Дурной глаз

Свою встречу с бездной он описал в своём Инста, где завёл аккаунт вскоре после того, как разжился своей первой камерой. Это тоже была Fuji, подарок бывших коллег перед его отъездом из России. Когда он делал пост, произошедшее казалось рисковым, будоражащим и забавным. Пост собрал почти четыреста лайков. Его страница в Инстаграм была открытой. Прочесть мог каждый.

И похоже, её прочли те, кому не следовало.

Все эти воспоминания пронеслись в голове Яна за время короткое, как щелчок пальцами.

– Переходите уже к сути, – оборвал он Горака, и взор собеседника разом погас, лицо обмякло, уголки губ и усов опустились вниз.

– Скучный вы человек, пан Макаров, – вздохнул Горак и махнул рукой в сторону площадки поодаль. Там стальным перстом, поднимающимся над зонтиками кафе, указывала в небо смотровая башня. – Смотровая башня, – подтвердил он, когда Ян проследил взглядом за его рукой. – Высота тридцать метров. Вот условие: поднимитесь на неё и прыгните вниз. После этого я сделаю звонок и вашу девочку отпустят. Привезут в безопасное место и дадут денег на дорогу. Или оставайтесь сидеть на скамейке и больше никогда не увидите вашу дочь. Жизнь за жизнь. Страх за любовь. Таково условие пари. Мой прежний звонок запустил отсчёт. У вас осталось… – Горак оттянул рукав рубашки, скрывающий часы – швейцарские, конечно, – сорок девять минут.

– Что это за бред? – Страх Яна, на короткое время вытесненный ненавистью, вернулся; колоссальный ужас, раздавивший его, как башмак жука – с хрустом. Ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Может, и потерял. Фигура Горака двоилась, отбрасывала раздвоенные тени-языки. – Ты сумасшедший.

Лицо Горака приняло скорбное выражение «слышу-это-не-впервые».

– Я тебя убью, – добавил Ян.

Вместо возражений Горак откинулся на спинку скамьи, сложил руки на животе и заговорил почти мечтательно:

– В прошлом году я имел дело с семьёй азиатов. Пожилая женщина и сын. Небогатая семья, еле сводила концы с концами. Жили они в настоящей дыре: и дом, и район, и город, да и страна – всё дыра. Молодой человек перебивался случайными заработками, чтобы собрать на обучение в местном университете. Женщина страдала глухотой. Одним словом, подходили нам идеально, и мы взяли их в… разработку. – «Разработка», с вопросительными интонациями, как будто Горак не был уверен в правильности слова. – Предложили сыну десять миллионов долларов за то, чтобы он без всяких объяснений до потери сознания избил свою мать. Дали час на раздумье. Он тоже грозился меня убить… – Горак печально улыбнулся. – Насколько знаю, сейчас он учится в Гарварде.

– Большинство людей хорошие, – сказал Ян, но не услышал веры в своём голосе. – То, что вы творите, омерзительно.

Сон, сон, пусть это будет кошмарный сон, затвердил он про себя. Или безумие. Да. Безумие, и компания санитаров у койки, и мягкие стены. Или – омерзительная мысль, всплывшая в его мозгу, как разлагающаяся, белобрюхая, раздувшаяся рыба со дна колодца – инсценировка похищения, задуманная Ритой с целью избавиться от него, чтобы… ну там… наследство…

Жгучий стыд привёл его в чувство, и Ян не дал развить жалкое, постыдное предположение.

Сколько таких стухших рыб, одновременно дохлых и подвижных, таит дно колодца человеческой души? Так ли уж неправ был Горак, когда говорил о природе человека? Ян хлебнул воздуха, и рот наполнился вкусом гнили.

– Может, перейдём сразу от злости к принятию? – предложил Горак. – Время-то идёт. Да и признайтесь, после смерть жены вы ведь думали о том, чтобы со всем покончить? Ведь думали?

Ян начал было возражать… но воспоминание о том, как он, просыпаясь, ощупывает пустую половину кровати, снова и снова, остановило его.

– Почему я? – выдохнул он.

Ответ Горака был прост и исчерпывающ:

– Вы отлично подходили.

– Вы не можете так… средь бела дня… Что происходит? – Глаза защипало, и Ян опустил лицо, чтобы Горак не увидел слёз. Лучше бы он умер сейчас, прямо на этой скамейке. Лучше бы они оба тут умерли. – Тогда сам меня убей.

– Я не стану вас убивать. – Горак, казалось, пришёл в искреннее изумление. – Это против правил. Вы же слышали условия. Что из услышанного вам не понятно? Я повторю. Но время идёт.

Да, он слышал. Его подбородок трясся. Минут двадцать назад он садился на скамейку, и всё, что его занимало, это как лучше выстраивать кадры. А теперь чистое горное утро превратилось в ад. Его жизнь превратилась в ад. Если только это не произошло раньше, с болезни жены. Просто иногда ты думаешь: уж теперь-то чёрная полоса кончилась, а на самом деле это не конец, это – передышка.

Но он уже знал, как поступит. И Горак, кажется, это понял.

