Время красного дракона

Александр Николаевич вошел в избу, выпил кринку ершистого холодного кваса, присел на лавку у стола, под разоренной, пустой божничкой. Фроська налила ему в стакан мутной, сизоватой, но крепкой самогонки, подвинула миски с грибами, огурцами, вареной картошкой, хлебом.

– Кролик в жаровне, еще не приспел, румянится в печке, – громыхнула хозяйка заслонкой о шесток.

Придорогин чувствовал себя неловко, не знал, о чем говорить, но после стакана первача чуточку осмелел.

– У нас в НКВД, Ефросинья, подозрение на тебя возникло.

– В чем же меня опять сподозрили?

– Не знаю, как и начать, подозрениев много.

– Выкладывайте, Сан Николаич.

– Ответь вот, как и где прознала ты, что Аркашка твой пулей пробит, в Ялте лечится?

– В какой-такой Ялте?

– У моря.

– Про море и пулю ведаю из ворожбы, про Ялту слышу впервой.

– Мы в колдовство и нечистые силы не верим, Фрося.

– А кто вам спину тер в бане?

– В бане я угорел, мне показалось. Лучше скажи, с кем ты держишь тайную связь?

– С бабкой, Сан Николаич.

– С какой бабкой? Которая померла?

– А с какой же еще?

– Где она скрывается? – выпил второй стакан самогону Придорогин.

– В данный момент в горнице, под кроватью.

– Я хочу видеть ее.

– Ваше хотение будет исполнено, Сан Николаич.

– Ты знаешь, кто я? Я немножко начальник НКВД.

– А я маленечко колдунья.

– С тобой не соскучишься, Фроська.

– Пейте, кушайте, – заполнила хозяйка стакан в третий раз.

– Какой у тебя интерес поить и кормить меня?

– Пропуск в тюрьму получу, передачу деду унесу. Получу право на свидание с дедом.

– Накось, выкуси! – показал Придорогин кукиш. – Милиция не продается. Твой самогон я, считай, реквизировал. Ха-ха! И не морочь мне голову. Служба информации у нас работает отлично. А передачи своему деду ты и без меня каждый день переправляешь.

– Через кого?

– Через тюремного водовоза Ахмета и расконвоированного портного Штырцкобера, – одним залихватским махом проглотил четвертый стакан самогонки начальник НКВД.

За окном промелькнула тень – схожая с Трубочистом. Снова кто-то выстрелил из ракетницы. У соседей залаял злобно хрипастый волкодав. Придорогин расстегнул кобуру, предупредил хозяйку:

– Учти, если засада, ловушка, буду стрелять по-революционному, безжалостно, промеж глаз.

– Сан Николаич, смерть вам не угрожает. Вы умрете в Челябинске.

– Меня повысят? Переведут в область?

– Не знаю.

– Меня могут очень повысить. Федоров в Челябинске – мой друг.

– Вы все о делах, о службе, Сан Николаич.

– Я могутен и про любовь, интимность, так сказать.

– Я вам нравлюсь? Я красивая?

– Вам все дала партия, советская власть, штобы красивыми быть.

– Титечки-то мне дал бог, а не партия, не советская власть.

– Титьки и другие места у тебя, Фроська, в приглядности. Разболокайся и ложись со мной в постель. Для того я и прибыл, можно сказать.

– Как вы могли произнести мерзопакость такую? – достала Фроська из-за печки рогач.

– Чо ты невинницу-то разыгрываешь? К Порошину-то аж на третий этаж лазила. Ха-ха!

– У нас любовь была.

– И я тебе не мотоцикл предлагаю, Фрось.

– Кролик-то зарумянился, – достала хозяйка жаровню из печки. – Под мясо в чесноке и новый стаканчик прокатится.

Придорогин пил, ел, но замысла не терял:

– Ты мне зубы не заговаривай, разболокайся, до пролетарской гольности с полным согласием.

Фроська долго отбрыкивалась, хохотала, но в конце концов согласилась: