Перекрестка поворот

– Секундочку, – остановил ее доктор. – Я не закончил.

– Болит ведь, – оправдывалась мать, усаживаясь рядом с Жекой и глядя на сына так, словно у нее самой разрывалась почка.

– Здесь у всех болит, – сказал врач. – Вот один ночью даже повесился. Милиция только ушла.

– От боли? – испугалась мать.

– Кто его знает? – уклончиво ответил доктор. – Простыни, наволочки и пододеяльники тоже свои.

– Все есть, – закивала мать и незаметно подсунула еще десяточку под журнал.

– Имеется средство, – подобрел доктор. – Немецкое. Последняя ампула осталась.

– Спасибо, – обрадовалась мать.

– Снимай штаны, – велел доктор Жеке.

Джек мотнул головой, сбрасывая навязчивое воспоминание. Он не хотел думать о палате на десять человек с черным заплесневевшим углом около выбитого и заложенного матрасом окна. Не желал вспоминать отставного майора после операции с трубками в теле, из которых сочилась в банку моча, перемешанная с кровью.

Майор лежал на голом матрасе, перебинтованный простыней. Жена не принесла вовремя белье, и поэтому под голову ему воткнули больничную подушку в колючем напернике. Майор отходил от наркоза и тихонько стонал. Трубки подтекали, и на простыне расплывались кругами мокрые пятна.

– Зассанец! – ругалась нянька, вытирая зловонную лужу, растекшуюся из опрокинутой банки. – Чтоб тебе пусто было!

– Вот же напасть, – сердился Джек и зажмуривался, точно хотел выдавить видения прошлого.

– Надо ambulance[5 - Англ. – неотложка.] вызвать, – предложил кто-то из игроков, когда Джек выгнулся в очередной раз и застонал.

При слове «неотложка» сердце у него захолонуло, и воспоминания стали еще живее.

Простыня, которой перепеленали майора, промокла насквозь, и больные орали, чтобы сестра сменила повязку.

– Чем? – огрызалась молодая девчонка, только-только выскочившая из медучилища, – халатом своим? Принесет жена, перевяжем. Лишних простыней нет.

Она уже собралась уходить, когда Жека, которого боль отпустила после укола, поднялся со скрипучей кровати и стянул с матраса простынь.

– Возьми мою, – сказал он, протягивая смятый комок сестре.

– Добренький, да!? – взвилась она. – Все тут уроды, а ты один добренький нашелся, да?!

– Не ори! – оборвал ее Жекин сосед по палате. – Мою тоже возьми.

– И мою. И мою. И мою, – стали подниматься другие больные.

– Дураки! – вдруг заплакала медсестра, прижимая простыни к груди. – Все дураки!

Кряхтя, Джек поднялся и прижался спиной к стене.

– Может, обойдется, – простонал он по-английски и, охнув, длинно выругался по-русски.

– Я отвезу, – вызвался Рэнди, – только переоденусь.

– А душ? – сквозь боль усмехнулся Джек. – Скунс меньше воняет, чем ты после игры.

– Потерпишь, – потрепал его по мокрым волосам Рэнди и вместе с другими парнями уложил обратно на скамью.

– Я по-быстрому, – сказал он, расстегивая крепления щитков, стаскивая массивный нагрудник и расшнуровывая ботинки с коньками. – Пять минут.

Джек лежал, закрыв глаза и сосредоточившись в точке своей боли. Его начало тошнить. Осторожно, чтобы не свалиться, он повернулся на бок и поджал ноги к подбородку.

Рот наполнялся кислой слюной, словно внутри открыли кран, живот дергался в конвульсиях, и рвота подкатывала к горлу.

Джек сполз со скамьи, остановил бросившихся на помощь ребят и, держась одной рукой за поясницу, а другой зажимая рот, поплелся на полусогнутых ногах в туалет.

Когда он вернулся, Рэнди был готов к поездке.

– Помоги коньки снять, – попросил Джек. – Жаль, что продули сегодня.

– Фигня, – отмахнулся Рэнди. – У тебя блевотина на подбородке. Вытрись.

Он протянул свитер, валявшийся на полу, а сам присел, чтобы развязать шнурки на ботинках Джека.

– Спасибо, старина.

– Фигня, – опять отмахнулся Рэнди. – Через пятнадцать минут будем в госпитале.

По пути Джека опять скрутила боль. Он отстегнул ремень безопасности и улегся на широкое заднее сидение «Крайслера» Рэнди. Мягкая кожа холодила щеку.

– Потерпи чуток, – уговаривал Рэнди, то и дело поворачиваясь к нему с водительского места. – Почти приехали.

Терпеть, однако, пришлось долго. Приемный покой госпиталя Св. Павла жил обычной жизнью. Здесь болело у каждого, а процедура оставалась процедурой. Рэнди психовал, пытался растолковать регистраторше, что у Джека сильные боли, но она, внимательно выслушав и записав жалобы, попросила карточку медицинского страхования, дотошно проверила правописание имени и фамилии, уточнила место жительства и поинтересовалась, откуда у Джека такой милый акцент. Рэнди развел руками и отошел в сторону, чтобы не взорваться.

– Ваш канадский социализм доведет до… – он приставил указательный палец к виску.

Джек слабо улыбнулся. Рэнди, настоящий американец, всегда находил, за что критиковать Канаду. Ему не нравилось, что в общественных туалетах не было обязательных, по его мнению, бумажных подкладок на унитазные круги. Он возмущался, что спиртное не продавалось в обыкновенных супермаркетах, а только через специализированные магазины, которые закрывались в шесть вечера и не работали по выходным и праздникам. Его вымораживала канадская неторопливость во всем, кроме хоккея.

– Когда врач примет? – спросил он у Джека.

– Когда освободится, – ответил тот.

Боль внезапно ушла, и Джек откинулся на спинку кресла.

– Что это? – Рэнди показал на пластмассовую баночку в прозрачном пакете.

– Мочу собрать, – ответил Джек, – для анализа.

– Так что же ты сидишь?

– Не сижу.