Оценить:
 Рейтинг: 4.6

Сквозь тайгу (сборник)

Серия
Год написания книги
2017
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 11 >>
На страницу:
5 из 11
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Сихотэ-Алинь представляет собой высокую гряду, которая тянется по направлению от северо-востока к юго-западу и слагается из ряда плоских вершин, покрытых осыпями. Обломки каменной породы лежат так ровно и плотно, что можно подумать, как будто нарочно их кто-нибудь пригонял друг к другу. На гребне водораздела леса нет, лишь по обширным ягельным тундрам разбросаны одиночные кусты багульника и кедрового стланца. Я ожидал, что после дождей атмосфера очистится, не сверх всякого ожидания воздух был наполнен мглою. В ней тонули не только дальние сопки, но и те, что были в непосредственной близости. По небу проходили большие облака и то открывали, то закрывали солнце, отчего панорама принимала то веселый, то мрачный вид, сообразно с этим вселяя в нас то надежду, то сомнение.

Я сел на камень и стал зарисовывать профили виднеющихся вдали горных цепей.

Некоторое время я сидел неподвижно и смотрел на планшет. Когда я поднял голову, то вдруг увидел на соседней вершине животное аспидно-бурого цвета со странной удлиненной головой и большими ветвистыми рогами. Это был северный олень. Он, видимо, учуял меня и пустился наутек. Через минуту животное скрылось в лощине, заросшей кедровым стланцем.

Кстати, два слова о северном олене. Южная граница его распространения в Уссурийском крае проходит от реки Саласу через верхнее течение Хунгари, потом Анюя, верховья Копи и выклинивается у моря около мыса Успения. Но и в этих местах он немногочислен и держится на гольцах по вершинам гор, где есть достаточно корма. Орочи называют его Ию и убивают его только тогда, когда он случайно попадает под выстрел.

В пятницу 27 июля мы начали спуск с водораздела. На следующий день я определил поправку хронометра, а в полдень взял высоту солнца.

Тишина в лесу, гулкое эхо и хмурое небо предвещали непогоду. Когда мы выступили с бивака, начал накрапывать дождь. Несмотря на ненастье, все были бодро настроены. Сознание, что мы перешли Сихотэ-Алинь и теперь спускались по воде, бегущей к морю, радовало моих спутников. Но радость их была преждевременной, потому что успех нашего предприятия зависел от многих причин и главным образом от того, как скоро удастся найти орочей на реке Хуту.

Восточный склон Сихотэ-Алиня более полог, чем западный, и слагается как бы из нескольких больших террас. Горный ручей, служивший нам путеводной нитью, то низвергался вниз мелкими каскадами, то просачивался под мхом, заболачивая почву иногда на значительном протяжении.

Второго августа наш маленький отряд достиг места, где Паргами впадает в Буту. Перед нами открылась большая болотистая котловина, со всех сторон обставленная невысокими сопками, имеющими вид размытых холмов. Такой ландшафт типичен для предгорьев Сихотэ-Алиня. Широкая, слабо всхолмленная равнина была покрыта сфагновым мхом и редкою лиственницей. Здесь не было видно ни зверей, ни птиц, ни насекомых. Свист ветра, пробегающего по вершинам полузасохших деревьев, еще более усугублял впечатление лесной пустыни. Переходя болото, я как-то отделился от отряда и, взглянув со стороны на своих спутников, увидел, что каждый из них окружен как бы облаком легкого тумана. Это вились над ними мошки и комары. К вечеру мы достигли устья реки Паргами. После дождей она разлилась и во многих местах затопила болото.

Километров через пять мало-помалу начал вновь вырисовываться характер горной страны; сделалось суше, но зато стали встречаться непропуски. Читатель, пожалуй, не знает, что значит «непропуск». Это горный отрог, подходящий к реке вплотную. У подножия его образовались глубокие водоемы, и потому обойти его со стороны реки нельзя. Надо с тяжелыми котомками взбираться на кручи. Чтобы взять один непропуск, иной раз уходит полдня времени и много сил.

Этот переход показался всем очень утомительным, в особенности он трудно дался С. Ф. Гусеву, попавшему в тайгу впервые. Почтенный геолог совершенно не обладал чувством ориентировки, часто отставал, терял наши следы и уходил в сторону. Каждый раз надо было разыскивать его и напрасно терять дорогое время. Близорукий, он плохо видел без очков, да и очки терял, и тогда он тоже совершенно ничего не видел. Сухую ель Гусев принимал за утес, разговаривал с пнем и прыгал через канаву там, где ее не было вовсе. Самым же большим недостатком его была полная беспомощность. Есть такие люди, с которыми случаются всякие неприятные истории. Палатка обвалится ни на кого другого, а именно на него. Однажды он попал босой ногой в котел с кашей, другой раз уронил мыло в реку, а потянувшись за ним, сам упал в воду. Не замечая, что одна лямка вытянулась, Гусев долгое время нес котомку на одном плече, отчего страдал физически. Однажды мы дали ему нести алюминиевый котелок. Гусев привязал его так, что крышка болталась и звенела. Я рассчитывал убить какого-нибудь зверя в пути, но Гусев своим звоном мешал охоте. Он шел впереди, а я производил съемку и немного отстал. Я попросил казака догнать Гусева и привязать его котелок, как следует.

– Не надо, – ответил казак. – Пусть идет так. Если он потеряется, легче найти его будет в лесу.

По рассеянности Гусев, собираясь в путешествие, захватил с собой неравные комплекты белья: трое кальсон и одну старенькую рубашку, которая скоро изорвалась. Тогда он проявил инициативу и ухитрился надеть на себя кальсоны вместо рубашки. На груди у него получился косой крест с пуговицами, а сзади пузырь, надуваемый ветром. Штрипки белых панталон он разрезал и завязал около кистей рук, вследствие чего получились рукава с буфами. В этом странном одеянии Гусев походил на ландскнехта. Сначала мы все помирали со смеху, но потом привыкли к его наряду.

Пусть читатель не подумает, что Гусев был посмешищем моих спутников. Мы все относились к нему с уважением, сочувствовали его неприспособленности и всячески старались ему помочь. Больше всего был виноват я сам, потому что взял с собой человека, мало приспособленного к странствованиям по тайге.

Пятого августа мы дошли до впадения реки Аделами в Буту. Отсюда уже можно было плыть на лодках. Мы решили долбить две улимагды. Нашли подходящие деревья, свалили их и оголили от коры. На изготовление лодок ушло четверо суток.

По тому, как начался рассвет, по тишине в лесу и по быстро бегущим облакам на небе видно было, что опять собирается ненастье. И действительно, часов в восемь утра первые дождевые капли упали на землю. Недостаток продовольствия заставлял нас торопиться. Вода в реке была мутная и стояла на прибыли, а лодки были сделаны недостаточно умело, тяжелые, неповоротливые. В первый же день малая улимагда разбилась о камни. Люди успели выбраться на бурелом, а палатки, фотографический аппарат и значительная часть продовольствия погибли. Тогда мы разделились на две группы: одна с грузами следовала на лодке, а другая шла пешком. К вечеру 11 августа мы дошли до какой-то высокой скалистой сопки. Казаки принялись устраивать бивак, а я пошел на гору, чтобы посмотреть, нет ли где дыма, указывающего на присутствие людей. Сверху мне хорошо была видна долина реки Буту. Около левого, скалистого берега на камнях пенилась вода. Правый низменный берег выступал вперед мысом. Здесь река делала поворот. На самом конце низменного берега, наклонившись, росла большая старая ель. Возвратившись на бивак, я сказал Крылову, чтобы завтра он держал лодку поближе к старой ели и подальше от левого берега, где много опасных камней.

Надо сказать, что путешествие по Уссурийскому краю, и в особенности плавание по горно-таежным рекам, сопряжено с такими неожиданностями, что заранее быть уверенным в выполнении намеченного маршрута невозможно. Так случилось и с нами. Ночью старая «натулившаяся» ель упала в воду и вершиной застряла на камнях у левого берега, а мы, ничего не подозревая, сели в лодку и поплыли вниз по течению реки, стараясь держаться правого берега. На повороте улимагду подхватила сильная струя воды, и в это время я увидел злополучную ель. Комель ее лежал на берегу, и ствол почти касался воды; сучья были загнуты по течению. Не успели мы схватиться за шесты, как ель со скоростью быстро бегущего поезда сразу надвинулась на нас. Дальше случилось что-то такое, в чем я совершенно не мог отдать себе отчета. Помню воду кругом себя, затем пошли какие-то зеленые полосы и камни, точно бочки, поставленные друг на друга. Что-то зацепило меня за рубашку, но вскоре отпустило. Потом я всплыл на поверхность и вздохнул полной грудью. Впереди из воды показался обломленный нос лодки, рядом плыли шесты и еще какие-то вещи. Я сообразил, что надо плыть по течению, направляясь к берегу. Скоро руки мои коснулись дна, и я встал на ноги.

Авария обошлась без человеческих жертв. С большим трудом мы вытащили лодку из-под плавника. Она была пуста и так изломана, что не годилась для плавания. Все имущество погибло: ружья, продовольствие, походное снаряжение, запасная одежда. Осталось только то, что было на себе; у меня – поясной нож, карандаш, записная книжка и засмоленная баночка со спичками. Весь день употребили на поиски утонувшего имущества, но ничего не нашли.

Печальную картину представлял собой наш бивак. Все понимали серьезность положения: обратный путь отрезан; на Гобилли не было ни лодок, ни людей. Оставалось одно – идти вперед без всякой надежды найти помощь. Надо было решить, какой стороны реки держаться. Несомненно, дальше река сделается шире и многоводнее, и переправа будет затруднительной. Почему-то всем казалось, что удобнее идти левым берегом. В одном месте Буту разбилась на два рукава, заваленные плавником, по которому мы и перешли на другую сторону реки. Это была ошибка, как выяснилось несколько дней спустя. Левый берег оказался гористым, частые непропуски вынуждали нас взбираться на кручи и тратить последние силы.

Трудно передать на словах чувство голода. По пути собирали грибы, от которых тошнило. Мои спутники осунулись и ослабели. Первым стал отставать Гусев. Один раз он долго не приходил. Вернувшись, я нашел его лежащим под большим деревом. Он сказал, что решил остаться здесь на волю судьбы. Я уговорил Гусева идти дальше, но километра через полтора он снова отстал. Тогда я решил, чтобы он шел между казаками, которые за ним следили и постоянно подбадривали.

На третий день к вечеру Чжан-Бао нашел дохлую, скверно пахнущую рыбу. Люди бросились к ней, но собаки опередили их и в мгновение ока сожрали падаль. Измученные, голодные люди уныло и молча шли друг за другом. Только добраться бы до реки Хуту. В ней мы видели свое спасение.

Мы все ужасно страдали от мошки; ее особенно много появлялось во вторую половину дня, когда солнце начинало склоняться к горизонту. С радостью мы встречали вечерний закат: сумерки и ночная тьма давали отдых от ужасного «гнуса».

На четвертые сутки мы дошли до топкого болота, пришлось опять взбираться на кручи. В это время Альпа поймала молодого рябчика и стала его торопливо есть. Я бросился к ней, чтобы отнять добычу. Собака отбегала и старалась скорее съесть рябчика. Я крикнул на нее, отнял изжеванную птицу и первый раз в жизни толкнул свою Альпу ногой. Она отошла в сторону и нехорошо посмотрела на меня. В этот же день вечером мы убили ее и мясо разделили на части. Бедная Альпа! Восемь лет она делила со мной все невзгоды походной жизни. Своею смертью она спасла меня и моих спутников.

Между тем с Гусевым стало твориться что-то неладное. То он впадал в апатию и подолгу молчал, то вдруг начинал бредить с открытыми глазами. Дважды Гусев уходил, казаки догоняли его и силой приводили назад. Цинги я не боялся, потому что мы ели стебли подбела и черемуху, тифозных бактерий тоже не было в тайге, но от истощения люди могли обессилеть и свалиться с ног. Я заметил, что привалы делались все чаще и чаще. Казаки не садились, а просто падали на землю и лежали подолгу, закрыв лицо руками.

Наконец 16 августа мы дошли до места слияния рек Хуту и Буту. Ни через ту, ни через другую переправиться было нельзя: у нас не было ни топоров, ни веревок, чтобы сделать плот, не было сил, чтобы переплыть на другую сторону реки.

Один раз понадобилось перебросить через маленькую проточку жердь длиною в 7 метров и толщиною в обыкновенную пивную бутылку. Вшестером мы не в силах были перенести ее на расстояние шестидесяти шагов. Она выскальзывала из рук и казалась невероятно тяжелой.

Семнадцатого августа поднялись на ноги только я, Чжан-Бао и Дзюль. Мои спутники находились в каком-то странном состоянии: сделались суеверны, начали верить снам, приметам и ссориться из-за всякого пустяка. Все мы были как нервнобольные.

Какая-то ворона летела над рекой и, увидев на берегу лежащих людей, села на соседнее дерево и каркнула два раза. Вдруг Гусев сорвался с места.

– Ворона, ворона! – дико закричал он и бросился в лес за птицей.

Следом за ним вскочили Косяков и Димов и с теми же криками «Ворона, ворона» побежали вдогонку за Гусевым. Я тоже было побежал, но вдруг опомнился.

– Стойте, сумасшедшие! – закричал я что было силы. – Куда вы бежите?!

Косяков остановился и стал звать Димова. Мало-помалу все успокоились и пошли искать Гусева. Они нашли его в кустах среди бурелома. Он лежал на земле ничком и что-то шептал. На глазах его были слезы. Гусев не сопротивлялся и дал привести себя обратно на бивак.

Прошло еще трое суток. На людей было страшно смотреть. Они сильно исхудали и походили на тяжелых тифознобольных. Лица стали землистого цвета, сквозь кожу явственно выступали очертания черепа. Мошка тучами вилась над не встававшими с земли людьми. Я и Дзюль старались поддерживать огонь, раскладывая дымокуры с наветренной стороны. Наконец свалился с ног Чжан-Бао. Я тоже чувствовал упадок сил; ноги так дрожали в коленях, что я не мог перешагнуть через валежину и должен был обходить стороною.

На берегу рос старый тополь. Я оголил его от коры и на самом видном месте ножом вырезал стрелку, указывающую на дупло, а в дупло вложил записную книжку, в которую вписал все наши имена, фамилии и адреса.

Теперь все было сделано. Мы приготовились умирать.

Было начало сентября. Осень властно вступала в свои права. Ночи стали холоднее. Днем мы страдали от мошки, а ночью от холода. Одежда наша износилась до последней степени, а обувь была в еще более печальном состоянии.

В ночь на 4 сентября никто не спал, все мучились животами. Оттого что мы ели все, что попадало под руки, желудки отказывались работать, появлялась тошнота и острые боли в кишечнике. Можно было подумать, что на отмели устроен перевязочный пункт, где лежали раненые, оглашая тайгу своими стонами. Я перемогал себя, но чувствовал, что делаю последние усилия.

Вдруг где-то далеко внизу по реке раздался выстрел, за ним другой, потом третий, четвертый. Все заволновались и начали спорить. Одни настаивали на необходимости как-нибудь дать знать людям, стреляющим из ружей, о нашем бедственном положении; другие говорили, что надо во что бы то ни стало переплыть реку и идти навстречу охотникам; третьи советовали развести большой огонь. Но выстрелы больше не повторялись.

Ночь была очень холодная, и никто не смыкал глаз. Я смотрел на огонь и думал. Если стреляли удэхейцы, то, вероятно, они били медведя, а присутствие медведя на берегу реки указывает на начавшийся ход рыбы. Если охота туземцев была удачной, они вернутся назад, и мы погибли; если нет, они пойдут дальше вперед по реке, и мы спасены. Потом я вспомнил про Альпу, и мне стало жаль ее. С этими мыслями, сидя на валежине, я задремал. Мне грезился какой-то бал, где было много людей. Танцующие пары вертелись у меня перед глазами и постоянно закрывали собой огонь. Вместо музыки слышалось какое-то пение, похожее на стоны. В зале открыты окна, и оттого было так холодно. Вдруг среди пляшущих людей появилась ворона, она прыгала по земле, воровски озираясь по сторонам. Я потянулся, чтобы схватить ее, качнулся, чуть было не упал и открыл глаза.

Светало. Костер догорал. Над рекой повис густой туман. Сквозь него неясно были видны горы по ту сторону Хуту. В это время на самой середине реки появился какой-то темный предмет. Это была улимагда и в ней два туземца. Не спуская глаз с лодки, я протянул руку и тронул спящего рядом со мной человека, думая, что это Дзюль, но это оказался Гусев. Он вскочил на ноги и дико закричал. Тогда поднялись все остальные и тоже принялись кричать. Я видел, как туземцы задержали лодку, проворно повернули ее назад и скрылись в тумане. Возбуждение моих спутников сменилось отчаянием. Они стали кричать и в одиночку, и все разом, спорили и укоряли друг друга. Только Дзюль и Чжан-Бао сохранили самообладание.

Минут через двадцать туман стал подниматься кверху. Река была совершенно пустынна. Я просил моих спутников успокоиться и подождать восхода солнца. Была слабая надежда, что лодка, может быть, еще вернется.

Прошел час, другой, я уже начал терять надежду. Вдруг Крылов сделал мне какой-то знак. Я не сразу его понял. Казак пригибался к земле, стараясь возможно больше скрыть свое присутствие, и шепотом повторял одно слово:

– Собака!

Я взглянул в указанном направлении и действительно увидел собаку. Она сидела на противоположном берегу и, насторожив уши, внимательно смотрела на нас. На душе у меня сразу отлегло. Значит, туземцы не ушли, а спрятались где-то в кустах. Тогда я вышел на берег и закричал:

– Би Чжанге, нюгу лоца, агдэ ини бу цзяпты май-макэ (т. е. «Я Чжанге, шесть русских, много дней ничего не ели»).

Через несколько минут из зарослей поднялся человек. Я сразу узнал в нем ороча. Мы стали переговариваться. Выслушав меня, он сказал, что их лодка находится ниже по течению, что он отправится назад к своему товарищу и вместе с ним придет к нам на помощь. Ороч скрылся, собака тоже побежала за ним, а мы уселись на берегу и с нетерпением стали отсчитывать минуты.

– Идут, – вдруг сказал Дзюль.

Действительно, одна лодка показалась из-за поворота.

– Еще лодка, – заметил Крылов.

– Третья, – крикнул Косяков.

– Люди много ходи, – сказал, поднимаясь на ноги, Чжан-Бао.

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 11 >>
На страницу:
5 из 11