Дурной глаз

Здесь ему стало дурно. Коридор уходил далеко вперёд и далеко назад, всё удлинялся и удлинялся в обе стороны. Голова закружилась. Артёма повело набок. Он выкинул покалеченную руку и упёрся в стену. Ему показалось, что из носа вот-вот хлынет кровь с мозгами вперемешку. Он весь был наполнен болью, как стеклом, – его голова, его бок, рука и колено. Он начал дышать тяжело и шумно, как собака, и с его языка побежала слюна. Желудок сжался.

Артём стоял, цепляясь за стену, пока угроза обморока не отступила. Тогда он огляделся повторно.

Коридор слева от палаты заканчивался стеклянными дверьми с надписью «Травматология» и выходом на лестничную площадку. Справа – карман холла, потом опять ряды палат и стена с окном. У окна застыла фигура женщины в больничном халате. Женщина пристально смотрела на Артёма; он скорее почувствовал, чем увидел её взор. Постанывая, Артём побрёл к холлу, где наверняка размещался пост дежурной сестры.

Так и есть, часть холла действительно занимал пост – крохотная стеклянная кабинка. Сестры на месте не оказалось, зато на её столе стоял грязно-жёлтый, со стёршимися кнопками, с замусоленной трубкой телефон. Артём завернул в холл и дёрнул за ручку дверь кабинки – заперто! Он выматерился.

– Не знаете, где найти сестру?! – окликнул он женщину, замершую у окна. Пациентка вздрогнула и, когда Артём шагнул в её сторону, бесшумно скрылась в ближайшей палате. Движения женщины показались Артёму неловкими и скованными. Вероятно, причиной тому являлась травма, предположил он.

Артём двинулся дальше по коридору, разглядывая висящие на стенах санбюллетени. На ближайшем, с угрожающим заголовком: ГЕРОИН, вышагивала по ватману на ногах-ходулях тощая, словно нарисованная грязью, горбатая фигура с гибкими, как макаронины, руками. Одна рука заканчивалась ложкой, а другая – зажжённой зажигалкой. Вместо головы у чудища был наполненный зельем шприц, на игле которого корчился пронзённый мальчишка, патлатый и неопрятный. Юный торчок закатывал глаза, беззвучно голосил, и над его ртом поднималось облако серой пыли. Его дружок в оцепенении смотрел на приближающуюся фигуру ГЕРОИНА, запрокинув голову – монстр был выше его раза в три.

В подобном стиле – будто зарисовки дурного сна – были выполнены и остальные плакаты. ИНФАРКТ МИОКАРДА пугал пациентов видом разбухшего и распотрошённого багрового сердца. РАК – огромной фиолетово-белой фотографией карциномы. И так далее.

Скользя взором по санбюллетеням, Артём продолжал поиски. Вот дверь с табличкой «Ординаторская». Закрыто. Дверь в «Перевязочную» – открыта, но внутри ни души. Наугад Артем заглянул за дверь с номером «8».

В палате было три койки, и на каждой сидела женщина. Одна бальзаковского возраста, две другие – совсем молоденькие. Женщины настороженно уставились на Артёма, словно пытаясь взглядами вытолкнуть его обратно в коридор.

– Сорри, – попытался успокоить их Артём, но вместо этого настороженность в глазах женщин превратилась в тревогу. Самая младшая девушка сжалась, как будто к ним ворвался насильник с уже приспущенными пижамными штанами. На самом деле Артём всего лишь желал узнать, не видел ли кто-нибудь медсестру с поста. Его вопрос так и остался незаданным.

Все женщины в палате были беременными.

Округлые животы заметно, зрело проступали под халатами. Груди набухли от молока. В их фигурах было что-то тюленье. «Седьмой месяц? – предположил Артём. – Восьмой?». В этом он не разбирался. Их с Кристиной ребёнок был всего лишь перспективой, так же, как и брак.

– Сорри, – повторил он и затворил за собой дверь.

