Первая отечественная

«Нет, мой славный Азат! Я хочу убить его своею рукой! Наблюдай сам или покупай сведения, посылаю тебе еще денег. Сам уже двигаюсь со своими нукерами в сторону Москвы.

Подпись: Али Уйшун Мурза».

***

Войско, ведомое Андреем Алябьевым и Макаром Наметовым, быстро миновало донские степи, после всю рязанскую землю и подошло к Коломне.

В это же время второе народное ополчение в количестве 5000 человек под командованием князя Дмитрия Пожарского и земского старосты Кузьмы Минина вышло из Нижнего Новгорода и, двигаясь вверх по Волге, пополнялось числом и денежными пожертвованиями в торговых волжских городках: Балахне, Тимонькове, Сицке, Юрьевце, Решме, Кинешме и Костроме. Наконец, оно вошло в Ярославль, выгнав оттуда банды атамана Ивана Заруцкого, около 4000, который до этого участвовал в первом ополчении, но потом дал присягу тушинскому вору Лжедимитрию второму. Из Ярославля открывалась прямая дорога на Москву.

Войско же Алябьева тем временем двигалось с юга в сторону Коломны, по пути разгоняя многочисленные разбойничьи шайки, свирепствовавшие тогда по всей России, состоящие из всякого сброда: татар, русских, поляков. По слухам в Коломну недавно вошел большой польский отряд, присланный из Москвы пополнить съестные припасы, а на самом деле грабивший город. Решено было послать на разведку зоркого Митю Коржова и Захара Пыра.

Молодые ребята на рассвете, негромко переговариваясь, шли по тропе через лесок, примыкавший к городу. На востоке стая мелких облаков окрасилась розовым рассветным золотом. Легкий ветерок зябко лез под одежду, трогал за щеки и нос.

В походе молодые казаки переменились, стали серьезней, собранней, готовыми к любым испытаниям! Тропа была широкая, по ней могла бы пройти и лошадь. Словно подтверждая это глазастый Митька обнаружил следы лошадиных копыт, а потом разглядел еще и дымок недалекого костра. В это время его товарищ подобрал брошенную подкову:

– Гля-ка, Захар, сие примета добрая, удачу, счастье нам сулит! Наш-то боярин Алябьев способен сгибать такие, наградил его Господь силушкой!

– Эка, невидаль, – ответил ему Захар, мы тоже этак могем, – он взялся двумя руками за подкову и без видимых усилий согнул.

– Силен казак, – завистливо молвил Дмитрий! Тут, впереди раздались крики, топот ног, треск сломанных ветвей. Кто-то кого-то преследовал! Дозорные сошли с тропы и схоронились за деревьями. Вскоре по стежке пробежали две девушки, визжащие, с выпученными от ужаса глазами. Их преследовали, судя по одежде, четыре поляка. Через несколько шагов они их настигли и повалили на землю. Полупьяные, рыча по-звериному от вожделения, стали сдирать со своих жертв одежду. Если и было в их душах что-то светлое, оно в этот момент улетучилось и лишило их своей защиты, открыв путь темноте! Отошли, отскочили от них в омерзении их ангелы-хранители и их святые, отвернулась Богородица, и Господь Бог покинул их тоже, ведь они встали на сторону тьмы, которая теперь вошла в них беспрепятственно и безраздельно, которая их же и погубила, готовясь забрать в ад исковерканные души.

Захар, на ходу вытаскивая заряженный пистоль, кинулся на насильников, его примеру последовал Дмитрий. Поляки, увлеченные борьбой, не заметили опасности. Казак в упор выстрелил в спину одному, бросил пистоль, тут же вогнал кинжал в брюхо другому, тоже торопясь, оставил свое оружие. Третий успел выхватить саблю и заорать:

– Пся крев (пёсья кровь), – Пыр раскроил ему саблей голову надвое, сказав после этого:

– Сам ты блуд собачий!

Растерявшийся четвертый в ужасе смотрел в дуло нацеленного на него пистоля Мити:

– Не стреляй, – крикнул Захар и, подскочив к поляку, ударил кулаком в глаз, – тот рухнул без сознания, – сыми с него пояс, свяжи ему руки сзади, приказал он Мите! Тот кинулся исполнять, беспрекословно, признавая в такие моменты в своем друге главного.

Девчонки в страхе смотрели на них, сидя на земле и обнявшись, вцепившись одна в другую. Пыр улыбнулся им, сказал ласково:

– Здорово живете, девоньки! Не пужайтеся милые! Теперя вас никто не тронеть! Напротив, защитим, ежели чего! Вас как кликать-то?

– Маруся, – настороженно произнесла одна, та, что была посмелее и постарше, – а сестрицу мою Глашей кличут.

– Ну вот-то и лады! Вот, шо девицы, мы сами казаки с отряда боярина Андрея Алябьева, воеводы Нижегородского, посланные им у дозор, дабы дознать много ли в городе пшеков, ляхов стало быть?

Маруся, небольшого роста, большеглазая красавица с высокой грудью, выступающей под белой, отороченной куньим мехом свиткой быстро успокоилась и теперь отвечала толково:

– Гусары польские вчера пришли, сотен пять, али боле! Нам батюшка сказывал. Он нам и велел до срока схорониться в лесу, а то ведь напьются и насильничать станут, как в воду глядел! Мы с Глашей костерок запалили, дабы погреться. Гусары по дыму нас и сыскали.

– Батюшка ваш, чай с мастеровых, – вступил в разговор Дмитрий, приглядываясь к девушкам.

– С чего ты узял, – удивился Захар?

– А с того, шо око в меня острое, потому и в дозор послали. Были бы боярышни, либо дворянки, так тем вообще с терема со своей женской половины и ступить нельзя! Им и мужиков до свадьбы зрить не полагается, а вже гуторить с ими и подавно! Они бы тогда, вытащенные со свого терема, яко с реки рыбы, токмо бы молчали, да очами хлопали! Были бы купецкого звания, так попышнее бы гляделись, да и одежкой побогаче! Хотя одежку-то и другую одеть недолго, только к чему? Ну и не крестьянки, сие точно, те как-то простоватей, что ли, да и одежка была бы иная. Вон полусапожки да поневы (юбки) добротные, стало быть, из ремесленных.

– Верно молвишь, батюшка наш мастеровой, гончар, мы посуду делаем, – произнесла, наконец-то и Глаша, поправляя на своей головке съехавший на бок плат. Она была двумя годами моложе сестры (тринадцатилетняя отроковица) и не успела еще расцвести в полную меру своей девичьей привлекательности.

– Вот шо, девицы-мастерицы, – серьезно произнес Захар, – мы ноне до своих возвертаться будем, сего выползня гадючьего, ляха с собой заберем, воевода наш его вже поспрашаеть, как надоть. А, вам выходить с нами итить! Сего допустить не можно, дабы кто через вас прознал, шо мы ноне пшеков, ляхов, стало быть, атаковать станем!

Девушки пошли без разговоров, гуськом за идущим впереди Пыром, позади них ковылял поляк со связанными руками, замыкал шествие Дмитрий.

Коломенский сговор

После полудня казаки ворвались в город, с гиканьем пронеслись по узким улочкам, с тесно стоящими по их краям деревянными избами, влетели в незапертые ворота каменного кремля. Поляки, не ожидавшие нападения, оказали вялое сопротивление. Большинство их, сотни четыре, погибло под казацкими саблями, около сотни взяли в плен. После их обиженные жители утопили в речке Коломенке (казаки не успели вмешаться), напутствуя тонущих такими словами: «Ешьте лучше рыбу, чем наше добро», – местные были очень злы на поляков, на все их издевательства, глумления и грабёж! Те вели себя заносчиво и хамски: насиловали жен и дочерей, избивали, а то и убивали мужчин, пытавшихся их остановить, выгребали из сундуков и клетей все подчистую! Атаман Наметов строго наказал своим казакам не баловать с местными. Все добро, отбитое у поляков, вернули горожанам. За постой воевода Алябьев расплатился из казны, выданной ему еще Кузьмой Мининым. Казаки также вовремя получали жалование из этой казны.

***

Захара девушки пригласили в гости. Он шел по городу в ремесленную слободку, радуясь погожему майскому дню. Над городом витал сильный запах цветущей черемухи, которая то тут, то там выглядывала, наряженная белыми цветами, из садов горожан. По пути приходилось обходить или перепрыгивать лужи, возникшие после ночного дождя: синие, отражающее безоблачное теперь небо. Молодой казак почему-то вспомнил найденную вчера подкову и предчувствие приятных перемен охватило парня. В слободке стояли большие двухэтажные дома. Подойдя к гончарной мастерской, Захар разглядел, что первый этаж там был каменный, второй – деревянный. На первом этаже была небольшая кухня, или, как говорят у казаков, стряпка, и обширная мастерская, которую можно было разглядеть в четыре распахнутых настежь окна. В проемы окон вместе с Захаром заглядывали кусты черемухи. Из мастерской пахло сырой глиной и уютным печным духом. Внутри стояли гончарные круги, печи для обжига, столы для росписи посуды и стеллажи для готовых изделий. В помещении работали десять подмастерьев в серых кожаных передниках, среди которых была и новая знакомая Захара Маруся. Она сноровисто расписывала кобальтом сырую слепленную посуду из белой глины всякими диковинными сказочными цветами и узорами. Потом все эти чаши, мисы, кувшины, супники, кашники, тарелки и прочее будут обжигать в печи. Изделия тогда приобретут несколько насыщенных оттенков синего и голубого на безупречно белом фоне.

Девушка почувствовала на себе взгляд, улыбнулась гостю и поплыла лебедушкой дверь открывать, встречать. Сначала Захар перезнакомился, поздоровавшись за руку со всеми работниками, потом сразу напросился поглядеть вблизи посуду. Маруся провела его к полкам, где сверкала красотой невиданная доселе казаком сказочная лепота. Сама девушка тоже сияла красотой и радостью:

– Как же прозывается сие диво, – спросил восхищенный парень?!

– Жгель, – ответила ему молодая хозяйка, – сию посуду лишь мы делаем, да еще несколько деревень от Москвы недалече. Там и глину копаем, оттуда и батюшка наш, Савва Прокопыч, родом. Эх, захворал он родимый, так с ночи и не вставал сегодня с постели! Все работники – братовья мои родные и двоюродные. Кто лепит, кто обжигает, а расписываем только я да Авдейка, ну и сам батюшка. Остальные к сему делу неспособные.

– Ну, могете! Таковских вас у всех землях казать надоть!

Захару Маруся понравилась сразу, но в сердце еще не вошла. А вот, когда сейчас, улыбаясь, стояла перед полками с готовой жгелью (гжелью), той лепотой, которую она сама же и создала, когда мастерица уверенно и как-то ласково наносила кистью легкие мазки, и посуда покрывалась чудесными узорами – вот тогда молодой казак словно отдернул некую вуаль и разглядел прекрасную душу девушки. А она, поймав этот взгляд, как по нити путеводной вошла к нему в душу и также вспыхнула, засияла любовью! Любящие взгляды встретились, без всяких слов понятные каждому:

– Давай-ка я завеску (передник) сниму, и мы поднимемся к батюшке. Он наказал тебя приветить и к нему привесть, дабы мог поблагодарить за то, что спас ты вчера меня и Граню от пьяных поляков…, а мамоньки у нас нет – два года, как померла сердечная от огневицы (лихорадки).

***

Казачье войско задержалось в Коломне на трое суток. Атаман за умелые действия и отвагу в дозоре пожаловал Захару трофейную саблю, взятую с убитого польского шляхтича. Сабля была богатой, дамасской стали, с затейливым узором по клинку, ножны и рукоять ее сверкали золотом и изумрудами. Боярин Андрей тоже сделал подарок: парчовый казачий чекмень (кафтан в талию), золотого цвета, сказав при этом: «В таком и жениться не зазорно! Носи герой на добрую память! К такому молодцу я сам готов сватом идти!»

Захар одел чекмень, прицепил к поясу новую дареную саблю и грузинский же дареный кинжал, а вечером явился к новым знакомым для разговора с отцом Маруси. Тот, изможденный болезнью, принял гостя лежа на деревянной кровати с высоким резным изголовьем. В спальне была небольшая печь, покрытая изразцами из гжели, дубовый стол, застеленый нарядной столешницей, с одной стороны которого у стены стояла лавочка с вырезанными на спинке котами-баюнами, с другой была скамья с искусно сработанными козлиными ножками и копытцами. Еще были полочки, завешенные нарядными ручниками, дубовый сундук, окованный железом. Стены были оббиты светлыми досочками из белого клена, кое-где мореными.

Они долго проговорили за закрытыми дверями. Молодой казак просил позволения заслать сватов к Марии:

– Экий ты борзый, казаче, два дня знакомы, так уже и «прикажи сватов заслать, батюшка!» Как там у вас на Дону готорют: «Надо бы трошки годить!»

– Надоть годить, как же! Вот возвернусь с похода. Ляхов с России повыметем, тогда только и сватов засылать! А, вено (выкуп за невесту) заплачу какое скажешь! Не хватить грошей, так саблю продам и кинжал, им цены нет! А ноне в нас с тобой, батюшка Савва Прокопыч, навроде сговора, – больной покряхтел, поглядел устало:

– А с дочушкой как, ты о сем сговорился?!

– Точно так, она согласная, – подтвердил Захар радостно!

– Во как! Когда успел-то, – прошептал родитель устало-удивленно!

– Так наше дело военное! Скоро у поход, а Маруся девица видная, мабудь кто еще свататься надумаеть – так упущу тогда свое счастье! А, еще боярин Андрей Васильевич Алябьев, воевода наш, вызвался сватом до меня идтить!

В то время заполучить такого человека знакомым, почти родичем было большой удачей. Сильные мира сего могли помочь в очень многих вещах:

– О! Сие честь великая! Только, вишь ты, Манечка для меня – рука моя правая! Наградил ее Господь талантом! Она ведь и на кругу гончарном такое выделывает, такое выдумывает, что никому не способно! А какие узоры выписывает по жгели! Парни, пока меня нет во всем ее слушают и, как скажет, так и делают, даром, что девица! Уж она три года в мастерской. Поди уж и позабыла всю работу по дому женскую: вышивать, да стряпать! Как тебе жена такая, – мастер поглядел хитро?