Скиф

Скиф бы продолжил прения, но состояние было аховое. Лекарства не действовали. Его мутило и голову нещадно давило.

– Слушай, подруга, можно я у тебя бай завалюсь? Хреново, что-то, – признался. – Мне часа два и буду в норме.

– Не вопрос, – согласилась девушка. – Сейчас на диване постелю, посиди пока.

Она ушла, а Скиф уткнулся лбом в ладони. Боль, черт ее дери, как не привыкай к ней, не привыкнешь. Все же она не естественное явление.

– Влад, давай помогу, – с тревогой коснулась его девушка.

– Откуда знаешь, что я Влад?

– Уши есть, – помогла ему подняться и дойти до постели. – Врача тебе надо. Давай «скорую» вызову?

– Нет, – отрезал.

И забылся, только коснувшись головой подушки. И не почувствовал, как девушка стянула с него грейдеры.

Макс вытащил дневник из ящика и оглядел обложку – серая, невзрачная, ни одной наклейки или рисунка фломастером, обычных девчачьих сердечек и прочих примочек.

Пролистал до того места, где в прошлый раз закончилась страница, и начал читать следующую. На этот раз девушка уже писала от своего имени:

«День прошел, второй. Дима как ушел тогда с обоями, так и пропал – ни вестей, ни звонков. Я извелась.

– Бросил женишок, – язвительно уколола Жанна.

– К лучшему, – отмахнулась мать.

– Наверное, передумал, – предположила Люба, а я их не слушала, об одном думала – не случилось ли чего. Сама позвонила. Раз, два, десять – телефон как мертвый. После занятий домой к Диме поехала, перепугавшись – не может он исчезнуть, на телефонные звонки не отвечать. А если правда передумал – пусть в лицо скажет. Да не может такого быть! Все было хорошо, обои уже купили, свататься собирался, да и про свадьбу не я – он разговор завел, он предложение сделал, а не я ему навязывалась. И не тот человек Дима, чтобы чувствами играть.

Хотя лучше б играл, чем под машину, в больницу или куда хуже, в морг попал. Думать о том не хотелось, но мысли одна другой хуже сами в голову лезли. Бросил или что-то случилось? Только это занимало мой ум. Только в это верилось и не верилось одновременно.

В дверь звонила, внутренне дрожа, ждала замерев. И как не пыталась от плохого отделаться, прогнать вон, но картинка, в которой Дима открывает дверь и гонит меня от порога, встала так четко, что я вздрогнула и отшатнулась, услышав как щелкнул замок.

Но дверь не Дима открыл – его младший брат, Саша. Оглядел с ног до головы и плечами пожал:

– И чего?

– Привет.

– Ну?

– Диму позови.

– Ага. Каким Макаром интересно? В больнице он, в реанимацию залетел.

Я потерялась от такого известия:

– Как?!

– Молча! Тоже мне, невеста нашлась – что с женихом понятия не имеет.

Я отмахнулась – мне было все равно, что он там говорит не по делу, мне было важно где Димочка, что с ним.

– В какой больнице Дима? Как попал, когда? Что случилось? Второй день звоню…

– Говорю, в больнице. С почками чего-то. Мать там.

– С почками?.. А где, в какой?

– В нашей! Второй этаж, реанимация.

– Я пойду, – вниз ринулась.

– Эй! Все равно не пустят! – донеслось в спину. А мне все равно, ноги сами в районный стационар понесли.

Не шла, почти бежала и все думала: с чего с почками, почему? Что могло произойти? Напоролся на любителей ночных разминок и спаррингов? Так вечером расстались, не так уж темно было, да и дорога спокойная, хулиганья нет. Что же тогда? Насколько опасно? Может, я чего-то не знала о Диме? Может он хронически болен, стоит на учете у врача и стеснялся сказать? А может он разыгрывает? Да нет, не шутят так. Может, повредил что-то при падении тогда? Опять же, не может быть. Из – за ерунды в реанимацию попасть?

Не верилось.

В больницу влетела, фамилию назвала и отворот поворот получила.

– Да, есть такой, Кислицин. Два дня назад поступил. В реанимации. Туда нельзя.

– Как же увидится, узнать, что с ним?

– Переведут в общую палату тогда и увидитесь и поговорите, – отрезала женщина.

Я вышла, на скамейку у приемного покоя села: куда идти, кому звонить, что делать – не знала. Мыслей много, но ни одной дельной. Пусто в душе, страшно и до слез жалко Диму и себя, будущее.

На скамейку рядом Наина Федоровна села, а как появилась, откуда, я даже не заметила:

– Ты-то чего здесь? – спросила. Лицо серое, взгляд пустой, голос отстраненный, тихий. А мне спрашивать страшно – такая она, что лучше не знать с чего. С минуту молчала – не выдержала:

– Здравствуйте, – прошептала. – Я к Диме.

– Так не пускают.

– Что с ним?

– Плохо, – отвернулась женщина. – С работы прямо увезли, сюда.

– Да что случилось-то?!

Наина Федоровна молчала, старательно отворачиваясь, мне силком ее пришлось к себе повернуть. Я готова была вытрясти из нее правду, готова была сорваться, раскричаться, возмущаясь молчанию эти два дня и сейчас. Но увидела слезы в глазах матери Димы и сама всхлипнула, уткнулась ей в плечо лбом: страшно за него стало до одури. Отчего-то показалось, что хорошего не будет, кончилось. И спрашивать о чем-то вовсе расхотелось.

– Поплачь, – приобняла ее женщина. – Только и остается.

Я совсем перепугалась, затихла: если мать с обреченностью говорит, будто хоронит, значит, дело плохо. Но зачем так, словно хоронит?!