– Ничего себе, травматология, – проворчал он. Опять подступила тошнота. – Какое-то родильное отделение. – Он вспомнил женщину у окна и понял, почему её движения показались неуклюжими. – Родильное отделение…

Он развернулся как раз вовремя, чтобы увидеть сестру, вкатывающую в коридор через дверь «Травматология» кресло на колёсах. В кресле сидел человек с забинтованной головой. Заметив Артёма, сестра покатила кресло быстрее. И быстрее! Она почти бежала. От этой гонки голова пациента бестолково болталась, словно пришитая к плечам.

– Эй! – крикнул Артём сипло – в горле пересохло. Крик вызвал очередной всплеск боли в рёбрах, но сейчас Артём проигнорировал его. – Дайте мне позвонить с вашего поста! Мне…

– Зачем вы вышли?! – воскликнула сестра. У неё было красивое, кукольное личико. Высокая грудь вздымалась и опадала, вздымалась и опадала при каждом шаге. Ослепительно-блондинистые волосы выбились из-под шапочки. Сестра была чертовски хороша. – Зачем вы вышли?! Вам нельзя выходить!

– Я в порядке, – возразил Артём, и тут пол ушёл у него из-под ног. Он рухнул – сперва на колени (что за боль! королева боли!), потом завалился на правый бок, как мешок с огурцами. Он успел выставить руку и смягчил удар от падения. Сексапильная медсестра, которая могла бы исполнять роль в порнофильме про больницу, отпустила кресло. Он наблюдал за ней снизу и сбоку, в опрокинутой перспективе, отчего головокружение усилилось десятикратно. Словно он, как в студенческие годы, напился «ерша». Когда девушка добежала до него, Артём надул в штаны. Ради этого стоило покидать палату… не правда ли?.. Ха. Ха. Ему захотелось плакать.

Сестра склонилась над ним. За её спиной кресло прокатилось немного по инерции и замерло. Артём взглянул на сидящего в нём человека. Один глаз мужчины был наполнен кровью, зрачок утопал в багрянце. Рот пациента распахнулся, язык протиснулся наружу, острый, сухой, неестественно длинный, как копьё. Казалось, человек указывал им на Артёма.

– Э-э-э! – затянул мужчина в кресле. – Э-э-э! Э-э-э! Э-э-э!

«Прекрати», – успел подумать Артём из центра водоворота, в котором вертелись, ускоряясь, стены коридора, медсестра с порнографическим бюстом, больной в кресле, прежде чем лишился чувств.

***

Татьяна Петровна предупреждала, что медикаменты, которыми его пичкали, способны вызвать галлюцинации. Этой ночью её слова подтвердились – Артём увидел то ли глюк, то ли кошмарный сон, порождённый наркотиками. Ночное видение запомнилось урывками – зато сами «урывки» врезались в память отчётливо.

Первый фрагмент видения: Артём выходит из палаты и пробирается по коридору. Всё очень реалистично и детально. Шероховатость стены под ладонью. Лёгкий сквознячок. Очаги боли, приглушенные лекарствами. Голова не кружится; даже во сне Артём этому рад. Пост медсестры снова безлюден, горит настольная лампа и телефон стоит на прежнем месте. Над столом прикреплён список телефонных номеров по больнице. Артём просовывает руку в окошко, но до аппарата не дотягивается, окошко маленькое, а руке не хватает изгибов. Поиски предмета, которым можно поддеть и подтянуть к окошку телефон приводят Артёма в холл. Он попадает в прямоугольник жёлтого света, падающего из окна, и отбрасывает на стену гротескную тень. Луна за окном полная. Оказавшись на виду, Артём испытывает лёгкую панику, и здесь…

Здесь первый фрагмент обрывается и начинается второй.

Артём по-прежнему в коридоре, но холл остался позади. Теперь до Артёма долетают возбужденные голоса и лязг медицинских инструментов, опускаемых на эмалированный поднос. Артём идёт на шум, не отдавая отчёта, зачем – но ведь это сон, правда же? Приближаясь к концу коридора, Артём различает отдельные фразы. Неожиданно раздаётся громкий женский возглас, исполненный торжества: «Я его вижу! Вот он, малыш!». Голос Татьяны Петровны. Он успевает озадачиться, зачем принимать роды в травматологическом отделении, как тут…

Фрагмент кончается.

