Дурной глаз

– Юлтуз, – поправил Джек.

– В Амстердаме я пробовал грибы, – сказал Илья. Он осторожно переставлял ноги, вышагивая по комнате, и воздух вокруг них разбегался волнами. – Меня тогда накрыло на несколько часов. Но то, что сейчас, не идёт ни в какое сравнение с тем, что тогда.

Он поднял руку и продемонстрировал всем, как кончики пальцев, словно призмы на иллюстрациях в учебниках физики, испускают крошечные радуги.

– Что видите? – спросил он, обращая ладонь к собравшимся.

– Пальцы искрят, – подтвердила Сакура. – Ты как грёбаный император Палпатин.

– У нас одна галлюцинация на всех, – заключил Илья и хихикнул – или икнул, Сакура не поняла.

– А так бывает? – спросил Серый. Из его рта выкатилось несколько смоляных шариков, которые чёрной ртутью рассыпались по игровому полю «Имаджинариума».

Илья опять издал икающий смешок. Позже Сакура думала, что ей бы насторожиться ещё в этот момент, но кто мог знать – они быстро привыкали к происходящему. И происходящее было… клёвым. Её возбуждение само собой перетекло в эйфорию.

– Что если, – начала рассуждать она, – что если это не галлюцинация? Что если наши органы чувств обострились настолько, что мы стали видеть мир таким, каков он есть в действительности?

– Вроде как котейки? – поддакнул Илья и хохотнул. А почему бы и не хохотнуть? – шутка ведь.

– Смотрите, – сказал Джек.

По столу между бокалов двигались разноцветные пушистые комочки – ни лапок, ни ушек, только глазки и улыбающиеся ротики. Сакура пришла в восторг:

– Уруру, какие няши!

– Это игральные фишки, – пояснил Джек. – Были только что.

Няши уставились на Сакуру и тонкими клоунскими голосами затянули японскую песню.

– Ты им понравилась.

– Хочу ещё, – заявил Илья. Он дышал с открытым ртом, его щёки налились багрянцем.

– Юлтуз? – встрепенулась Сакура. – У нас сорвёт крышу!

– Какой юлтуз? – отмахнулся Илья. – Юлтуз как-нибудь потом… У нас ещё двадцать третий век не охвачен и двадцать четвёртый.

Тут бы Сакуре и тормознуть его, но раскачивающиеся пушистики, выводящие песенку на японском, были настолько мимимишными, что она выпалила:

– Ахренсним!

Илья скакнул к компьютеру, Серый и Джек – за ним, оба в облаках искр, две несуразные и восхитительные кометы.

– Чёт как-то скучно, – произнёс Илья после непродолжительного кликанья мышкой. – «Комплект номер два», «Комплект номер пять», «Комплект номер шесть облегчённый». Кто-нибудь из вас, друзья, хочет «Комплект номер шесть облегчённый»?

– Ни о чём не говорит, – Сакура не отводила глаз от пушистиков. Один из них заполз на другого, образовав слипшийся комочек с четырьмя глазами. Комочек улиточно заскользил по столу к капельке пролитого пива. Добравшись до цели и не прекращая петь, пушистик выпустил из бока отросток, которым продегустировал напиток. По тельцу создания пробежала лёгкая рябь, песня спотыкнулась, но тут же зазвучала громче и быстрее, словно её исполняли «Элвин и бурундуки». – Божечки, я залипла.

– Зато как дёшево, Илюш. – Серый, советчик. – У этого облегчённого какой состав?

Щелчок мышки. Затем:

– Ничего не понял, – ответил Илья. И икнул.

– Я возьму его, – решился Серый. – Мы и про юлтуз не знали, а оно вон как вышло.

– Тебе лишь бы подешевле, зато побольше, – проворчал Илья. – Джеки-бой, ты?

– «Комплект номер пять».

– Любимое число? – усмехнулся Илья. – Математическая кухня. Саки, радость моя, твоё веское слово?

– На твой вкус, только нежирное.

– На мой вкус?.. Знаешь, я хочу приобщиться сразу к кухне века двадцать четвёртого.

– Ты нам-то закажи да приобщайся себе, – сказал Серый.

– Э-эх, разоритесь, ребятки, – вздохнул Илья с притворным сожалением. – Курочка по зёрнышку клюёт, а под конец как набежит…

– Илья, – произнёс Джек медленно. – Я не улавливаю.

– А что тут улавливать? Вы нетерпеливые и нелюбопытные. «Я очень много-много лет мечтаю только о еде», вот направление ваших мыслей, а вы что, жрать пришли? Никто из вас не задумался, почему здешняя хронология ограничена двадцать четвёртым веком? А вдруг у них там ядерная война? А вдруг люди эволюционировали настолько, что им вообще не нужна пища в нашем понимании, и люди питаются праной или радиацией? Вот, отправил ваш заказ, ждите.

– Ничего духовного, ужас, – откликнулась Сакура. Илья адресовал ей презрительный взгляд, который она, увлечённая пушистиками, пропустила.

– На тебя действует юлтуз, – сказал Серый.

– На меня действует эта песня. Эти штуки на столе. Что они такое? Господи, они что, спариваются?

– Ассимилируются, – возразила Сакура. Пушистиков теперь осталось только два. Слившись друг с другом, они почему-то почти не увеличились в размерах.

– Как глупо звучит немецкий язык, – продолжал ворчать Илья.

– Это японский, и он прекрасен.

– Будто я немецкий с японским спутаю, пф!

– Я думал, как бы корейский, – встрял Серый.

– Всё, идите встречайте посланца, а я отправляюсь в двадцать четвёртый век. И бесконечность не предел! – И Илья воинственно икнул.

Сакура продолжала наблюдать за пушистиками. С потолка медленно и печально падали синие снежинки. Пушистики скользили под ними, как детишки на катке, не прекращая петь, и хотя зрелище было сказочным, Сакура не могла не признать: песня начинала утомлять своей безостановочностью.

– Пятюня минут, – сделал Илья уже ставший традиционным прогноз.

Он ошибся на две минуты. После звонка в дверь Серый с Джеком отправились открывать, и Сакура, подстёгиваемая любопытством (и, надо признать, лёгкой тревогой), последовала за ними. Илья остался в кресле – горгулья с поджатыми ногами, вытянутая рука с мышкой неподвижна, взгляд закаменел, и только язык слюнявит усишки.

В прихожей Сакура обнаружила, что полосы на обоях, некогда строго вертикальные, теперь повалились вкривь и вкось, как доски старого забора, и сделались кислотно-яркими, превратив комнату в гигантский калейдоскоп. Опять слегка закружилась голова, и Сакура пожаловалась: