Дурной глаз

– Стоп, – прохрипел он, вскарабкиваясь – вползая – на верхнюю ступень, упираясь в неё покалеченной рукой; сломанные пальцы оттопырены «козой», как у фаната на концерте рок-группы. Артём едва удерживал травмат, уже не пытаясь целиться. Удобный момент для Рязанцевой, чтобы пнуть его ногой и сбросить вниз. Может, он долетит до подземной реки, скатится в воду, к созданиям, которые барахтаются в ней. Даже сейчас до него доносились их плеск и бульканье. Они копошились в чёрной реке, подобно голодным аллигаторам. На висках Артёма выступила испарина.

– Стоп, – повторил он. – Дальше не пойду. Пока ты всё-таки. Не скажешь. Что это значит. Что. Происходит.

– А мы пришли, – ответила Рязанцева всё тем же голосом экскурсовода. Они находились на краю огромной круглой площадки; в представлении Артёма так могла выглядеть эстрада древнегреческого театра. Вонь, с которой Артём почти смирился за время путешествия, здесь усиливалась нестерпимо; казалось, он попал в самое её сосредоточение. В центре площадки зияла ямища; освещение было скудным, поэтому Артём мог различить только её ближайшие края. Бугристые серые очертания, которые Артём сперва принял за массивные валуны, расставленные в отдалении по периметру «эстрады», оказались громадными статуями. Нечто подобное он видел в исторических передачах, на которые изредка натыкался, прощёлкивая телевизионные каналы. Палеолитические венеры – так назывались фигурки, о которых вспомнил Артём: гипертрофированные, разбухшие тела, бёдра, груди как пара сдувшихся дирижаблей, слоновьи животы и – скукоженные головы, обрубки рук и ног. Статуи, расположенные на площадке, имели лишь сходство с фигурками венер, не являясь таковыми. У этих изваяний отсутствовали груди и головы… в привычном понимании. У одной из псевдовенер Артём рассмотрел на месте головы изломанный, колючий отросток – словно поваленное окаменелое дерево со спутанными ветвями, венчающее скособоченное, лишённое всякого подобия симметрии, тело. Светящиеся грибы обильно покрывали ступни и пах этой статуи. Остальные фигуры скрывала темнота. Оно и к лучшему.

– Где Кристина? – произнёс Артём, тяжело дыша.

– Одни вопросы. Просто «Что? Где? Когда?». – Рязанцева встала у неровного края ямы. С её незримого дна раздавался плеск, похожий на вздохи. Как и говорила Рязанцева, акустика пещеры была слишком обманчива: он слышал многоголосый шёпот, идущий отовсюду, с непонятных расстояний, даже со дна пролома. Одни голоса были женскими. Другие… он не мог определить. Вроде как звериные. Потом ему показалось, что кто-то вскрикнул, очень далеко.

И ещё был ритмичный гул, его источник находился рядом. В висках Артёма колотило; его пульс… и этот гул… он напоминал…

«Как будто сердце бьётся», – понял Артём, холодея. – «Гигантское сердце в открытой груди, там, на дне ямы».

Он и представить не мог, что его воображение, обычно незатейливое, способно рисовать подобные образы, и ком подкатил к его горлу.

«Я всё-таки сблюю», – решил он.

– Но продолжить объяснения необходимо. Оказывается, это совсем не так просто для меня. – Рязанцева хохотнула. Двинулась по краю провала, как призрак насмешливого экскурсовода, то растворяясь во мраке, то выплывая из него. – Итак, историю человечества переписали вы, мужчины. Но она будет переписана заново. Только теперь историю напишем мы. Мы! И она будет правдива!

Рязанцева остановилась возле одной из статуй, сама похожая на скульптуру, ожившую в гнилостном сиянии.

– Здесь всё кончилось. И отсюда всё начнётся!

– Что так торжественно? – Слова Рязанцевой вызывали у Артёма брезгливость, но он решил, что брезгливость лучше страха. А страшно было, чего скрывать, до усрачки.

– Здесь совершилось открытие, после которого официальные научные знания в области антропогенеза летят ко всем чертям!

– Вы нашли источник вечной молодости?

Рязанцева развернулась и пошла обратно. Артём всё ждал, что она оступится на каблуках и сыграет в пропасть.

Не сыграла.

– В каком-то смысле, да.

– Это он так воняет?

Рязанцева пропустила колкость мимо ушей.

– Омоложение – мы называем это преображением, – скорее, побочный эффект.

– Чего именно?

– Любви, – ответила Рязанцева. – Любви, которую вы, мужчины… не в состоянии дать. Когда есть любовь, есть и всё остальное. Молодость, счастье и – особое сексуальное наслаждение, нескончаемое в своём разнообразии. У вас так никогда не получится. А с чего бы?! Вы же были рождены, чтобы служить. Вы втемяшили себе в голову, будто годны на нечто большее – не обольщайтесь. Придётся разочароваться. Уже скоро… А запах… не забывайте, женщины и вы, мужчины, смотрят на мир разными глазами, обоняют его разными носами и думают по-разному. Чувствуют по-разному. Мы разные. И то, что для нас чудесно, восхитительно, утончённо – вас оттолкнуло. Какие же вы дураки!

– Феминистские бредни мне не интересны. Я…

– Да в жопу феминизм, – сказала женщина утомлённо.

Она уставилась в темноту мимо Артёма, поверх него. Грудь её упруго вздымалась, до предела растягивая ткань халата. Это делало Рязанцеву похожей на героиню рассказа из какой-нибудь похабной газетёнки. Артём проследил за её взглядом, но не увидел ничего, кроме каменной поверхности, бледнеющей во мраке – очередная статуя или просто выступ породы.

– Это место обнаружили в середине прошлого века, – продолжала Рязанцева. – Совершенно случайно. Три женщины и один мужчина. Эти женщины стали первыми Сёстрами. Они хранили Тайну. Тогда время ещё не настало. Они делились Тайной с другими женщинами – постепенно. Приходилось быть очень осторожными. Пока нас не стало много. Тогда Он позвал нас. И мы начали действовать.

– Вы всё выдумали про катастрофу, про это возгорание газа, – сказал Артём. О судьбе мужчины, который вместе с тремя женщинами (Сёстрами) попал сюда (стал свидетелем Тайны) Артём предпочёл не спрашивать. Это означало спровоцировать развязку в отношении самого себя. Ускорить её. В том, что развязка обещала быть очень, очень скверной, Артём уже не сомневался.

– Никакой катастрофы не было. Хотя, как посмотреть. – Рязанцева подалась вперёд, изогнулась, точно фигура на носу корабля, по зелёным волнам идущего на грозу в районе Бермудского треугольника. – И смотря для кого.

По её голосу Артём понял, что она улыбается.

– Но всё обернулось великолепно. Вы снова служите нам. И заметь, большинство делает это добровольно! Те, кто не согласился… приняли Его Дар.

– Лоботомию, – вырвалось у Артёма.

– На самом деле, эта операция на головном мозге имеет мало общего с лоботомией. Это Дар. Милость Первоотца, если точнее. После Дара вы становитесь послу-у-шными-и-и.

«Роют тоннели на поверхность», – подумал Артём. Мысль-воспоминание, мысль-эхо.

– Он жалеет, что Первоотцы не использовали Дар раньше… давным-давно. До Войны Низвержения. Ведь тогда её удалось бы избежать. Он вовсе не жесток и не мстителен. Поверьте, о, у Него столько поводов для мести. Но Он не держит на вас зла, несмотря на ваше коварство.

Рязанцева повернулась к Артёму. В её глазах пылала злоба. Даже в темноте он не мог ошибиться.

– Ведь вы истребили Их всех. Исподтишка, вероломно. Кроме последнего. Сюрприз!

– О чём ты говоришь?! – сорвался Артём.

– О, да разуй же ты глаза! Ведь Он давно рядом с нами!

Рязанцева откинула голову и залилась смехом, счастливым и безумным одновременно.

Артём развернулся слишком резко, не удержался и, выронив пистолет, упал на одно колено – травмированное. Если бы не резкая боль, он бы отключился, когда увидел то… что увидел.

И потерять сознание, наверное, было бы не худшим вариантом.

То, что Артём принял за валун, росло. Нет, не росло – двигалось к нему из темноты, заполняя скудное освещённое пространство своей болезненной бледностью. Взор Артёма панически шарил по лоснящейся шкуре существа, превосходящего безобразием и тошнотворностью стоящие на площадке статуи; шарил – и не мог задержаться ни на одной детали, чтобы зафиксировать её в уме. Сознание словно отторгало… выблёвывало открывающееся зрелище.

Оно всё двигалось и двигалось, тащилось вперёд, и Артём, как загипнотизированный, сильнее запрокидывал голову. Казалось, оно…

(!Он, Он, Сёстры называют Его Он!)

Первоотец.

…Он вбирал в себя черты всего самого отвратительного, что только можно представить. Тело Его растягивалось и сжималось. Неуклюжая зловонная гора плоти, бесформенный кожистый холм с какими-то обрубками взамен ног, Артём не мог понять, сколько их… то три, то пять, а то и шесть. Подобие ласты тяжело свисало сбоку, почти касаясь пола площадки. На конце ласты топорщились грубые наросты, может, толстенные ногти, может, копытца. Движениями Оно напоминало ленивца. Что-то беспрестанно и скользко двигалось в верхней части распираемого страшным давлением тулова. Оттуда в сторону Артёма по воздуху поплыли отростки разной длины и толщины. Одни были перевиты синюшными венами. Другие были гладкими и склизкими, кольчатыми. У некоторых на конце морщинились складки, словно сжатые тонкие губы. Иные щупальца были полупрозрачными, наполненными перламутровой шевелящейся кашицей. Когда Артём понял, что являют собой эти части тела, ему захотелось визжать. Время замерло, поэтому при желании он мог бы визжать бесконечно.

Может, он и визжал.

Но когда Рязанцева продолжила говорить, он её услышал.

Её голос запустил время снова.