Третий фрагмент – Артём заглядывает в дальнюю палату и наблюдает картину: на столе лежит женщина, её ноги согнуты и раздвинуты; процесс родов заслоняет от него широкая спина Рязанцевой. Другие женщины в белых халатах ассистируют Татьяне Петровне, и никто не замечает случайного свидетеля. Комната залита слепящим светом. Возле одной стены стоит ванна, наполненная водой – да уж, во сне увидишь и не такое. Женщина на столе начинает стонать… потом кричать. В какой-то момент Артёму становится ясно, что кричат двое: мать и ребёнок. Татьяна Петровна поднимает новорожденного. Теперь она стоит вполоборота к двери. Артём видит, что врач держит в руках, и его сердце, налившись тяжестью, останавливается.

Оно… красное. Вот первое, что понимает Артём, когда способность думать постепенно возвращается к нему. Он собирает мысли, словно рассыпавшиеся кусочки паззла. Вот только не знает, как их сложить в картину.

Оно… копошится.

Оно похоже…

Господи, да на что оно похоже?!

Да, оно красное, как варёная свекла. У него много отростков, одни вытягиваются, другие сокращаются, и всё это пульсирует в ломаном ритме. Отростки трутся друг о друга и о перчатки Татьяны Петровны с чавкающим поскрипыванием. От этого звука топорщатся волоски на коже Артёма. Оно дряблое, как мошонка великана. Артём вспоминает какой-то документальный фильм про пауков, линьку мохнатого птицееда. Тварь, барахтающаяся в руках Татьяны Петровны, напоминает то, что на экране выползало из паучьего панциря: мягкое, розово-кровяное, глянцевое. Сходство не в форме, а в едином чувстве наивысшего омерзения, вызванного зрелищем. Если у этой мерзости и есть глаза, Артём их не замечает, зато видит безгубый сморщенный рот, пересекающий плоть между трепещущими конечностями.

Артём начинает пятиться. Его разум уже не в состоянии воспринимать новые и новые анатомические подробности безобразной штуки. В этот момент раздаётся ликующий возглас блондинистой медсестры с кукольным личиком (да, она тоже здесь):

– Двойня!

«Открывайте шампанское, закуривайте сигары», – думает Артём, но шутка только усиливает кошмар. Теперь все в палате – акушерки, роженица – глядят на него. Глядит ворочающаяся в пальцах врача тварь – кажется, у неё всё-таки есть глаза. Татьяна Петровна и не пытается спрятать новорожденное страшилище от постороннего. В её взоре – ярость, обращённая на Артёма. И тут…

Конец фрагмента.

Артём просыпается и видит потолок своей палаты. За окном – позднее утро.

***

– Зачем меня заперли?

Артём лежал, укутанный одеялом до подбородка. Несмотря на слабость, теперь он чувствовал себя лучше, и голова не кружилась; правда, ныло плечо и сильно ломило бок. Как там пел Цой: «Если к дверям не подходят ключи, вышиби двери плечом». Ну вот Артём и попытался, забыв про трещины в рёбрах. Боль была такая, что он даже немного повыл.

– А что ещё оставалось делать?! – раздражённо откликнулась Татьяна Петровна. Она уселась на стул и закинула ногу за ногу; при этом её колготки, соприкоснувшись, зашуршали. Звук напомнил Артёму о ночном кошмаре, и его передёрнуло. – Вы ходил во сне. С вами такое случалось раньше?

– Вряд ли, – ответил Артём, подумав.

– Вы могли причинить вред себе и окружающим. У нас тут много женщин.

– Беременных женщин, – уточнил он, уставившись в потолок. – Я рад, что демографическая программа президента столь эффективна.

Он ощущал её пристальный взгляд, как будто мозолистый палец упирался ему в горло.

– Беременные женщины тоже получают травмы, как ни печально. Вас это удивляет?

– Меня удивляет то, что меня заперли в палате, как в тюрьме. У вас…

«…даже на окнах решётки», – хотел добавить Артём, но сдержался. Кто знает, чем могла обернуться для него откровенность с врачом, которая – у Артёма не осталось сомнений – водила его за нос?

– Короче, я требую, чтобы меня прекратили запирать. Даже на ночь.