайно выколет мне глаз своим украшением, торчащим по обе стороны носа.

Однажды я взял на руки маленькую, примерно четырех лет, симпатичную девочку по имени Афи. Малышка крепко обвила меня ручонками и я некоторое время с удовольствием носил ее на руках. С тех пор, когда я находился внутри шабоно (шабоно – коллективное жилище латиноамериканских индейцев), она непременно была рядом и естественно чаще других получала от меня маленькие знаки внимания и дружбы. Однажды ко мне подошли несколько мужчин. Один из них, оказавшийся старшим братом Афи, положил ее мне в гамак и жестами, исключающими любое неверное толкование, показал, что я могу с ней делать. Каково же было мое благородное негодование. Но, поостыв, я понял, что девочка предлагается мне в будущие жены, причем исключительно вследствие моей демонстрации неравнодушного к ней отношения. Поэтому, отвергая ее в качестве жены, я должен был выдвинуть серьезные аргументы. Пришлось долго объяснять, что я имею более чем достаточное количество жен в своем далеком шабоно, куда я намерен вскоре возвратиться. А знаки внимания к Афи – лишь демонстрация моих дружеских чувств к ее брату и отцу. Это объяснение устроило не только ее благородных и заботливых родственников (которые стали называть меня с той минуты «шори», что означает брат), а также всех остальных соплеменников. Всех, кроме самой Афи. С этого времени я часто натыкался на ее выразительный взгляд и обнаруживал ее почти постоянное присутствие подле себя.

Корр.:

– Не приходилось ли вам участвовать в приятных для обеих полов групповых церемониях, описываемых в художественной литературе, и вообще существуют ли они реально в культуре дикарей?

B.C.:

– Даже перспектива участия в этих приятных, по общепринятому мнению, ритуалах, вызывала во мне сложные чувства. Если я правильно понял, речь идет о групповом сексе. Смею вас заверить, что любые смелые фантазии по этому поводу могут оказаться блёклыми контурами в сравнении с яркой действительностью. В этом виде искусства отдельные сообщества так называемых нами дикарей, явно преуспели. Например, в одном из племен верховодит в означенных церемониях, как правило, пол слабый, но делает это не слабо. Обычно и «команду» мужчин подбирает дама, сообразно своим вкусам и целям ритуала, и роли распределяет, и регламент устанавливает. Цели (как и мужчины) могут быть самые разные. Это и инициация, и лечение, и наказание, и, конечно же, культовые отправления по разному поводу. Поводов много, как говорится, хороших и разных, было бы желание. Подробно описывать натуралистические сцены, очевидно, уместно в сугубо специальном издании, но умолчать вовсе об этом пласте культуры, наверное, означает поступить не очень уважительно по отношению к интересующимся.

Несколько слов, например, о традиции украшательства мужских гениталий. Как вы можете заметить, на снимках из Ириан-Джаи, одним из самых экзотических «пятен» на теле мужчины является холим, твердый чехол из оболочки тропического плода, надеваемый им на «причинное место» и, таким образом, гордо венчающий мошонку. Последней, в свою очередь, с помощью растительных нитей искусно придана форма «а-ля ракушка». Холим бывает праздничный, с опушкой на остром конце, и повседневный. Эта вещь, поражающая многообразием размеров и конфигураций, не только сполна заменяет папуасу нижнее белье и служит своеобразным кошельком, но является и предметом красноречиво сообщающим соплеменникам о самооценке и вкусах владельца. Вот бы где Зигмунд Фрейд позабавился и нашел немало убедительных примеров для иллюстрации своей популярной теории.

Гомосексуальные акты у некоторых аборигенов, как правило, связаны с наказанием и унижением вынуждено пассивной стороны. Эту же цель преследуют различные «упражнения» с фекалиями. Известны случаи, когда иноземцам предлагалось, например, проползти по испражнениям или между расставленными ногами стоящих строем аборигенов любого пола, что, якобы, даст гостям право считаться своими. На самом деле, это лишь унизительная для якобы «посвящаемого», но веселая, по мнению папуасов, шутка. Что касается лесбиянства, то оно не только не осуждается, но и принимает порой угрожающие для мужчин формы. В неделе пути от того селения, где я был гостем, живет племя настоящих папуасских амазонок. Убив однажды всех своих мужчин, воинственные женщины создали новые семьи с однополыми подругами, пользуя изредка мужчин из соседних племен сугубо для продолжения рода. Если новорожденный ребенок «имеет несчастье» родиться мальчиком, мать подпускает к нему кобру.

Корр.:

– Виталий, если бы ваши друзья попросили вас рассказать им какую-нибудь правдивую эротическую историю, с каких интригующих слов она бы начиналась?

B.C.:

– Ну, например: «Второй час три таитянки буквально терзали мое бедное тело.» Или так: «В твою обязанность, сладкий мой, будет входить освобождение девочек от синьоров, оплаченное время которых истекло», – сказала мне содержательница частного публичного дома, после маленького происшествия в баре, свидетелем которого она оказалась.

Корр.: