Восемь лет до весны

Восемь лет до весны
Владимир Григорьевич Колычев

Колычев. Лучшая криминальная драма
Было у отца четыре сына. Трое – точные его копии, такие же отпетые бандиты. А младший, Леня, словно не родной, тянется к учебе и хозяйству. Но суровые времена не терпят поблажек. Привлек отец к криминальному промыслу и младшего сына. На первом же деле получил Леня тяжелое ранение и впал в кому. А как поправился – словно все перевернулось в его сознании. В одночасье из тихого парня стал Леня крутым и беспощадным братком: надо – зарвавшегося авторитета прикончит, надо – конкурентов на место поставит, надо – порядок на зоне наведет. Только в одном оказался Леня бессилен: не сумел вовремя распознать женское коварство. А за подобные ошибки нужно платить по-крупному…

Владимир Колычев

Восемь лет до весны

Часть первая

Эпилог вместо пролога

За окном на ярком солнце разгорался новый день, ветер носил от дерева к дереву пыльцу, семена и запах жизни. А в больничной палате, в сумерках вчерашнего дня, блуждала смерть, пахло тоской и безнадегой.

На высокой койке под капельницей лежал молодой мужчина со следами побоев на лице и с перевязанной грудью. Он рассеянно смотрел в пустоту перед собой. В холодных глазах теплилась мудрость старика, насытившегося жизнью. Леониду Сермягову не было и тридцати, но смерть его уже давно не пугала.

Рядом сидел остроносый мужчина в сером костюме. На колене у него лежала кожаная папка. Он нервно постукивал по ней кончиком авторучки.

– Леонид Игоревич, ну зачем же отрицать очевидное? Признайтесь, что убийство – дело рук вашего брата, и мы снимем с вас обвинения.

– Мой брат никого не убивал.

– Вашему брату уже все равно.

– Все равно. Как и другим братьям. Да и отцу. Я всегда был для них гадким утенком. Но это моя семья. Я никогда никого не сдам. Даже если всем будет все равно.

– Вашему брату все равно прежде всего потому, что он уже мертв.

– Все будут мертвы. Мои братья умрут. Если отец не остановит их.

Взгляд больного остановился, как это бывает с человеком, который теряет связь с реальностью, погружается в бредовое состояние.

– Может быть, нужно остановить отца? – спросил следователь.

– Я никогда не любил его. Но это мой отец.

– Ваш отец – преступник, и вы прекрасно это знаете.

– Все так думают. Но толком никому ничего не известно. Может быть, я расскажу.

Молодой человек закрыл глаза, его губы тихонько зашевелились. Следователь пожал плечами. Он прекрасно понимал, что услышит далеко не все, но все-таки не удержался, поднес ухо. Интерес взял свое. Леонид Сермягов – личность бесславная, но по-своему знаменитая.

Глава 1

В нашей большой семье существовал только один закон – слово отца, с которого начинался каждый день.

Горячая каша уже разошлась по тарелкам. Она была с дымком, но без масла. Оно у нас подавалось отдельно. Добавка не полагалась никому, поэтому мама уже убрала кастрюлю со стола. Она унесла эту посудину, вернулась и робко глянула на отца. Ее пальцы теребили нижнюю пуговицу старой растянутой кофты с оттопыренными карманами. В одном из них лежал платок, в другом гнездилась всякая всячина вплоть до мусора, который мама мимоходом подбирала за нами.

Дом небольшой, а ртов много – отец, мать и четыре сына. Со всех что-то сыплется. Виталик, например, третьего дня патрон от «нагана» потерял. Мама подобрала его, механически сунула в карман, и только вчера у нее возник вопрос. Отец все объяснил ей. Мама в ответ лишь тихонько вздохнула.

Отец кивнул, хмуро глянул на маму, одной рукой отодвинул стул и приподнял руку, чтобы стукнуть ложкой по миске. Он обвел взглядом нас, своих сыновей, вспомнил о любимице-дочери, которая жила с мужем в другом городе.

– Жизнь нужно прожить так, чтобы люди вспоминали о тебе, уже покойнике, только хорошо, – сказал он, тяжело, с расстановкой, четко проговаривая слова. – А день – так, чтобы на ужин была пища. – Отец замолчал, угрюмо, с явным укором глянул на меня и наконец-то стукнул по миске ложкой.

Смотрел на меня и Валера. При этом он положил в свою тарелку кусочек масла. Больше никто из нас так не делал. Все остальные мазали его на хлеб. В последнее время наша семья жила неплохо. Мы могли бы позволить себе и куда более сытный стол, но у отца имелись свои правила.

Увеличивая свою пайку, ты привыкаешь к хорошей жизни, а плохая может наступить уже завтра. Тогда тебе придется перекраиваться, приспосабливаться. Поэтому лучше довольствоваться малым. Так говорил отец.

Я не хотел соглашаться с ним, но мое мнение в семье никого не интересовало. Во-первых, я младший, а во-вторых, отец не очень-то жаловал меня.

Виталик, Валера и Санька внешне отличались друг от друга, но при этом все в какой-то степени походили на отца. Я же уродился весь в мать. Тот же овал лица, высокие прямые скулы, правильный нос. От отца мне досталось только упрямство.

Но не сила. Отец своими ручищами мог согнуть толстый арматурный прут. Мои старшие братья были ему под стать, такие же кряжистые, крепкие. Я семью жилами в руках похвастаться не мог, но так это и неудивительно. Мне тогда было всего-навсего четырнадцать лет.

Юлька тоже похожа была на мать, такая же красивая и статная, но отца это ничуть не смущало. Он точно знал, что Юля его дочь. А вот я появился на свет уже после того, как ему пришлось сесть за ограбление. По срокам я вроде бы и мог родиться от него, но отец так и не поверил маме до конца. Ко мне он относился с недоверием, как будто я был в чем-то перед ним виноват.

Отец учил нас, что жить нужно сегодняшним днем, но при этом думать об ужине, зарабатывать на красивое будущее в меру своих возможностей и способностей. Насчет возможностей дело обстояло по-разному, зато способности росли вместе с братьями. Старшему Виталику двадцать, Валерке – девятнадцать, Санька на год младше. Все как на подбор крепкие, внушительные, таким на улице на хлебушек не подадут.

Именно попрошайничеством наша семья и зарабатывала себе на жизнь. Мы нищенствовали, пока отец отбывал срок. Братья бродили по перрону, по вагонам, клянчили милостыню. Я тоже участвовал в этом. Сначала братья носили меня на руках, затем водили за ручку. Еще они научили меня хромать, тянуть ножку, и народ велся, одаривал калеку денежкой на пропитание.

Милиция нас гоняла не сильно. Куда серьезней нам доставалось от многочисленных конкурентов. Советский Союз разваливался, деньги обесценивались, народ беднел. Зато у людей появилась свобода выбора. Теперь каждый человек сам решал, что ему протянуть, руку или ноги.

Свое место на паперти моим старшим братьям приходилось удерживать с боем. Давать отпор взрослым «инвалидам» – дело непростое. Но парни с каждым годом становились и сильней, и опытней.

К тому времени, когда отец вернулся домой, они уже крепко стояли на ногах, сами клянчили подаяние и меня заставляли, даже в школу два года не отдавали, чтобы я не прогуливал работу. Однако мама настояла на своем. В девять лет я пошел в первый класс и отказался попрошайничать, за что был избит братьями. Уговорить они меня не смогли, напротив, я еще крепче закусил удила.

Упрямство – отличительная черта моего характера. Со временем к нему добавилась еще и гордость. Я искренне считал, что ходить с протянутой рукой унизительно, и никто не мог переубедить меня в этом.

Впрочем, Виталик очень быстро нашел мне замену. Со временем их выводок малолетних попрошаек увеличился, а там и отец заявился. Он быстро взял общее дело в свои руки, еще больше сплотил семью и выбил с вокзала всех конкурентов. Сейчас там работали только наши попрошайки. А если вдруг возникали проблемы, то Виталик, Валерка и Санька их решали. Опыт по этой части у них был уже большой. Да и ствол появился. Не зря же мама на днях нашла патрон.

А вчера ночью она тихонько плакала на кухне. Я слышал это, но не подошел к ней, не хотел, чтобы братья лишний раз назвали меня маменькиным сыночком.

Завтрак скоро закончится, отец и братья отправятся на дело, а я останусь дома. В огороде работы много, да и дом красить нужно. Мама сама со всем не справляется, здоровье у нее не ахти, быстро выдыхается. Шутка ли, пятерых детей выносить да вырастить. Женщина хрупкая, постоянно на нервах. То сыновья что-нибудь учудят, то мужу вожжа под хвост попадет. Отец когда выпьет, злым становится. От него любому достаться может, кто под горячую руку подвернется. Одну только Юльку он никогда не обижал. На маму мог руку поднять, а на нее – ни за что.

Говорить за столом позволялось только отцу. Все мы молчали. Слышно было только, как ложки по мискам стучат. Отец ел не быстро, но и не медленно, иной раз причмокивал, чай пил шумно, смачно выдыхал после каждого глотка.

Он учил нас, что есть нужно основательно, сосредоточенно и без жадности. Интеллигентский этикет к черту, ложку мимо рта не проносить. Нельзя ни единой крошке упасть, ни одной капле пролиться. К самой еде нужно относиться с уважением, но без дикого восторга, даже если очень голоден. От отца отставать нельзя, а то можно и не наесться досыта.

Кашу мы съели, чай выпили. Отец отставил в сторону пустую кружку, рукавом вытер губы. Все, завтрак закончен, кто не успел, тот опоздал. Впрочем, успели все. Отцу надо бы дрессировщиком в цирке работать.

– Ну что, свистать всех наверх? – спросил он, пристально глядя на меня.

Отец еще не поднялся из-за стола. Все должны были сидеть и ждать. Закон суров, но это закон.

Он обращался ко мне, но это совсем не значило, что я должен был отвечать ему. Мое дело – молча слушать и ждать его распоряжения.

– С нами поедешь, – сказал отец.