Заблудившийся во сне

Нет, не младенец: тот делал бы перерывы, чтобы вдохнуть. Не ребенок, слава Богу, Великому Спящему. Комар?

Злобный, бессмысленный комар зудел вдалеке. Поперхнулся на мгновение и снова зазвучал – басовитее. Я поднял голову. Вершины деревьев осветились. Только на миг, но мне и этого было достаточно. Комар? Нет, водитель переключил передачу. Снова пронеслась полоса света, уже ярче. Гудело громче. Гудение было знакомо, как звук смывного бачка – ни с чем не спутаешь. Это ко мне. Я вздохнул. Не ко мне, точнее, а за мной. Нашли, сукины дети. Вычислили. Черти бы их всех взяли!

Уже вдалеке между деревьями мелькали конусы света от фар – вверх-вниз, вверх-вниз. Качели. Ну, здесь не шоссе, а лесная просека. Я мгновение колебался: сесть за руль и погонять их по лесу? Право же, стоило бы. Но возраст не тот для игры в салочки. Да и чего мне бояться? На сей раз где они сядут на меня, там и слезут. В последний раз я, как-никак, проснулся полуживым, и это всем известно. Мне нужен отдых. И в конце концов я не единственный, кого можно посылать даже и по очень горячим делам. У меня бока болят, я сесть не могу нормально! Нет, нет и нет, милостивые государи!

Мотор взрыкивал, как недовольный пес. Я сунул руки в карманы брюк и вышел на просеку. Остановился с донельзя вызывающим видом. Чтобы им, кто бы ни сидел в той машине, сразу стало ясно, что я не в настроении. Я неприступен. Свои права знаю не хуже, чем обязанности. И катились бы они все…

Для того, чтобы приближающимся стало совсем ясно мое к ним отношение, я, стоя в лучах фар, расстегнул «молнию» и стал увлажнять почву. Жидкость на свету искрилась, как бриллианты на черном бархате в ювелирной витрине.

Они сменили свет на ближний, мигалка на крыше погасла, и дверцы «скорой» гостеприимно распахнулись. Я привел в порядок одежду, сделал шаг вперед и даже не просто остановился, а прямо-таки врос в усыпанную хвоей, пружинистую землю.

– Ну, с чем вас принесло? – спросил я, стараясь, чтобы вышло погрубее. – Зря только бензин жгли. Меня здесь нет. Вот просто нет, и все тут. Мой вам совет: проезжайте еще немного вперед, там найдете местечко, где можно развернуться, – и уматывайте по своим следам.

Если бы мне ответили в той же тональности – заткнись, мол, и слушай приказ, – я, чего доброго, действительно встал бы на тормоза. Хотя понимал, что они приперлись сюда среди ночи вовсе не для того, чтобы составить мне компанию.

Но они разумели это не хуже меня.

Они вышли все трое: врач и два санитара, как полагается. Здоровенные мужики, им бы лес валить, добивать экологию. Врача звали Семен Семенычем, по фамилии Соколав – именно так, через «а». Санитары именовались: один – Лазарь Тимофеевич, второй – Васятка. Все из нашего Института, из наземной его части, все – старые знакомцы.

– Да по делу, друг мой милый, все по делу, – ответил Семен Семенович очень мирным голосом и даже с ноткой извинения. – Возникла острая потребность в тебе. Ничего не попишешь – жизнь такая.

– Привет, – сказал я. – Давно не виделись.

– Ты скажи сразу: обниматься будем или как? – поинтересовался санитар Лазарь Тимофеевич.

– А то у нас рубашечка с собой, – добавил Васятка. – Ну совершенно новая, рассчитывал обновить.

– Побереги для себя, – посоветовал я. – Семеныч, и как ты их терпишь? Грубые, невоспитанные…

– Изучаю психику высших человекообразных, – пояснил врач.

– А их что – уже и высшими признали?

– Семен Семенович, – ядовито поинтересовался Лазарь, – а это правда, что от долгого сна у людей мозг размягчается и крыша едет?

– Потому нас с тобой и держат, – сказал Васятка. – Ну что – берем вдвоем?

– Ладно, остряки, – буркнул я. – Так что там стряслось?

– Консилиум, – кратко ответил врач.

Я присвистнул.

– Нет, ты не так свистишь. Сейчас надо в четыре пальца, – поправил меня Соколов. – Потому что консилиум – Большой. И срочный.

– Вот дают… – только и смог пробормотать я. Потому что Большой консилиум – явление куда более редкое, чем, скажем, Олимпийские игры.

– Так что поехали. Установку тебе дадут на месте.

Во мне мигнула надежда: может быть, я им понадобился как консультант, а не для выхода? Это было бы еще туда-сюда. Вполне терпимо.

– Ладно. Едем.

Лазарь Тимофеевич спросил:

– Может, в нашей поедешь? На носилочки приляжешь. Поспишь, пока доедем.

Я не счел нужным отвечать. Сел в свою, за руль.

– Вам сказано, где развернуться. А я уже на ходу. Так что догоняйте, злодеи жизни моей.

И включил зажигание.

Институт

«Скорая» догнала меня уже в городе, за Кольцевой, а еще точнее – не она догнала, а я остановился на проспекте и подождал их. Там, уже без возражений, я пересел в медицинское средство транспорта, а Лазарь Тимофеевич влез за руль моей машины, чтобы отогнать ее ко мне домой и запереть в гараже. Все это было привычно и делалось уже не раз. Подъезжать к нашему Институту на своих колесах или просто приходить пешком от ближайшей остановки троллейбуса или метро мне – и всем таким, как я, любому из состава дрим-команды – было категорически запрещено. Может быть, правило и являлось излишним, возможно, такая секретность вовсе и не требовалась – однако не нами было так заведено, и отменять это правило, похоже, никто не собирался.

Хотя – во всяком случае, на первый взгляд, да и на второй тоже – ничего такого в нашем Институте не было. Собственно, он официально не назывался даже институтом; небольшая пластина рядом с кружевными железными воротами, открывавшими (или, наоборот, закрывавшими) доступ на обширную территорию, окруженную бетонным забором четырех с половиной метров в высоту, была снабжена надписью, недвусмысленно сообщавшей, что здесь расположена нервно-оздоровительная клиника профессора, засл.д. мед. Д. М. Сокольникова. От ворот аккуратно заасфальтированная подъездная дорога вела к белому четырехэтажному зданию, красивому, но слегка испорченному двумя мощными параболами антенн, поднятыми над крышей на решетчатых конструкциях. Наверное, целители нервов нуждались в спутниковой связи с коллегами где-нибудь в другом полушарии – во всяком случае, такое объяснение должно было бы прийти в голову любопытствующему прохожему, окажись он здесь. Правда, прохожих было мало; в Москве, как ни странно, есть еще уединенные уголки, даже и не очень далеко от центра.

…Водитель Петр Игнатьич, приближаясь к воротам, нажал пуговку у себя на щитке и даже не стал тормозить: ворота покорно разъехались и, едва позволив нам проскочить, сомкнулись с негромким лязгом. «Скорая» миновала главный подъезд, не остановилась и у бокового, на котором светилась вывеска «Прием больных». Водитель затормозил только перед гаражом, располагавшимся на хозяйственном дворе за главным зданием. Гараж раскрыл нам свои объятия, мы въехали, и створки затворились за нами.

Только теперь я смог выбраться из машины. Доктор с Васяткой вылезли тоже. Еще один тип в белом халате ждал нас.

– Больной доставлен, – доложил доктор Соколав.

– Вы не спешили, – произнес встречавший суховато.

– Уж как смогли.

– Жаль, что я не улетел на Сахалин, – сказал я. – Была такая идея: искупаться в Тихом океане. У меня отгулы.

– Боюсь, как бы мы не опоздали, – проронил встречавший, никак не отреагировав на мое заявление.

– Приятных сновидений, опер, – бросил вдогонку нам доктор Соколав.

– Увидимся, когда проспишься, – добавил Васятка.

– В темпе, в темпе, – бросил встречавший, старший дрим-инспектор Борич.

Он отворил заднюю дверь гаража. Мы спустились на несколько ступеней и двинулись по туннелю, соединявшему гараж с главным зданием – и не только с ним. Пройдя туннель, снова преодолели несколько ступеней, на этот раз – вверх. Остановились перед дверью. Борич вложил свою карточку, негромко проговорил: «Борич». На двери мигнула зеленая лампочка, свет потрепетал, загорелся устойчиво. Настал черед моей карточки. Я вложил ее, представился: «Остров». Две зеленых лампочки показали, что идти можно.

Мы вошли в коридор, вряд ли чем-нибудь отличавшийся от всех остальных в заведениях подобного рода. Двери, двери, двери, одни с ручками, другие – без; местами таблички: «Ординаторская», «Старшая сестра», «Врач», «Врач», «Врач», «Сестринская», «Бельевая»… Клиника как клиника, и вряд ли нужны были все предосторожности, с которыми мы уже успели столкнуться. Мы шагали спокойно, обмениваясь редкими словами:

– Отчего тревога – не знаешь?

– Не уполномочен объяснять. Могу только сказать, что не весь синклит в сборе. Только наши, московские. Легаты приглашены на более поздний час. Зато налицо какие-то посторонние.

– Интересно. Что бы это могло означать?