Время красного дракона

– Не могу ответить.

– Если узнал, если правда то, что ты говоришь, то его, Меркульева, в Анненской уже нет.

Придорогин выпроводил Шмеля, пригласил Бурдина и Степанова:

– Кажется мне, что наш сексот подкидывает дезу, врет. Голова у него цела, никто его не бил. Если бы Меркульев задумал его уничтожить, он бы его прибил или прирезал.

– Что же произошло? – спросил Степанов.

– Возможно, ничего не происходило. Шмель с перепугу забежал в сортир. А туда же понадобилось и Меркульеву. Наш сексот от страху нырнул в отхожую яму. Срочно выезжайте в Анненск. Меркульев приметен, там легко будет выяснить, у кого он квартировал.

Степанов привез Меркульева на следующий день к вечеру, закованного в наручники. Оказывается, беглец и не прятался особо, жил на Курочкином кордоне. Посыл о его розыске в Анненск не поступал. В списках – тысячи фамилий. Как же в них не запутаться? Сразу после побега дед Меркульев жил в Чесме, у своего дружка, старого казака Андрея Щелокова. Затем устрашился розыска, уехал далеко, в станицу Зверинку, где приютился у Кузьмы. Но тянуло его поближе к дому – перебрался в Шумиху, к Яковлевым. А к лету совсем затосковал Меркульев, приехал в Анненск, здесь дом родной совсем рядом, на поезде три-четыре часа. Фроська стала его навещать. Но не говорил об этом на допросах старик Меркульев.

Придорогин, Пушков и Степанов пытали деда втроем:

– Где взял пулемет, хрыч?

– Пулемет завсегда был моим, с Гражданской войны.

– Почему не сдал вовремя, по закону?

– Так ить жалко было. Оставил на всякий случай.

– А маузер?

– Маузер мне подарил лично товарищ Блюхер.

– А шашка?

– Шашка аще с Брусиловского прорыва, памятная.

– Что было еще в гробу?

– Ящики с патронами, винт, горшок со червонцами царскими и монетами ненашенскими, басурманскими.

Придорогин вскочил, схватил Меркульева за грудки:

– Врешь, не было в гробу горшка!

– Был горшок, глиняный. Старуха моя золотишко утаивала.

– А где твоя старуха? Где труп ееный? – сунул ствол револьвера Придорогин к седым усам Меркульева.

– Убери свою дуру, не пужай, беседуй уважительно. А то замолчу. Мы не из пужливых.

– Говори, где труп старухи?

– Нету трупы.

– Утопил или сжег!

– Старуха моя ведьмовала. Потому извиняйте. Ничаво не можно ответствовать. Она приспособлена и вороной улететь, и черной кошкой обернуться. Я к тому не причастен. Мабуть умерла моя старуха. А мабуть упорхнула на свой шабаш.

– Ты нам лапшу на уши не вешай, хрыч.

– Я истину вещаю.

– Кто с тобой в одной шайке состоит, в одной организации?

– Шайки нету, я один, сам по себе.

– У тебя дома, в гостях, бывали Завенягин и Ломинадзе?

– Хороших человеков мы привечаем.

– Ломинадзе был врагом народа, он ведь застрелился, чтобы уйти от суда, от возмездия.

– Не ведаю, бог ему судья.

– Ломинадзе высказывался против советской власти, против товарища Сталина?

– Против советской власти в молчании был.

– А против Сталина?

– Кой-што проглядывало.

– Конкретно что?

– Кункретно у меня в хате висел патрет Виссарионыча…

– Что Ломинадзе сказал о портрете?

– Ничаво не сказамши, плюнумши. Но был выпимши.

– Он плюнул в лицо, в портрет товарища Сталина?

– Ну и чо? Патрет был в рамке, под стяклом.

– Завенягин видел, как Ломинадзе плевал на товарища Сталина?

– Видемши.

– Он смотрел с одобрением?

– Завенягин дураком назвамши.

– Завенягин назвал товарища Сталина дураком?