Леротикь

Леротикь
Владимир Дмитриевич Романовский

Эпический роман о любви, страсти, убийстве, вдохновении, храбрых женщинах, эксцентричных мужчинах, голубокровных, богеме, утонченной кухне, сексе, беспорядочных путешествиях и некоторых удивительных событиях, произошедших недавно в Нью-Йорке и Париже, равно как и справочник для богатой среднего возраста женщины, желающей время от времени делать счастливым молодого композитора, не располагающего средствами.

Леротикь

богатая белая стерва

Владимир Дмитриевич Романовский

© Владимир Дмитриевич Романовский, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Copyright © by Author

Пролог. Мэдисон Авеню

I

Не обо всяком убийстве можно составить репортаж.

Да и вообще – какое еще убийство? Убийство, надо же…

Светофоры. Пешеходы. Сварливая старуха с бесполезным мохнатым пуделем на старомодном поводке … толстый, потный работник конторы с пропуском на алюминиевой цепочке вокруг короткой жирной шеи … черный подросток, листающий … что? … папку какую-то, в которой … что? … нет, не может быть … партитура?…

Проем между грузовиком и такси … тормоз. Светофор не хочет переключаться. Ну и мука … светофор меняется … не сбей хулигана … ишь как идет, вперевалочку…

Выдержим. Вот я посмотрю … не вогнать ли ему ума куда надо!

Старая злопамятная крыса!

Никаких отчаянных поступков. Строгий спокойный рассчет.

Уж я сумею … я ему покажу, гаду … Он не посмеет нас больше тревожить!

Он мелочный и тщеславный, и старый, и думает только о … думает … Вот же мерзавцы, нужно же им было именно сейчас перекрыть дорогу! Борьба с безработицей. Всегда что-то ремонтируют. Бестолково, бессмысленно, и по всему городу. А дороги от этого лучше не становятся…

Он круто повернул на поперечную улицу. Величественная череда особняков, построенных в Бель-Эпокь, частично скрыта растущими вдоль тротуара пышными деревьями.

До нужного особняка он доехал в общей сложности за десять минут, проскакивая иной раз на красный свет. Сигналил мешающим. Планирующие убийство так не поступают.

Может, он руководствовался импульсом? Был небрежен?

Все, кто знал его лично, посмеялись бы. Он? Никто в мире не планировал свои действия так тщательно. Об этой его тщательности ходили легенды.

Не о всяком убийстве можно составить спешный репортаж.

О некоторых убиийствах сообщают, дабы удовлетворить садистские склонности некоторой части читателей. Об иных – чтобы позабавить. Еще об убийствах сообщают, когда нужно отвлечь внимание публики от чего-то большого и важного.

Когда убийство происходит в условиях … в кругах, где значительность означает на самом деле изолированность и защищенность от остального мира … то невольно засомневаешься – а стоит ли вытаскивать диктофон или наставлять линзу камеры на подозреваемого. А потом еще … потом редактор тоже начнет сомневаться, и рассматривать задумчиво текст, и говорить «Да, это очень хорошо, но…» и ты опомниться не успеешь как вдруг обнаружишь, что у тебя теперь колонка в провинциальной газетке, и следует радоваться, что хоть это есть. Никто не хочет подвергать себя опасности лишний раз. У всех есть потребности, удовлетворить которые может только постоянный доход.

Степень социальной значительности Музыканта была высока. Его личная жизнь никого не касалась. Из-за его … э … призвания … он волей-неволей появлялся на публике чаще, чем люди его уровня, да, это правда … И все-таки он был – плоть от плоти своего сословия и своего клана. Для публичных появлений у него было другое, вымышленное имя.

Ему было тридцать пять лет. Среднего роста. Крепко сложен. Приятной внешности блондин. Большинство женщин предпочитало обожать его с безопасного расстояния. Отпугивал властный вид. Женщины хотят, чтобы их баловали, а не внушали им трепет.

Он запарковал Бентли у гидранта и вышел. Он был так взволнован, что даже забыл оправить пиджак. Не провел рукой по волосам. Не вытер со лба капли пота скромным носовым платком без монограммы. Позвонил.

Десять секунд. Двадцать секунд. Дворецкий наконец появляется. Не удивлен. А удивляться нечему, визитер – частый гость в доме. Здравствуйте, сэр. А вот пускать его в дом именно сейчас – нет, это совсем другое дело. Совсем, совсем другое. Нельзя.

Музыкант отодвинул дворецкого плечом и вошел в дом, с удовольствием хлопнув входной дверью – ногой подтолкнул. Шокированный необычным поведением гостя, дворецкий мигнул и попятился. Не был готов. Он ни разу в жизни не звонил в полицию. Он собирался вскоре уйти в отставку – лет через десять – купить дом в Мейне и смотреть как внуки и внучки мучают лягушек. Он не знал как нужно реагировать … на такое вот…

Музыкант пересек холл и вошел в просторный кабинет. Тот, кто вызвал в нем ярость, сидел у письменного стола, перелистывая какой-то альбом с блеклыми фотографиями. Старик. Энергичный, с прямой спиной, с достоинством, но все равно старый, бесполезный и злобный. В самом что ни на есть библейском смысле – воплощение зла. Появление Музыканта его не испугало и не насторожило. Напротив, хозяин дома улыбнулся гостю светской улыбкой, повернувшись в кресле и махнув любезно рукой.

– А, да, – сказал он – Я предполагал, что ты сегодня придешь. Это очень мило с твоей стороны. Присядь, пожалуйста.

Не о всяком убийстве следует писать репортаж. Некоторые убийства настолько запутаны, что дотошного репортера могут и самого убить … в крайнем случае, сделать так, что жизнь его станет неудобной и неприятной на долгое время.

– Вы самый безжалостный человек из всех, кого я знаю, – сказал Музыкант, яростно глядя на хозяина дома. – Из всех гадостей, которые можно было сделать, вы сделали самое худшее.

– Пожалуйста не подходи близко.

Музыкант двинулся вперед, ухмыляясь злобно.

– А что вы сделаете? Плюнете в меня?

Он остановился. У него не было выбора – нужно было остановиться. Револьвер был направлен ему в лицо. Рука, держащая револьвер, не дрожала.

– У тебя, оказывается, неуемный темперамент, друг мой, – объяснил старик. – Ты меня удивляешь. Мне это как-то не приходило в голову раньше. Это меняет дело.

– Вы меня раздражаете, – заметил Музыкант, сверкнув глазами.

– О! – старик усмехнулся. – Вмешиваешься в мою жизнь, соблазняешь жену, собираешься увести ее, и – я тебя раздражаю? Какая наглость.

Музыкант нашел глазами кресло и собирался к нему подойти и в него сесть.

– Стой где стоишь.

– Вроде бы вы пригласили меня сесть.

– Передумал. Стариковский каприз. Ты мне больше нравишься, когда стоишь.

Некоторое время оба молчали.

– Знаешь, – сказал старик, – это странно, но по-моему, в кругу моих знакомых ты самый приличный человек. Да. Приличнее всего клана. Мы с тобой похожи. У меня есть дело. У тебя тоже. Мы принимаем во внимание чувства других людей – не всегда, но от раза к разу. Мы оба совершенно точно знаем, чего хотим. Я мог бы выстрелить тебе в голову и никаких неприятных для меня последствий не было бы. Но я не хочу. Не сейчас.

– Вы хотите видеть меня раздавленным, не так ли.

– Тебя? Нет. Зачем же. Я ведь тебя и не знаю толком. А других – да, хочу видеть раздавленными. Поверь, ты сам же будешь мне благодарен, когда все это кончится. Ты увидишь ее…