– Преодолев страх, отдать жизнь за самого близкого… единственного близкого человека – разве это не подвиг? Разве не героизм? И потом, – добавил он весело, будто продавец, сообщающий покупателю о десятипроцентной скидке, – вы, может, даже останетесь в живых. Высота у башни приличная, но не… как это? Не критичная? Да, некритичная. Ваша смерть вовсе не обязательное условие для нас. Ваш прыжок – вот что обязательно. Ваше преодоление страха…

Ян не сразу понял, что Горак вытащил из кармана что-то и протягивает ему в кулаке.

– За вход на башню. – Он разжал пальцы, и на ладони блеснула новенькая монетка в два франка. – Вот, возьмите. Вдруг у вас нет.

– Если я это сделаю… – Ян слышал собственный голос приходящим откуда-то издалека. По его онемелой щеке всё-таки скатилась слеза, одна-единственная. Похер, он не стал скрывать её от Горака. – Как я могу знать, что вы отпустите мою дочку?

– У вас нет ничего, кроме моего слова, – признал Горак. – А у вас нет иного выбора, кроме как поверить мне. Когда вы совершите… прыжок бесстрашия, я сделаю звонок и её отпустят. Она ничего не будет знать об условиях пари. Всё, что ей будет известно – её похитили, а отец от горя покончил с собой. Об остальном она будет молчать, поскольку мы умеем быть убедительными.

– Она решит, что я струсил.

– Пожалуй. И всё же, полагаю, она будет любить вас… в некотором роде.

– Подонок.

– Если вы откажетесь, девочку убьют. Перед этим ей расскажут, что её отец испугался и променял её жизнь на свою.

– Ну и подонок же ты!

Горак остался невозмутим. Двухфранковая монетка ловила блики солнца на его раскрытой ладони, бледной, как распустившийся глубоко под землёй цветок. Горак оповестил:

– Сорок одна минута.

Ян взял монетку.

Подцепил её ногтем одеревенелого пальца, помог вторым, и вот она уже у него, тёплая и чуть влажная. Сжал её в кулаке. Горак одобрительно кивнул.

– Ещё одно, – проворковал он почти ласково. – Ваш мобильный. Отдайте его мне. Это на случай, если вам взбредут в голову разные плохие идеи, например, звонить в полицию или в прессу. Мы с этим справимся, как я уже говорил, но зачем лишние хлопоты? М? Пан Макаров? Монетку за телефон. – Горак опять подался вперёд, и Ян отпрянул. – Я ведь могу забрать телефон силой. Вам лучше доверять мне, когда я так говорю.

Заполучив «Самсунг» Яна, Горак сдавил мобильник в кулаке. Трубка хрустнула, по экрану побежали трещины. Поражённый, Ян вытаращил заплаканные глаза, на мгновение забыв о своём ужасе. Между пальцев Горака побежала тонкая струйка крови, но лицо осталось бесстрастным. Горак поднял руку и, слизнув кровь с ладони, сунул кулак вместе с растерзанным мобильником в карман куртки.

– Итак, – сказал он невозмутимо.

Ян поднялся. Мир качнулся, но Ян устоял. Воробьи, возившиеся в пыли неподалёку, взлетели, и он проводил их взглядом. К краю смотровой площадки продефилировала тучная дама, помахивая палкой для селфи, как тростью. Утро плавно перетекало в день.

– И много людей соглашаются на условия этих ваших игр? – неожиданно для себя задал Ян вопрос, ответ на который боялся услышать.

– Все, – ответил Горак.

– Будьте вы прокляты.

– Мне было приятно познакомиться, господин Макаров. Далеко не все мои…

Не дослушав, Ян повернулся и направился к вышке. Шагал он быстро.

***

Это было не самое впечатляющее сооружение из тех, что ему доводилось видеть, и точно не самое высокое. Просто конструкция из металлических балок с треугольной смотровой площадкой на вершине. Она чем-то напоминала опору ЛЭП, которую опоясывала лестница. У человека, свалившегося с её вершины, подумал Ян кисло, был, пожалуй, шанс остаться в живых – если можно считать жизнью состояние овоща. У подножия башни распустились зонтики уличного ресторанчика. В прогретом воздухе стоял запах жареных сосисок и картошки фри. Первые посетители уже направлялись с полными подносами к своим столикам.

Ян оглянулся проверить, ушёл ли Горак. Тот оставался на скамье, прямой, худой и чёрный – силуэт, вырезанный в пространстве. Как он говорил? «Вы ведь думали о том, чтобы со всем покончить, верно?».

Да, он думал. Он ни разу не заплакал после смерти Марии, даже на похоронах, и все, кто подходил к нему с соболезнованиями, задерживались перед ним недолго. Он ощущал себя каменным, даже глаза словно слеплены из гипса. Таким же он оставался, когда лежал в темноте спальни на кровати, ставшей в два раза больше, и пялился в потолок. В ночь после похорон… и на следующую… и многие ночи после. Он – и мысли, часть из которых сводилась именно к тому, чтобы «со всем покончить, верно?».