Дурной глаз

На ней было то же лёгкое платьице, что и в день аварии, бежевое с мелкими цветочками. Как девочка, ищущая спасения от ливня под кроной столетнего дуба, она прислонилась к горе астматически пыхтящего серого мяса. Раздался шум, словно стая тяжёлых птиц, колошматя крыльями, сорвалась в октябрьское небо, – это трущиеся друг о друга отростки потянулись к девушке, заключая в гротескные объятья. Касались плеч, гладили, проникая в вырез, грудь, обвивали талию, зарывались в волосы; припадали к лицу, к губам, и она размыкала губы навстречу, нежно целуя.

– Уйди от него!!! – завизжал Артём. Кристина даже не взглянула в его сторону. Она сияла.

– Любимый, – произнесла она тем самым голосом, от которого у Артёма мурашки бежали по спине – когда-то от наслаждения, а теперь – от ужаса.

– Она ждёт ребёнка, – сообщила Рязанцева. Тогда Артём поднял руки и выстрелил.

Он попал Рязанцевой в живот, и врач, согнувшись резко, как мим, который изображает складной нож, побрела на ходульных ногах по краю ямы. Артём повторно нажал на спусковой крючок, целясь в голову. Пуля устремилась во тьму, чиркнув Рязанцеву по кончику носа. Оглушительные звуки выстрелов, усиленные эхом пещеры, нокаутировали Артёма. Рязанцева, враскоряку, держась за живот, словно человек, услышавший уморительный анекдот, продолжала брести прочь.

– Сука! – проревел Артём.

Патроны кончились. Он выронил ставший бесполезным пистолет, и тогда женщины, уже успевшие взобраться на вершину зиккурата, устремились к нему. Он не сопротивлялся.

***

Голоса. Они приходят из ниоткуда, вплывают ему в уши как

(щупальца)

как рыбы, склизкие глубоководные миноги

(из темноты)

из режуще-красного тумана, сквозь который он различает два силуэта перед зарешёченным окном палаты; он не понимает значения большей части слов и не узнает голоса

(женщин)

голоса женщин.

Его голова тяжела – не оторвать от подушки. Один глаз почти не видит. Правый. Но ему всё равно. Он не помнит даже собственное имя, но и к этому он относится равнодушно.

– …гематома пройдёт… – обрывок фразы. Голос Номер Один. – Какой же всё-таки… Ну и я хороша, ничего не…

– …нас предупреждала с самого начала. – Голос Номер Два. – Слишком упёртый, всё делает по-своему…

Кто-то из женщин вздыхает.

Внезапно в его наполненной осколками и ватой голове возникает одно-единственное слово, мощное, как удар колокола, и повелевающее, как приказ.

ДАР.

А Голос Номер Один отвечает тем временем:

– Мужчины!

Обе смеются.

И тогда лежащего на кровати человека без имени накрывает волна ужаса, и он истошно орёт, вывалив сухой, острый, как у птицы, язык:

– Э! Э! Э!

Он продолжает кричать и колотиться в койке, пока женщины не вкалывают ему успокоительное.

Страховой случай

К возвращению Лики Сергей Бекешев успел себя порядком накрутить. Слова, которыми собирался её встретить, наизусть выучил. Лика задержалась на целых полтора часа, и всё это время её «айфон» сначала был занят, а потом и вовсе отключен. Бекешев даже начал немного тревожиться. Эта тревога лишь подстегнула ярость Бекешева, когда «Пежо 308» загулявшей наконец подкатил к воротам. Напялив худи – на излёте лета вечера за городом делались всё прохладнее, напоминая о неизбежном приходе осени – Бекешев выскочил из дома и заспешил к воротам, сжимая в руке телевизионный пульт (он смотрел трансляцию боксёрских поединков, пока дожидался Лику). Крепкие выражения, готовые к употреблению, подступили к горлу, отчего у Бекешева, казалось, даже вырос зоб.

Он распахнул ворота, пригляделся… но вместо заученной фразы произнёс только слово на букву «Б» – и отнюдь не «Боже».

А следом: «Ох!»

Потом повторил первое слово.

Передний бампер «Пежо» был разбит и перекошен, как улыбка выпивохи. Решётка радиатора – вся исцарапана, правая фара – в мелких выщербинах. Номерной знак отсутствовал. Нос автомобиля был угваздан какими-то разводами, и Бекешев взмолился про себя, чтобы это оказалась грязь, а не что-то другое… например, засохшая кровь.

Перекрестившись и для усиления эффекта поплевав через плечо, он посторонился, пропуская «Пежо». Хэтчбек въехал во двор робко, как провинившийся пёс, понимающий, что его сейчас отлупят, и встал. Двигатель заглох, фары погасли. В наступившей тишине стало слышно, как в лесу встревоженно покрикивает ночная птица.

Лика не торопилась выходить, и Бекешев распахнул дверь сам. Девушка встретила его взглядом испуганного агнца.

– Ну, – глухо произнёс Бекешев. – Рассказывай.

Лика поджала губки и всхлипнула. Бекешев вмиг потерял самообладание.

– Вылазь! – взорвался он. Приятели нередко говорили, что у него голос как у Джигурды, поэтому, когда Бекешев ругался, получалось очень страшно. – Что ты раскорячилась, как Мойдодыр?!

– Медвежонок, – захныкала Лика, выбираясь из машины. Даже в такой ситуации Бекешев оценил длину её гладких загорелых ног. – Я не нарочно. Я только чуть-чуть отвлеклась…

– Сбила кого-то?! – жутким шёпотом спросил он. – Я прибью тебя сейчас!

Он топнул ногой, и пульт от телевизора, который Бекешев сунул в карман куртки, выпал и раскололся о дорожную плитку.

Лика оступилась на своих сабо и едва не шлёпнулась. Бекешев даже не шелохнулся, чтобы её поддержать. В данный момент пульт ему было жаль куда больше.

Девушка ухватилась за открытую дверь автомобиля и устояла.

– Я выехала из Во-Воронежа вовремя, как ты и велел, – лепетала она, часто-часто моргая. «Хлопай ресницами и взлетай», – вспомнилась Бекешеву строчка навязчивой песенки. Внешность, безусловно, была главным достоинством Лики: зелёные глазища, бархатистая кожа, прямые светлые волосы до крепкой задницы и ноги от ушей. Стереотипная блондинка, но ничего не поделаешь, питал Бекешев слабость к такому типажу. За эту слабость ему порой приходилось расплачиваться – вот как сейчас. – Ехала из Воронежа. Мы с Алечкой посидели в «Итальянском дворике», а потом она потащила меня в «Галерею Чижова»…

– Да чёрт с ней, с твоей Алечкой! – взорвался Бекешев. У него даже уши покраснели и стали светиться в сумраке. Лика сжалась.

– Медвежоночек! – взмолилась она, заламывая руки. – Я ведь так совсем не могу рассказывать.

– Говори-говори, – угрюмо ободрил Бекешев. – Давай без Алечки, расщеколда ты такая. Я слушаю.

– Я очень устала. Меня рано тянет в сон, ты же знаешь, я жаворонок. И чтобы не устать ещё больше, я пару раз звонила в дороге подружкам. Всего на минуточку.

– Угум, – кивнул Бекешев, потирая широкой ладонью свою бритую, напоминающую подспущенный волейбольный мяч, голову. – Заметь, я тебя не перебиваю.

– Не перебивай, пожалуйста.